Юрий Дьяконов - ...Для того, чтобы жить
— А вы кто? — спрашивал Сенька.
— Я-то? Кацапка московска. Куды денешься!..
А тетя Наташа благоволила к Олегу. Правда, тут был свой секрет. Через несколько занятий эта тридцатилетняя женщина, покраснев, как девчонка, спросила:
— Олежек, а ты можешь… написать мне письмо?
— Конечно, тетя Наташа. Говорите, что писать.
Олег написал письмо наполовину и вдруг заявил:
— Дальше писать не буду.
— Почему? — удивилась тетя Наташа.
— Потому, — насупившись, ответил Олег. — Вы этому Степе из Серпухова про любовь пишете. А сами рассказывали мне, как он вас с бабушкой Феклой в голодный год бросил…
— Ах, детка, что ты знаешь про любовь?! — смутившись, ответила тетя Наташа и заплакала.
В коридоре Олега догнала бабка Фекла:
— Сынок, уважь! Не обижай Наталью. Напиши ты этому прохвосту Степке. Совсем девка измаялась. Ночей не спит… Любовь зла — полюбишь и козла! Куды денешься?!
«Странные эти взрослые», — думал Олег, но с тех пор в письмах тете Наташе он не отказывал, хотя, пока напишет, — весь красный и лоб в испарине.
***Орловы встретили Олега с Сенькой радостно.
— Наконец-то!.. Мы уж думали, совсем про нас забыли!..
— Да нет, — оправдывался Сенька, — в школе уйму уроков задают. И нагрузок полно!.. И стенгазета!..
— Да-да, — закивала сухонькой головкой бабушка Фекла. — Так вы, сыночки, понемножку. Хоть раз в недельку, а?
От Сенькиного вранья, от сознания собственной вины перед этими добрыми, доверчивыми женщинами Олегу стало не по себе. Раздевшись, он подошел к столу, уже застланному белой праздничной скатертью, и сказал:
— Бабушка Фекла, тетя Наташа! Будем приходить два раза в шестидневку, как раньше… и до тех пор, пока вы сами и читать, и писать хорошо будете. Вот честное пионерское!..
Через полтора часа, закончив занятия, Сенька отправился на кухню разговаривать с Феклой Григорьевной, а Олег, оставшись наедине с тетей Наташей, написал очередное письмо серпуховскому «дорогому Стёпушке».
***Возвращались от Орловых они довольные.
На углу Покровского, крикнув «до побачення!», Сенька, обутый в материны валенки, доходившие ему до паха, зайцем припустил к своему двору прямо по верхушкам сугробов.
Олег уже перешел Лермонтовскую, когда его окликнули. Прямо перед ним в сереньком пальтишке и белой пушистой шапочке стояла Нина Шамарина…
Он растерялся. Полтора месяца, с того злополучного дня, Олег всячески избегал этой встречи. В классе делал вид, будто Нину не замечает. Старался все время быть с мальчишками и тотчас после звонка убегал домой. Не остался Олег и на беседу, организованную географичкой, на которой Нина рассказывала о Дальнем Востоке. Если случалось на улице увидеть ее издали, он тотчас нырял в первый попавшийся двор. Он помнил, какая Нинка «правильная», и боялся ее вопросов…
Еще тогда, три года назад, ему не раз было с ней трудно. Как уставится на тебя. Глаза за стеклами очков кажутся огромными. Невольно отвернешься, потому что, глядя в них, ни приврать, ни скрыть что-то просто-таки невозможно…
— Здравствуй, Олег! Ты тоже гулять вышел? Вот хорошо…
— Здравствуй, — буркнул он.
Они шли по тротуару. По обе стороны расчищенной дорожки, где едва могли разминуться два человека, громоздились высоченные сугробы. Мороз чуть отпустил. Ненадолго притих ветер. С неба медленно, будто нехотя, валил крупный снег. Кругом тихо-тихо. Даже собственные шаги почти не слышны.
Никто не решался заговорить первым. Олег все ждал — вот она спросит про это: почему его тогда забрали в милицию? Если она спросит, он тотчас повернется и уйдет.
Но Нина спросила не об этом:
— Ты помнишь, как мы с тобой пионерскими галстуками обменялись?
— Конечно, помню!..
— А он у тебя сохранился?
— Есть. Старенький стал. Мама его в сундук спрятала, ответил Олег.
Он впервые глянул ей в лицо. И удивился. Глаза Нины были совсем близко. Их больше не отгораживали стекла очков. И, наверно, от этого они казались растерянными, беззащитными.
— Зачем ты сняла очки?
— Дудки! Не хочу больше быть слепандёй! — засмеялась она. Схватила пригоршню снега. Сделала вид, что хочет бросить ему в лицо. Но не бросила, а, слепив тугой шарик, ловко запустила им в тарелку фонаря, под которым они остановились.
Тенькнуло железо. Широкополая шляпа фонаря закачалась, и на снегу запрыгали их смешные вытянутые тени.
— Видишь, какая я меткая?! Очки мне больше не нужны. Вчера профессор сказал, что зрение исправилось. И теперь я до конца жизни буду видеть хорошо… Слушай. Давай к нам зайдем? Папа уже сколько раз о тебе спрашивал.
— Что ты! — испугался Олег. И тут же: «А-а, была не была!» спросил: — Ты дома говорила, что видела меня тогда?..
— Я-а?! — удивилась Нина. — Да никому я не говорила!.. Только братишке твоему… Он очень тебя любит. На меня тогда как накинулся!
Вспомнив рассказ взъерошенного Мишки о том, как он здорово «отбрил длиннобудылую очкарку», он улыбнулся. Тотчас посерьезнел и спросил то, что давно хотел узнать:
— Слушай, Нинка. Почему ты ни одного письма не прислала?
— Я присылала. А ты не отвечал. Обиделся? За что?
— Почему же я не получал? — с подозрением спросил Олег. — Постой! А адрес? Как ты писала на конверте?
— Обыкновенно. Гимназическая, шестнадцать.
— Ну, я баран!.. Осенью двадцать девятого года к нам присоединили все дома, что за Покровским кладбищем тянутся. И наш номер стал девяносто шесть! — Олег развеселился. — Знаешь что, расскажи ты лучше о ДВК…
ДОН-КОРМИЛЕЦ
Всё. Каникулы. Шестая группа за спиной.
Вчера, когда Илья Андреевич начал читать список, кто переводится в седьмую, Абдул еще больше побледнел и поспешно спрятал руки под парту, они у него дрожали. Так и сидел все время, не поднимая глаз, не шевелясь, ожидая приговора.
Когда, заканчивая список, Илья Андреевич прочел: «… и Бинеев», ребята захлопали в ладоши. Заведующий удивленно посмотрел на радостные лица:
— Насколько я понимаю, аплодисменты относятся к Бинееву. Не рано ли? Ведь Мария Дмитриевна дала ему по русскому задание на лето. Да и у меня по геометрии он пока…
— Знаем! Он все выполнит! Главное, что перевели!..
— Отрадно, что вас так волнует судьба товарища, — улыбнулся заведующий. — Да, Курганов. С пятнадцатого начинаем ремонт. А там и строительство физкультурного зала… Так что на твою бригаду мы надеемся.
— Все придем! — снова закричали в классе.
— Всем не надо, — охладил их пыл Илья Андреевич, — не пироги есть. Придут те, кто работать любит и умеет…
***Как договорились вчера, у пристани на Богатяновском их уже ожидал Ванька.
— Здорово! Ну, как наши дела? — приветствовал его Олег.
— Дела, как сажа бела! — ответил расстроенный Ванька. — На моторку не проскочишь: Нюрка на контроле стоит. А старики перевозчики еще с вечера подались на рыбалку.
— Так чего ж долго думать. Махнем? — предложил Олег.
— Ясное дело! Не сидеть же, — согласился Толька.
Немтырь показал рукой, что согласен. Семен промолчал.
— На кого махать будем?! — удивленно спросил Абдул.
Мальчишки рассмеялись и объяснили ему, что «перемахнуть» — значит, переплыть Дон.
— Ты как плаваешь? — озабоченно спросил Олег. — Какая там у вас в Татарии самая большая река?
— Волга река. Кама река. Большая.
— И ты Волгу переплывал? — удивился Сенька.
— Зачем плавал? Есть река Волга. Далеко… Иж река называется — близко. Иж плавал.
— Ну, какой там твой Иж — мы не знаем. А через Дон ты поплывешь, не побоишься? — допытывался Олег.
— Ты не побоишься. Зачем я буду бояться?
— Правильно!.. Молодец, Абдул! — похвалили ребята.
За пятак купили один билет и вместе с ним отдали Сеньке всю свою одежду, кроме трусов. Связав ее в узел, он отправился на моторку. А остальные зашагали к Новой гавани.
Глянув с высокой пристани вниз, Абдул попятился:
— Ух как! Утонуть можно!
— А говорил, что плавать умеешь! — ухмыльнулся Толька.
— Плавать — хорошо. Нырять — совсем другое дело! — оправдывался Абдул. — Туда легко — бульк! Обратно как, а?
— Ладно, — решил Иван, — ты, Абдул, спустись по скобам. А мы нырнем сверху. Ребята, держаться вместе! Ну!..
Вынырнув, Олег увидел рядом черную голову Абдула. По другую сторону показался Иван… Так они и плыли рядом, чтобы Абдулу веселей было. Олег наставлял его:
— Главное — назад не оглядывайся! Плыви и плыви. А то, как оглянулся, сразу сил будто меньше становится. Руки тяжелеют. Дыхание сбивается… Ровней, ровней греби…
Немтырь, хоть и обещал не отрываться, все дальше уходил вперед. Самолюбивый, черт! Везде хочет быть обязательно первым. Звать его бесполезно: все равно не услышит…
