Яков Тайц - Родник
— Хорош лучший! — сказала Кира Петровна.
Но тут другие пионеры — и Владик, и Лёня, из-за которого весь сыр-бор загорелся, и Игорёк, и Костя — все стали просить:
— Кира Петровна, простите его… Он маме обещал…
Кира Петровна молча смотрела на ребят.
Вчера, после катка, она всю дорогу думала о своём пятом «Б». Действительно ли это единый, дружный класс или просто комната, где каждый день собираются тридцать три отдельных мальчика, каждый сам по себе?
И теперь, глядя на пионеров, она думала: нет, это не просто комната, где каждый сам по себе, это именно единый, дружный класс.
— Вот что, мальчики, — сказала она. — Вы говорите: простить Петю. Хорошо! Но ведь урок он нам сорвал!
— Я больше не буду! — подал голос Петя.
— Верю, Петя. Но всё же урок ты сорвал! Вот ты говоришь: мать у тебя одна из лучших ткачих. А ты бы спросил у неё, как она стала лучшей. Уж конечно, она у себя в цехе каждую минуту рассчитывает, каждую секундочку. А ты нам целый урок сорвал!
— Так то в цехе… — сказал Петя.
— А вы разве не в цехе? — подхватила Кира Петровна. — Класс ведь, если хотите, тот же цех.
— Ну да, где же… Там у них план есть, в цехе, — сказал Петя.
— И у нас есть план, — ответила Кира Петровна. — Это наша программа, которую нам с вами надо выполнить. Вот она. — Кира Петровна достала из сумочки и показала ребятам программу для пятых классов по географии. — Видите, вот он, наш план.
Петя не уступал:
— Кира Петровна, там, в цехе, продукция есть.
— Видишь, какие ты слова знаешь! «Продукция»! У нас тоже есть продукция. Культурный, знающий человек — вот наша продукция.
Ребята стали вполголоса переговариваться.
— Решим так, — сказала Кира Петровна. — Я прошу Ерошина, если мы все останемся ещё на час и пройдём то, что мы по его милости пропустили. Нам надо нашу программу выполнять!
— Да мы хоть на два урока останемся! — крикнул сразу повеселевший Петя.
Владику не хотелось сегодня задерживаться, но делать было нечего.
В коридорах уже заливался звонок, когда Кира Петровна подошла к Пете, взяла его табель, зачеркнула тройку и подписала: «Исправленному верить».
За дверью стоял шум. Все классы расходились по домам. Один только пятый «Б» оставался на месте. Все внимательно слушали Киру Петровну, которая тихим, усталым голосом рассказывала ребятам о раскалённых недрах Земли.
Семнадцатая глава. Метель
Так из-за Пети Ерошина Владику не удалось пойти к Тате сразу после школы. Было поздно, пришлось пойти домой пообедать, потом надо было приготовить уроки. В общем, он выбрался из дому только к вечеру.
Мама не хотела его пускать:
— Куда ты пойдёшь на ночь глядя? Смотри, какая метель поднялась.
Владик прислушался. За окнами монотонно гудел декабрьский ветер.
— Ничего, мама! Тут рукой подать. Я на полчасика, не больше.
Он вышел на улицу. Ветер накинулся на него и стал забрасывать хлопьями мокрого снега. Владик шагал, низко пригнув голову, словно хотел боднуть кого-то.
Когда он добрался до ворот с вывеской «Музей имени Пятого года», он был весь облеплен снегом, точно дед Мороз.
— А я уж думала, опять обманешь, не придёшь, — сказала Тата, впуская Владика в тёплые сени. — Проходи, раздевайся! Постой, снег смахни!
Она взяла стоявший в углу веник и принялась обмахивать Владиковы чёрные валенки. На ней было клетчатое платье с пояском и серый платок, уголок которого тянулся по полу.
— Пусти, я сам! — сказал Владик, отнимая у Таты веник.
Он повесил пальто и прошёл в комнату.
Сам он жил в большом каменном корпусе, поэтому ему непривычно было видеть низкий потолок, крашенный масляной краской пол, большую белую кафельную печь…
— Садись, пожалуйста, вот сюда, — сказала Тата, как настоящая гостеприимная хозяйка.
Владик прошёл по полосатому половичку, похожему по расцветке на Татины варежки, сел на тугой клеёнчатый диванчик и положил на колени красные, озябшие руки.
Тата, подбирая повыше платок, спросила:
— Принёс?
— Ох, совсем позабыл!
Владик побежал в сени, достал из пальто завёрнутый в газету кинжал и вернулся в комнату:
— Держи!
Тата развернула газету и крикнула:
— Дедушка, он пришёл! Смотри!.. Дедушка, принёс!
Из соседней комнаты вышел дедушка — тот самый невысокий коренастый дедушка с желтовато-седыми, прокуренными усами, которого Владик видел в кино. Он протянул Владику широкую ладонь:
— Будем знакомы, молодой человек! Почтенье… Не замёрз? А то нынче пробирает.
Владик встал:
— Нет, ничего… Спасибо!
— Ну-ка, покажи-ка, чем ты нас порадовал!
Дедушка взял из Татиных рук старый кинжал и стал его рассматривать, не приближая к глазам, а, наоборот, отдаляя:
— Так. Подходящая вещь! Где, говоришь, нашёл?
— Там, в Детском парке. Где мы деревья сажали…
— Так-так… — Дедушка взял со стола большую лупу и повёл ею поверх кинжала. — Очень хорошо… Чем же тебя отблагодарить?
— Что вы, ничего не надо! — смутился Владик. Ему стало жарко. Правда, в комнате было сильно натоплено. От кафельной молочно-белой печи так и несло жаром.
— От души спасибо тебе, пионер! — Дедушка снова потряс Владикову руку. — Посиди тут с Таточкой, а я внесу твой подарок в инвентарную книгу. Как тебя звать-величать прикажешь?
— Владлен Ваньков… ну, то-есть просто Владик.
— Владлен… — повторил дедушка. — Хорошее имя. Так и запишем: «Дар от пионера Ванькова Владлена».
Дедушка вышел с кинжалом в соседнюю комнату. Владик посвободнее уселся на диванчике. При взрослых он всегда чувствовал некоторое стеснение.
— Тата, — тихо спросил он, — ты мне всё-таки объясни, зачем дедушке нужен этот кинжал?
Тата подняла свои большие глаза на Владика. Днём они были голубые, а сейчас, при свете лампы, казались серыми.
— Как, разве я тебе не говорила? — Она повернулась к двери: — Дедушка, можно я его поведу немножко?
— Что ж, — ответил дедушка, — веди. Только, чур, там не трогать ничего.
— Знаю, дедушка, ладно!
Тата взяла со стола гремящую связку ключей:
— Пойдём, Владлен!
Владик поднялся и пошёл за Татой по тёмному, таинственному коридору.
Он сказал маме «на полчасика», но вышло, конечно, гораздо больше. И немудрено, что его мать, Нина Васильевна, начала беспокоиться.
Она сидела дома и время от времени посматривала на часы.
Владик всегда был хозяином своего слова. Скажет: «Ухожу на час» — и ровно через час раздастся в коридоре его звонок. Скажет — на десять минут, значит на десять. А сегодня он сказал «на полчасика», но вот уже два часа прошло, а его всё нет.
Нина Васильевна то подходила к тёмному окну и смотрела на заснеженную улицу, то заглядывала на кухню к тёте Фене:
— Фенечка, как ты думаешь, почему его так долго нет?
Тётя Феня тоже тревожилась, но виду не подавала:
— Да вы не расстраивайте себя, Нина Васильевна! Ведь он у нас уже не махонький.
— А как ты думаешь, Фенечка, может он в Дом культуры пошёл?
— А что ж, вполне свободно мог туда пойти. Концерт или там самодеятельность… Вот, глядишь, и задержался.
— А как ты думаешь, Фенечка, может он в школу пошёл?
— Вполне свободно. Кружок там или сбор, известное дело. Туда-сюда — время-то и пробежало, а мать сиди беспокойся!
— И почему я у него не спросила, куда он пошёл? — терзалась Нина Васильевна. — Может, он к товарищу своему пошёл, к Пете Ерошину?
— А что ж, Нина Васильевна, вполне свободно. Дружки неразлучные. Отчего ж и не пойти!
Нина Васильевна и тётя Феня прислушивались к каждому шороху, к шагам на лестнице, но это всё был не Владик.
Наконец она сказала:
— Давай, Фенечка, сходим с тобой, я больше так сидеть не могу. Ты сходи в Дом культуры, а я пойду к Ерошиным.
— Ну что ж, сходимте, Нина Васильевна. Отчего не сходить!
Они оделись и вышли на улицу. Метель усиливалась. Тётя Феня пошла направо, к Дому культуры имени Павлика Морозова, а Нина Васильевна — налево, к огромным жилым корпусам «Трёхгорки», издали сверкавшим сотнями больших квадратных окон. Окна были разноцветные, потому что абажуры на лампах были разного цвета — зелёные, розовые, голубые, оранжевые…
Нина Васильевна поднялась на лифте на четвёртый этаж. Она знала знатную ткачиху Евдокию Ерошину: они встречались на родительских собраниях.
Как только Нина Васильевна зашла к Ерошиным, она сразу поняла: Владика здесь нет. Ерошина сидела возле покрытого вязаной салфеткой радиоприёмника, а Петя готовил уроки, заглядывая в задачник, который был прислонён к графину.
— Моего Владика у вас не было? — с порога спросила Нина Васильевна. Ей не хотелось заходить в комнату, чтобы не занести снегу в эту уютную, светлую квартиру.
