Борис Никольский - Третья дорога
И мы всей гурьбой двинулись к пивному ларьку.
Неожиданно мне пришла в голову нелепая мысль: а вдруг я потерял деньги? Я торопливо сунул руку в карман — нет, все в порядке, вот они, на месте, два рубля и мелочь. Как удачно получилось, что сегодня дома не оказалось денег мельче и мне пришлось взять трешку. Вообще деньги у нас хранятся в ящике письменного стола, и я беру, когда нужно, когда иду в магазин или в булочную, а потом кладу сдачу назад в ящик, и отец никогда не проверяет меня, у нас все строится на полном доверии. И если мне нужны деньги на кино или еще на что-нибудь, я тоже беру сам, только, конечно, говорю отцу, сколько и зачем мне нужно.
Мы подошли к пивному ларьку, и все, кто стоял в очереди, сразу стали смотреть на Тимофеева, тоже узнали его. Если бы он был один, наверняка бы его пропустили без очереди, но нас, как-никак, было девять человек, целая орда, так что пришлось постоять.
Конечно, все ребята тоже захотели пить. Выпить пива с самим Тимофеевым — такой случай они просто не могли упустить, и я купил восемь кружек и бутылку лимонада Лильке. Себе я, честно говоря, тоже хотел сначала купить лимонад, потому что пиво не люблю: горечь, как лекарство, не понимаю, что хорошего в нем находят, — но потом постеснялся и все-таки взял кружку пива.
— Ну, брат, спасибо, теперь я твой должник, — говорил Тимофеев, вытирая губы. — А пиво — что надо! Холодное пиво!
Он говорил со мной так, словно мы остались вдвоем, словно из всех нас он взял себе в товарищи меня одного. Еще десять минут назад я плелся с самого края, дальше всех от Тимофеева, потому что Вадик и Эрик совсем оттеснили меня и почти не замечали, а тут вдруг я сразу стал главной фигурой, и никто уже не мог оспорить мое право стоять рядом с Тимофеевым и разговаривать с ним! Честное слово, в этот раз даже пиво показалось мне вовсе не таким уж невкусным!
— Это что! — говорил брат Вадика, хотя его никто и не слушал. — А я однажды двенадцать кружек выпил. Как сел с утра, понял, так к обеду только и отвалился…
Мы выпили пиво и пошагали дальше.
Мы прошли еще два квартала и вышли на площадь. Здесь, у стоянки такси, Тимофеев распрощался с нами.
— Ну, пока, ребята, — сказал он, садясь в такси. — Дела, тороплюсь. Если что понадобится, звоните!
В тот момент я был так переполнен впечатлением от знакомства с Тимофеевым, что даже не подумал, как же это он поехал на такси, если у него нет ни копейки… Эта мысль пришла мне в голову позже, когда я поднимался по лестнице домой. Но я тут же успокоил себя, решив, что могли же быть у него деньги дома и, приехав, он мог их вынести шоферу, только и всего. Да Тимофеева, наверно, любой шофер и бесплатно согласился бы довезти.
И тут я вспомнил о двух рублях, истраченных на пиво. Я вовсе не должен был их тратить. Я должен был вернуть их, положить назад в ящик письменного стола, как всегда возвращал сдачу.
Теперь, когда я остался один, мое радужное, восторженное настроение заметно улетучилось. Я совсем не был уверен, что сумею объяснить отцу все так, чтобы он правильно понял. Если посмотреть со стороны, получалось, что я просто угощал пивом подвыпившего брата Вадика и его приятеля, да еще сам пил вместе с ними… Нечего сказать, хороша картина!
Но ведь все дело было в настроении! А как это объяснить, как рассказать об этом словами — я не знал…
Я поднялся на свой этаж, так ничего и не придумав.
Отец работал у себя в кабинете. Последнее время он работал особенно много, даже лицо у него осунулось, похудело, выражение озабоченности все чаще появлялось на нем.
— Ну как, опять продулся твой великолепный «Зенит»? — спросил он.
— Нет, почему? Ничья.
— Ну, тогда поздравляю. Ужин на кухне. Разогревай и ешь.
Я торопливо поужинал и сел делать уроки, но из головы никак не выходили эти деньги. И задача по алгебре, как назло, попалась на рубли.
«Подумаешь, — говорил я себе, — какие-то несчастные два рубля. Было бы из-за чего переживать. Вон Эрик берет у своей мамаши из сумки то рубль, то трешку, и ничего. «Нужны же мне, — говорит он, — карманные деньги». — «Эрочка, у меня не монетный двор, — отвечает ему мамаша. — Будь, пожалуйста, поэкономней». И все. И никаких переживаний. А тут два рубля — мог же я, в конце концов, угостить своих товарищей…»
И все-таки перед сном я решил попробовать рассказать отцу обо всем, как сумею. Я вошел к нему в комнату. Он на минуту оторвался от своих вычислений и посмотрел на меня отсутствующим рассеянным взглядом.
— Ты уже ложишься? Ну, иди спи. А я еще немного поработаю.
Почему он не посмотрел на меня повнимательнее? Я бы рассказал ему все. Но он не посмотрел, он сказал только: «Ну, иди спи».
Расскажи я о своих переживаниях Вадику, или Сереге, или Эрику, они бы только посмеялись надо мной — стоит ли волноваться из-за такой чепухи. А я вот волновался и ничего не мог поделать с собой.
Мне нечего было опасаться, я мог быть спокоен, я знал, что отец не станет проверять меня и никогда не заподозрит в нечестности, но именно это сознание и было для меня сейчас тяжелее всего.
«Ладно, — подумал я, засыпая, — пусть уж все будет так, как получилось. Но зато больше никогда… никогда больше… я ничего не скрою от отца…»
Я еще не знал, что обмануть во второй раз куда легче, чем в первый…
Глава 6. Мечта моего детства
Может быть, потому случайная встреча с Тимофеевым и знакомство с ним произвели на меня такое впечатление, что давно, еще класса с третьего или четвертого, у меня была мечта, ну, может быть, не мечта, а просто очень сильное желание: мне ужасно хотелось сыграть в футбол или волейбол за команду, за настоящую команду. Не класс на класс, как мы играли обычно на большой перемене или после уроков, не просто так, ради забавы, ради развлечения, как играют на даче или во дворе, а именно за команду, чтобы все было, как в серьезном матче: и форма, и футболки с номерами, и настоящий судья со свистком, и точно очерченная, тщательно вымеренная площадка, и настоящие болельщики, а не просто зрители, которые только и жаждут, как бы одна из команд побыстрее вылетела, чтобы сыграть самим.
На футбол мне, конечно, нечего было рассчитывать, в футбол я играл неважно. Правда, мне однажды приснилось, будто меня взяли в сборную вратарем и я стоял в настоящих воротах с полосатыми штангами и сеткой. Но такое могло случиться только во сне.
А вот в волейбол вполне могли бы и взять — я и бил прилично, и блок иногда ставил что надо, но почему-то каждый раз, как только начинают формировать школьную сборную, обо мне словно забывают. Сразу вспоминают какого-нибудь Гошу из 9-го «б» или Диму из 10-го «а», их участие в сборной само собой разумеется, не подлежит никакому сомнению, будто без них и команда существовать не может. А меня почему-то никто и всерьез не принимает, никому почему-то и в голову не приходит, что я могу сыграть ничуть не хуже, — вот что меня больше всего удивляет. Не самому же мне напрашиваться!
Короче говоря, я уже потерял всякую надежду, что моя мечта когда-нибудь сбудется, а тут вдруг на перемене подходит ко мне Вадик — он хоть и маленького роста, а в защите играет как зверь, такие мячи вытягивает, что закачаешься, — и говорит:
— Колька, будешь играть в сборной. Завтра приходи на тренировку.
Вот ведь как бывает: все желания всегда исполняются неожиданно. Обычно чего я только не делал, как только не вертелся у всех перед глазами, чтобы о себе напомнить, а в этот раз я даже не знал, что начинаются соревнования, и что Вадика назначили капитаном школьной команды, тоже не знал.
До первой встречи оставались считанные дни, сыграться мы, конечно, не успели, на тренировках больше злились друг на друга и орали, чем тренировались…
Вечером, накануне первой игры, я долго не мог уснуть.
В своем воображении я то ставил великолепный, непробиваемый блок, то в изумительном акробатическом прыжке под восторженные крики болельщиков вытягивал безнадежный мяч, то неотразимым ударом приносил команде последнее решающее очко…
Я знал, что все наши, вся наша компания собирается завтра явиться на соревнования — болеть за меня и за Вадика. А Лилька? Придет ли она? Мне, конечно, очень хотелось, чтобы пришла…
Наверно, из меня никогда не выйдет настоящего спортсмена. Я так волновался перед началом игры, даже колени у меня вдруг начали дрожать, я никак не мог унять эту дрожь и очень боялся: а что, если кто-нибудь заметит, как меня трясет. Где-то я читал, что это состояние даже имеет научное название: «предстартовая лихорадка». Но все-таки я думаю, что настоящих спортсменов перед Олимпийскими играми, наверное, лихорадило меньше, чем меня перед этой встречей на первенство района.
Я так волновался, что даже плохо понимал, что происходит вокруг меня.
