Огонёшка - Маргарита Константиновна Агашина
Он отвёл Маринку к забору, чтобы её не затолкали в толпе, а сам полез к машине. В кузове уже стояли три папы и передавали вниз сосну за сосной. Каждую сосну папы сначала оглядывали с ног до головы: не взять ли себе? А потом протягивали её вниз. Там её уже подхватывали десятки рук, и кто-то счастливый уносил её домой.
Тольке досталась симпатичная сосенка с пышной зеленью и густой верхушкой. Он, прижимая её к груди, с трудом выбился из толпы, позвал Маринку, и они пошли домой.
— Теперь и наш балкон будет красивый, да, Толя, Толь?
— И наш будет красивый! — улыбался Толька.
Мама, увидев сосну, как всегда, ахнула и сложила руки на груди:
— Какая красавица! А пахнет, ребята, милые, пахнет-то как!
— Ой, ребята, милые! Она Дедом-Морозом пахнет, — закричала Маринка.
Мама стала открывать балконную дверь. Затрещали бумажные полосы оклейки, посыпались замазка, в комнату рванулся морозный воздух. Толька вышел на балкон и поставил сосенку на снег, исхоженный голубями. По привычке Толька посмотрел вверх, на Сашин балкон. На нём тоже стояла такая же мохнатая сосенка. И на нижнем балконе была сосенка. Но дворе загудел мотор: это от хлебного магазина, где только что кончили выгружать баранки, отъезжал оранжевый фургон с надписью «Хлеб» на высоком борту. На месте, где стоял фургон, осталась лежать на снегу маленькая золотисто-жёлтая баранка. На неё сразу налетели откуда-то три нахохленных воробья, вцепились с трёх сторон в поджаристые бока. Но поднять не смогли и затюкали по баранке клювами:
— Тюк-тюк-тюк…
«Тук-тук-тук, — стукнуло Толькино сердце, — тук-тук-тук!» Толька смотрел вниз и радостно чувствовал, что он, наконец, придумал такое, что ему нечего теперь опасаться! Тук-тук-тук — стучало в груди. Тюк-тюк-тюк — подпрыгивали и чирикали воробьи вокруг своей румяной добычи. Толька смотрел, смотрел, смотрел, и маленькая круглая баранка вырастала постепенно в огромное золотое солнышко, под лучами которого шевелились усатые колосья, гудели комбайны и пахло летам, полынью и жаркой степной пылью.
— Толя! Закрой балкон. Ты же нас заморозил! — крикнула мама.
— Нет, не дают помечтать человеку! — сказал Толька. Но сказал не сердито, а счастливым, спокойным голосом: он теперь точно знал, что ему делать.
Тала Стрепетова тоже нет-нет да и вспоминала о том, что их с Толькой не пустят на «Огонёшку». В глубине души и она, как Толька, надеялась, что ребята забудут своё решение, пожалеют бедных троечников и всё будет хорошо. Но время шло. Все весело и таинственно готовились к вечеру. Многие секреты выплыли наружу и перестали быть тайной, но ребята, не сговариваясь, старались делать вид, что никто ничего не заметил и что тайна осталась тайной.
Первым выдал всех мушкетёров Бобочка Орловский. В тот день, когда Инна крахмалила марлевые оборки для мушкетёрских манжет, Бобочка забыл дома предназначенные для этой цели старинные бабушкины кружева. Сначала он поогорчался, но потом решил, что он, если захочет, не хуже Инны сможет накрахмалить всё, что угодно. На уроке географии Инна получила записку: «Скажи, как крахмалить. Что во что класть и чем мазать? Вова О.». В другой раз Инна ни за что не стала бы отвлекаться на уроке, но тут дело касалось «Огонёшки». И она написала:
«Ничего не надо мазать. Купи крахмал, из которого варят кисель, и свари, как кисель, только пожиже. А потом погладь. Понял? Инна В».
Вечером Бобочка пошёл в гастроном.
— Крахмала нет.
— А как же кисель варить? — грустно спросил Бобочка.
— Вот, пожалуйста, готовый кисель. — Продавщица протянула ему два разноцветных брикета. — Вам какой: вишнёвый или ежевичный?
— Мне всё равно, — сказал Бобочка. — А как его варить?
— Тут на упаковочке всё написано! — объяснила продавщица.
Когда Бобочка, сунув в карман пачку ежевичного киселя, пошёл от прилавка, он услышал, как продавщица сказала подруге:
— До чего приятно! Смотри, какой пацанчик хозяйственный!..
Окрылённый такой оценкой, Бобочка пришёл домой и, тщательно изучив инструкцию на кисельной упаковке, заварил полтора литра настоящего тёмно-лилового киселя. Когда кисель был готов, он показался Бобочке слишком густым.
«А Вострикова написала «вари пожиже»… — вспомнил Бобочка и бухнул в кастрюлю ещё литр кипятку. Кисель стал пожиже, но цвета не изменил. Но так как про цвет Инна в записке не написала ничего, Бобочка ещё раз бултыхнул своё варево деревянной ложкой и сунул в него кружевные воротники и оборки, которые бабушка вчера достала со дна сундука. Белое кружево в один миг стало тёмно-лиловым и опустилось на дно кастрюли. Бобочка потыкал в кисель ложкой и пошёл звонить по телефону Инне Востриковой, чтобы спросить, долго ли должны вариться эти самые кружева.
Как стала известна в классе эта история, никто не знал. Может, Инна не утерпела и рассказала какой-нибудь подружке. Может, Бобочка поделился с закадычным другом. А может, бабушка ходила к директору: увидев свои кружева в кастрюле с киселём, она дала Бобочке честное слово, что это ему так не пройдёт.
Никто над Бобочкой не смеялся, все ему сочувствовали. Но о мушкетёрах узнали все!
Время шло. Толька Суханов сказал Тале, что он обеспечил себе пропуск на новогодний вечер. И Тале стало не по себе. А вдруг они не забудут и троечников не пожалеют? Она, как и Толька, решила сначала сесть за учебник и взять геометрию штурмом. У Талы был давно выработан особый метод учения уроков. Садясь за письменный стол и не надеясь на своё терпение, Тала ставила перед собой папино бритвенное зеркало. Чуть только отвлечёшься, оторвёшься от книги — сразу видишь себя в зеркале и сразу вспоминаешь, что надо учить! Но на этот раз от зеркального метода не было толку. Потому что, как ни крути, одна тройка у неё всё равно осталась. И от этого у Талы портилось настроение, а от плохого настроения формулы и правила было невозможно запомнить. И Тала поняла, что надо действовать по-другому.
Утром перед уроками она подсела к Наташе Парфёновой:
— Как хотите, девочки. Как хотите, а мне Суханчика жалко!
— А что с ним случилось? — спросила
