Незабываемая ночь - Верейская Елена Николаевна

Большой, большой дом. Подъезд, стеклянная дверь. Мы выскакиваем из мотоциклетки, бежим. Я взглядываю наверх. Высоко — в пятом этаже — светятся окна. Там сейчас Володя…

Может быть, умирает? Может быть, уже мертвый?

Мне становится страшно. Хочется крикнуть, и нет голоса.

Андрей распахивает дверь. Широко, настежь. Бежим к лестнице. У меня подкашиваются ноги, на первых ступеньках падаю, хочу вскочить — не могу.

— Э, ты какая хлипкая! — говорит чернобородый, подхватывает меня, перекидывает через плечо и бежит вверх — через две, через три ступеньки. Я вишу у него на плече.

— Пустите, я сама! — хочу я крикнуть. Но голоса нет.

Впереди — слышу — бежит Андрей. Скорей бы! Что-то там, наверху?

Площадка, дверь. Чернобородый ставит меня на ноги. Я шатаюсь, в голове шум. Андрей поддерживает меня.

— Звонил? — спрашивает его чернобородый.

Андрей молча кивает головой.

За дверью шаги. Я впиваюсь пальцами в рукав Андрея.

Открывает девушка в белом халате. Лицо ее серьезно.

— Раненые? — спрашивает она.

— Студент Тарабанов… жив? — отвечает Андрей вопросом.

— Принесли живого… Сейчас у доктора. На операции, — тихо отвечает девушка, запирая за нами дверь. — Вы — его товарищи?

— Товарищи. И сестра.

— А!.. — Девушка в белом халате пристально смотрит на меня. Что-то в ее глазах пугает меня… она знает!.. Она знает что-то страшное…

— Пройдите сюда, — говорит она.

Мы проходим из прихожей в большую комнату. Она ярко освещена.

Я оглядываюсь и вдруг дико вскрикиваю. В углу, прислонившись спиной к печке, стоит Шаров. Лицо его бледно, глаза смотрят куда-то вперед, не видя.

— Вот он! Это он! — кричу я.

Андрей поворачивается всем телом, обнимает меня за плечи. Чернобородый подходит к Шарову.

— Ты что же это, товарищ? А?

Я не спускаю глаз с Шарова. Ненависть подкатывает к горлу, хочется броситься на него, бить кулаками, кричать… Но я не могу двинуться с места. И Андрей крепко держит за плечи.

Шаров поднимает глаза на чернобородого, — словно не понимает.

— Ты и есть Шаров? Да? — спрашивает чернобородый.

— Я, — глухо отвечает Шаров.

— Так ты… что же это?.. Что наделал? А?

— Малость не поспел, — шепчет Шаров, — минуткой бы раньше, всех бы уложил, скотов. У-у! ненавижу!.. — и он бьет кулаком сзади себя по печке.

Андрей вздрагивает.

— Кого — всех? — спрашивает он тихо.

— Говорю: скотов. Юнкеров! — шипит сквозь зубы Шаров.

— Дурак! — чернобородый хватает его за плечи и трясет. — Какой же Тарабанов юнкер?! Он же наш! Понимаешь, наш!

— Знаю! — твердо говорит Шаров. — Теперь знаю! Я его у юнкеров и отбил…

Чернобородый недоумевающе оглядывается на Андрея.

— Как? Ты отбил? — шепчет Андрей.

— Отстаньте, товарищи, не до вас мне… — и Шаров поворачивается к ним спиной и упирается лбом в печку.

Андрей и чернобородый растерянно смотрят друг на друга.

В комнату бесшумно входит девушка в белом халате.

— Тише, товарищи, — говорит она вполголоса, — ведь за этой дверью — операция…

За этой дверью… Я смотрю на эту большую белую дверь; за ней тихо-тихо. Что там делается?.. Там Володя. Живой или нет!

Чернобородый трясет Шарова за плечо, что-то шепчет ему. Шаров не оборачивается, молчит.

— Товарищ, оставьте, не трогайте его, — говорит тихо девушка в халате, — вы же видите: он сам не свой. Подите сюда!

Чернобородый подходит к нам.

— Вы знаете, как было дело? Он рассказал? — спрашивает он у девушки.

— Рассказал… только сбивчиво как-то… Он, видимо, очень расстроен…

— Что же он сказал? Что?

— Он принес раненого на плечах один. Видимо, очень устал, задыхался. Отец — я дочь доктора — велел сразу раздеть раненого… У него рана здесь. В грудь. Штыком.

— Это его — он?.. — Чернобородый ткнул пальцем в сторону Шарова.

— Он?! — девушка изумленно подняла брови. — Нет! Насколько я поняла, дело было так. Он видел, как студент этот говорил с юнкером. Потом юнкер бросился за штабели дров, студент за ним. Этот товарищ за ними. И увидел, как студент один отбивается от четырех юнкеров. Он бросился к нему на помощь, стал стрелять… Два юнкера убежали, одного этот товарищ ранил, тот упал. А в это время другой юнкер бросился на студента со штыком. Этот товарищ кинулся к нему, к студенту, чтобы оттолкнуть его, но не успел…

— Маленько успел, — глухо проговорил Шаров, оборачиваясь. — Кабы я его чуть больше толкнул, штык бы мимо хватил… А я его, может, на полвершочка оттолкнуть поспел… Все равно — штык в грудь.

— На полвершочка, говорите?

Мы все вздрогнули и обернулись. В дверях стоял человек в белом, испачканном кровью халате.

— Папа! Ну, как? — бросилась к нему девушка.

Мы все замерли.

— На полвершочка? — повторил доктор. — А знаете, что вы этим полвершочком жизнь ему спасли…

— Он жив?! Будет жить?! — вскрикнула я, бросаясь к доктору, вцепилась руками в его халат и вдруг разрыдалась.

— Зачем здесь девочка? — строго спросил доктор и взял меня за плечи. — Таня, уведи ее в свою комнату, дай ей валерьянки…

— Нет! — я до боли закусила губу, сдержала слезы, подняла голову и прямо посмотрела на доктора. — Нет! Я не пойду! Я не буду плакать. Только скажите, — Володя будет жить?

— Это — сестра его, — сказал Андрей.

— А!.. — Доктор взял меня за подбородок и серьезно посмотрел мне в глаза. — Будет, будет жить твой брат, девочка. И благодари за это вон того дядю, — показал он в сторону Шарова.

— Его?! — я взглянула на Шарова. Шаров продолжал стоять у печки и в упор, вопрошающе глядел на доктора.

— Но ведь он же… хотел убить Володю… — проговорила я, не спуская глаз с Шарова.

Шаров вздрогнул всем телом и вдруг рванулся ко мне. Я вскрикнула и схватилась за Андрея.

— А ты… откуда знаешь? — задыхаясь, шепотом проговорил Шаров, но доктор рукой загородил ему дорогу.

— Тише, товарищ. В чем дело? Это правда?..

Андрей обнял меня за плечи.

— Правда! — громко крикнула я. — Он говорил об этом у нас в передней, я сама слышала…

Шаров глубоко передохнул.

— Правда! — сказал он тихо, но твердо. — Я его предателем считал…

— С ума сошел! — крикнул Андрей. — Он же…

— Да, с ума сошел, — перебил его Шаров. — Теперь сам вижу… А весь вечер разыскивал его… Вдруг увидел: вон он! Говорит с юнкером! Ну, думаю, — значит, правда… Спорили они, что ли, о чем-то… Только вдруг юнкер — шасть за дрова… А Тарабанов за ним… Озверел я… Ну, думаю, тут тебе и крышка… Забежал сам за дрова, глядь, — на него четыре юнкера наседают, а он винтовкой отбивается… Тут я и понял…

— И спас его, — перебил доктор. — Слушай, девочка: твой брат тяжело ранен, но не смертельно. Организм его здоровый, — выживет.

— А можно мне к нему? — спросила я.

— Нет, еще нельзя. Он без сознания. Но за жизнь его я ручаюсь. Рана, товарищи, такая, — обратился доктор ко всем. — Штык был направлен прямо в сердце. Прямо против сердца неглубокий укол, потом царапина, длиной в те самые полвершочка, на которые оттолкнул его товарищ… потом штык глубоко вошел в тело, слегка задел одно ребро. Если бы не этот толчок, — все было бы кончено… Толчок спас ему жизнь.

Шаров приблизил лицо к самому лицу доктора.

— Ручаешься, доктор? Жив будет?

— Ручаюсь. Будет, — решительно сказал доктор.

— Слышала, сестренка? Жив будет братенок-то твой! — Шаров порывисто бросился ко мне, и я вдруг очутилась у него на руках.

Я уперлась руками в его плечи, отклонилась и посмотрела ему в лицо. Оно было красно, и только на лбу ярко белел шрам. И все лицо смеялось, смеялись и глаза, и в то же время в них стояли слезы.

— Ну, ладно! Дай-ко ее лучше мне! — чернобородый осторожно отнял меня у Шарова и поставил на пол.