Всеволод Нестайко - Необычайные приключения Робинзона Кукурузо и его верного друга одноклассника Павлуши Завгороднего в школе, дома и на необитаемом острове поблизости села Васюковки
— А знаете что! А вы напишите нам! Я вам оставлю адрес, а вы напишите — хорошо?
— Напишите!
— Конечно!
— Пусть напишут обязательно.
— Напишите! Напишите! — закричали отовсюду.
— Только так! — отрубил Сашко-штурман.
А Валька уже писала на листике из блокнота адрес.
— На, — сказала она, протягивая бумажку Кукурузо. — Только смотри не потеряй!
Кукурузо ничего не ответил — молча сунул адрес за пазуху.
Они сели в шлюпки.
— Споём им на прощание песню! — крикнула Валька. — Запевай, Сашко!
И они запели.
Мы долго стояли на берегу. Их давно уже не было видно, а песня всё ещё звучала из-за камышей и летела над плавнями.
Песню дружбы запевает молодёжь,Молодёжь, молодёжь!Эту песню не задушишь, не убьёшь,Не убьёшь, не убьёшь!..
…А потом Кукурузо лежал в траве на поляне и молча смотрел в небо. Я тоже лежал и смотрел. Небо — это такая штука, что смотреть в него можно часами. Смотреть и думать. Я не знаю, о чём думал Кукурузо, но я совсем не удивился, когда он вдруг вздохнул и сказал:
— Да, сейчас техника, оно вообще, конечно… будь здоров… Говорят, в пуговице — приёмник, в портсигаре — телевизор. А фотоаппарат — так тот вообще под ноготь спрятать можно.
— Что же ты хочешь — на транзисторах, на полупроводниках, — сказал я и покраснел.
Убейте меня, если я хоть понятие имею, что это такое: транзисторы, полупроводники. Да и Кукурузо, конечно, тоже. Ничего мы не знали. Ничегошеньки… А Игорь знал. Конечно, знал, раз сам делал приёмники на этих самых транзисторах…
Кукурузо ещё раз вздохнул и вдруг проговорил:
— Эх, как здорово было бы сделать что-нибудь такое… на транзисторах. Что-нибудь особенное. Интересное и необыкновенное… Например… Например, управление коровой на расстоянии. По радио. Между рогами натянута антенна. В ухо вставлен маленький приёмничек (на транзисторах, конечно)… Пасти такую корову — одно удовольствие. Сидишь себе на баштане у деда Саливона, ух, и арбузы же там! Сидишь, ешь, значит, арбуз. Потом глянул на карманный телевизор, видишь — твоя Манька в колхозном просе. Вот негодница! Но ты не подымаешь паники, не вскакиваешь и не бежишь туда сломя голову. Ты спокойненько нажимаешь кнопку и в микрофон: «Манька-а! А ну назад, убоище! Га-ля-ля-ля!» И Манька, будто ее кто кнутом вдоль спины, — назад. А ты продолжаешь сидеть и наворачивать арбуз. Красотища! Скажи.
— Ещё бы! Если бы такое сделать, то вообще!.. — говорю я, не находя слов от восторга.
Кукурузо сокрушённо вздыхает:
— Да разве на этом острове что-нибудь сделаешь. Фигу с маком… на транзисторах… И то не сделаешь. Потому что маку нет.
Я подхватился:
— Ну да! Конечно, ты прав! И кому нужен этот дурацкий остров. Поехали домой. А? Поехали!
Кукурузо сразу нахмурился, взглянул на меня исподлобья:
— Думаешь, что я слабак?! Да? Купить хочешь? Не купишь!
— Ты же сам сказал, — обиженно ответил я.
— Ничего я не сказал… Раз я решил жить на острове — всё! И не говори мне…
Воцарилось напряжённое молчание, которое бывает, когда друзья чувствуют, что между ними есть что-то неискреннее…
Наконец Кукурузо сказал:
— Ты бы лучше подумал, как мы будем Кныша задерживать.
Я удивлённо посмотрел на него. Когда он говорил юным следопытам про задержание браконьера, всё было правильно: нельзя же было, в самом деле, рассказать им правду об острове Переэкзаменовки. Но теперь… неужели он серьёзно?
— Ты что — действительно думаешь его задерживать?
— А ты что — хочешь, чтобы этому долгоносику всё так гладко сошло?
— Да ты что — сдурел? Он же нас потопит, как цуциков. Мы и пикнуть не успеем. Раз — и поминай как звали.
— Потопит? Нанося! А ружьё зачем? Ты думаешь, что для этого дела обязательно нужен взвод солдат? Ружьё — это, брат, не шутка. Это, брат, оружие. Огнестрельное. Бац — и будь здоров, не кашляй! Чуешь?
— Ты что, думаешь в него стрелять? — со страхом спросил я.
— Ну вот ещё — сразу стрелять! Не стрелять, но… если… да вообще ружья кто хочешь испугается. И будет, как миленький…
— Конечно, конечно, — поспешно согласился я и тут же сказал: — Но, знаешь, мне сейчас домой надо. Видишь, солнце уже садится. Боюсь, как бы мать не заругала.
— А я что — удерживаю? Езжай, — недовольно сказал Кукурузо. — Только завтра же будет Кныш. И… я не знаю… ты как хочешь… я могу, конечно, и сам… раз ты боишься… Пожалуйста.
— Да нет, что ты, — спохватился я, — завтра я приеду. А как же!
— Было бы хорошо, если бы под вечер и переночевать чтобы смог, — уже примирительно сказал Кукурузо. — Он ведь завтра ночью будет ставить, а рано утречком выбирать приедет.
— Трудно, конечно, с ночёвкой. Но я что-нибудь придумаю. Сбегу, в крайнем случае. Лишь бы не уснуть случайно.
— Полено под голову положи или репейников под сорочку.
— Не волнуйся, всё будет в порядке.
С этими бодрыми словами я сел в лодку. Лицо у Кукурузо было мрачное и грустное. Видно, ему очень не хотелось снова оставаться на острове одному. Он долго ходил по колени в воде вокруг лодки и ощупывал борта, приговаривая:
— Вот тут надо бы зашпаклевать, а тут подсмолить, а эту доску вообще заменить…
Ему хотелось ещё что-то сказать, он почесал за ухом, шмыгнул носом и наконец сказал:
— Ты знаешь… Ты бы привёз мне скрипача хоть одного… Захотелось, как перед смертью… А то всё рыба да рыба…
«Скрипачами» называли у нас пряники, которые продавались в сельмаге. Пересохшие и твёрдые, как дрова, они скрипели, когда ты вгрызался в них зубами.
Один скрипач можно было есть целый день. Может, за это мы и любили их так.
— Ладно, привезу, а как же, — сказал я и оттолкнулся от берега.
Глава XIII. Во сне и наяву
— Где это ты весь день бегаешь не евши? Смотри, глаза запали, — укоризненными словами встретила меня мать.
— Да что вы, мама! Я ухи вот так наелся. Ох, и вкусная! Там один Сашко таким мастаком оказался — лучше любого повара… — Это вырвалось у меня так неожиданно, что я едва успел схватить себя за рот, чтоб вовсе не проговориться.
Мать заметила мой жест и, подозрительно взглянув на меня, спросила:
— Это ты про которого Сашка?
— Да про… про Юрчишина, — начал выпутываться я, как вьюн из сетки. — Тот, знаете, что возле мельницы живёт, дяди Михайла сын.
А сам думаю: «А что, если мать его сегодня днём в селе видела. Пропал тогда!..» Нет, пронесло! Мать ничего не сказала. Значит, не видела.
— Так что — хорошо клевало?.. — ласково улыбнувшись, спросила мать.
— У-у! Со страшной силой! Вот такие — во ловились, — не краснея, врал я. — Хотел вам принести, так всю сварили. Вот жалко. Ну я ещё принесу… Мы завтра на ночь хотим поехать. На плёсы. Пустите?
— Посмотрим, посмотрим. Иди-ка наколи дров, а то у меня все вышли.
И я, довольный, что всё так хорошо обошлось, побежал колоть дрова.
До самого вечера я волчком вертелся около матери — то воды принесу, то в хате подмету… Такой хороший, хоть к болячке прикладывай. А что ж сделаешь — надо же, чтоб завтра на ночь отпустили. Кукурузе ведь ждать будет…
Набегался я так, что когда вечером лёг, то сразу же провалился в сон, как топор в прорубь.
И приснилось мне что-то невообразимое. Не сои, а кино прямо. Я его на всю жизнь запомнил.
Стою я на берегу острова Переэкзаменовки. Стою и вижу: выплывает на плёс корабль, огромный белый океанский корабль (я такие только в кино видел), трёхпалубный, с бассейнами, с ресторанами, с волейбольной площадкой. А труба величиной с нашу хату. Я смотрю и удивляюсь: как это он через узенькие стружки в камышах проехал? Но не успел я как следует наудивляться, как с корабля спускают трап и по трапу сходит на берег… Гребенючка.
Подходит ко мне и говорит:
«Здравствуйте вам. На остров приехала немецкая делегация пионеров. Вы будете переводчиком».
Я обалдело смотрю на неё, и мне хочется сказать: «Чего это ты, дурья голова, меня на «вы» называешь», — но вместо этого я почему-то вежливо отвечаю:
«С превеликим моим удовольствием. Однако хочу вам напомнить, что в школе я, как вам известно, изучаю английский язык и по-немецки поэтому говорю не очень свободно. По-немецки я знаю всего три слова: дер Тыш (то есть стол), дер Штуль (то есть стул) и дер Бляйштифт (то есть карандаш)».
«Ничего, — говорит Гребенючка, — этого вполне достаточно. Принимайте гостей. Вот они, пожалуйста».
Я смотрю и вижу, что по трапу спускаются Игорь, Сашко-штурман и Валька.
«Вот оно что! Так они, значит, немецкие пионеры, а не наши».
Мы идём по острову и подходим к шалашу. Возле шалаша стоит Кукурузо и независимо ковыряет в носу.
«Знакомьтесь. Губернатор острова Переэкзаменовки Робинзон Васильевич Кукурузо, — говорю я, как мне кажется, на чистейшем немецком языке, а сам думаю: «Тю! Чего это я его губернатором окрестил? Что он, капиталист, что ли? Он же наш, советский Робинзон. Надо было, наверное, сказать: «Председатель сельсовета». Но какой же тут сельсовет, если это необитаемый остров и Кукурузо здесь один!»
