Эдмондо Де Амичис - Сердце
Я никогда не встречал такого высокомерного школьника. Зато никто с ним не разговаривает, никто не прощается с ним, когда он уходит, и не подсказывает ему, когда он не знает урока. Он тоже никого не любит и делает вид, что всех презирает, особенно. Деросси, за то, что он первый, и Гарроне, за то, что все его любят. Но Деросси не обращает внимания на надутую физиономию Нобиса, а Гарроне, когда ему передают, что Нобис о нем рассказывает всякие гадости, отвечает: «Его гордость так глупа, что не заслуживает даже удара по голове».
Однажды Коретти, когда Нобис издевался над его беретом из кошачьего меха, сказал ему:
— Поди-ка поучись у Деросси, как благородно должен вести себя настоящий синьор!
Вчера Нобис пожаловался учителю, что калабриец толкнул его ногой.
— Ты это сделал нарочно? — спросил его учитель.
— Нет, синьор, — честно ответил тот.
Тогда учитель обратился к Нобису:
— Вы слишком уж обидчивы, Нобис!
А Нобис ему, со своим заносчивым видом:
— Я скажу об этом своему отцу.
Тут учитель вспылил:
— Ваш отец ответит, что вы сами виноваты, как уже было однажды. И кроме того, в школе один только учитель имеет право распоряжаться и наказывать. — Но потом он прибавил более мягким тоном. — А хорошо было бы, Нобис, если бы вы переменили свое обращение с товарищами; попробуйте быть с ними добрым и вежливым. Посмотрите, здесь у нас сыновья и рабочих и синьоров, богатых и бедных, и все друг друга любят и живут, как братья. Почему бы и вам не держать себя так, как другие? Вы легко добились бы любви ваших товарищей, и вам самому было бы тогда приятнее. Ну что же, разве вы ничего не хотите мне ответить?
Нобис, который стоял и слушал со своей обычной презрительной улыбкой, холодно возразил:
— Нет, синьор.
— Ну тогда садитесь, — сказал учитель. — Мне жаль вас. Вы — мальчик без сердца.
Казалось, что разговор на этом и кончился, но Кирпичонок, который сидит на первой парте, повернул свою круглую голову к Нобису, который сидит на последней, и состроил ему такую чудную и смешную «заячью мордочку», что весь класс громко расхохотался.
Учитель сделал Кирпичонку замечание, но сам вынужден был отвернуться, чтобы скрыть от мальчиков улыбку. Нобис тоже улыбнулся, но довольно-таки кисло.
Раненый рабочий
Понедельник, 13 февраля
Нобис и Франти — достойная пара. И тот и другой остались совершенно равнодушными во время события, которое произошло сегодня утром у нас на глазах.
Мы вышли с моим отцом из школы и остановились посмотреть, как малыши из второго класса, опустившись на колени, терли лед своими накидками и беретами, чтобы он стал еще более скользким и гладким. Вдруг мы увидели в глубине улицы толпу, которая быстро приближалась к нам. У людей были серьезные и как будто испуганные лица, и они говорили вполголоса. В центре шли трое полицейских, а вслед за ними двое мужчин несли, носилки.
Мальчики сбегались со всех сторон. Толпа приближалась. На носилках лежал человек с бледным лицом, голова его свешивалась на одну сторону, волосы были спутаны и окровавлены, и кровь текла у него изо рта и из ушей. Рядом с носилками Шла женщина с ребенком на руках. Она, как безумная, всё время кричала:
— Он умер! Он умер! Он умер!
Вслед за женщиной шел мальчик с сумкой под мышкой и плакал…
— Что случилось? — спросил мой отец.
Один из стоявших рядом людей ответил, что это каменщик, который во время работы упал с четвертого этажа. Люди с носилками на минуту остановились. Многие в ужасе отворачивались. Я видел, как учительница с красным пером на шляпе поддерживала учительницу первого класса, которая почти потеряла сознание.
В ту же минуту я почувствовал, что кто-то толкнул мен под локоть, — это был наш Кирпичонок, бледный и весь дрожащий. Он наверное вспомнил в эту минуту о своем отце, и тоже подумал о нем. Я-то сижу в школе со спокойным сердцем, зная, что мой отец дома, за своим столом, и не подвергается никакой опасности. Но ведь многие из моих товарищей всё время помнят, что их отцы работают высоко на мосту или у колес громадной машины и что одно движение, один неверный шаг могут стоить им жизни! Кирпичонок смотрел, смотрел и дрожа всё сильней и сильней, так что мой отец заметил это и сказал:
— Иди домой, мальчик, возвращайся сейчас же к своему отцу, и ты увидишь, что он здоров и благополучен, иди же!
И Кирпичонок пошел, оборачиваясь на каждом шагу. Тем временем толпа снова двинулась, и женщина опять закричала раздирающим душу голосом:
— Он умер! Он умер! Он умер!
— Нет, нет, он не умер, — говорили ей со всех сторон, но она ничего не слушала и продолжала рвать на себе волосы.
Вдруг я услышал чьи-то возмущенные слова: «А ты еще смеешься!» — и увидел, что какой-то бородатый мужчина смотрел прямо в лицо Франти, который не переставал улыбаться и потом дал ему такую пощечину, что берет слетел с него на землю.
— Шапку долой, негодяй, — сказал незнакомец, — когда мимо проносят раненого рабочего!
Узник
Пятница, 27 февраля
Это самое удивительное из всего, что случилось у нас за весь год! Вчера утром мой отец взял меня с собой в окрестности Монкальери, посмотреть дачу, которую мы хотим снять на лето, так как в этом году мы не поедем в Кьери.[25] Оказалось, что человек, у которого были ключи от дачи и который служил секретарем у ее владельца, был раньше учителем. Он показал нам дом, а потом провел нас в свою комнату, где дал напиться. Там на столике среди стаканов стояла причудливо вырезанная деревянная чернильница в виде конуса.
Заметив, что мой отец смотрит на нее с интересом, учитель сказал:
— Эта чернильница мне очень дорога; если бы вы только знали, синьор, историю этой чернильницы! — И он рассказал нам следующее.
Несколько лет тому назад он был учителем в Турине, и целую зиму ему пришлось давать уроки заключенным в судейской тюрьме. Уроки проходили в тюремной церкви. Это было круглое помещение, где в высоких голых стенах были проделаны маленькие квадратные окошечки с двумя перекрещивающимися железными прутьями, и за каждым из этих окошечек находилась крошечная камера.
Учитель давал урок, расхаживая по холодной и темной церкви, а ученики стояли, прижавшись к окошечкам, упирая тетради в железные прутья, и в темноте видны были только их лица, худые и хмурые, с всклокоченными бородами и неподвижными глазами.
Среди них был один, номер 78, который оказался особенно старательным учеником. Он много занимался и смотрел на учителя глазами, полными уважения и благодарности. Заключенный был еще молодой человек, с черной бородой, и выглядел он скорее несчастным, чем злодеем. Он работал краснодеревцем и в порыве гнева, раздраженный придирками, бросил рубанком в своего хозяина и смертельно ранил его в голову. За это оно был приговорен к долголетнему тюремному заключению. В три месяца он научился читать и писать, постоянно был занят чтением, и по мере того, как учился, он, казалось, становился все лучше и всё больше раскаивался в своем проступке.
Однажды в конце урока он сделал знак учителю, чтобы тот подошел к его окошечку, и с грустью сообщил ему, что на следующее утро его отправляют из Турина отбывать наказание венецианской тюрьме. Прощаясь с учителем, узник взволнованным и робким голосом попросил разрешения коснуться его руки.
Учитель протянул ему руку, которую тот поцеловал, воскликнув: «Спасибо, спасибо!» — и исчез.
С тех пор учитель не видел больше этого узника. Прошло шесть лет.
— Я совсем забыл об этом несчастном, — продолжал рассказывать учитель, — как вдруг вчера утром ко мне пришел незнакомец с большой черной, уже слегка поседевшей бородой, бедно одетый и сказал мне: «Это вы, синьор учитель такой-то?» — «А вы кто такой?» — спросил я его. «Я заключенный номер 78, — ответил он. — Вы научили меня читать и писать шесть лет тому назад; если вы припоминаете, то на последнем уроке вы протянули мне руку… Я отбыл свой срок, и вот я здесь… Я прошу вас сделать мне милость и принять от меня в подарок одну вещичку, которую я смастерил в тюрьме. Возьмите ее на память обо мне, синьор учитель». Я не мог вымолвить ни слова. Он подумал, что я не хочу принять его подарка, и посмотрел на меня, как бы говоря: «Значит, шесть лет мучений не достаточно для того, чтобы сделать мои руки чистыми». В его глазах было столько грусти, что я протянул руку и взял подарок. Вот он.
Мы принялись рассматривать чернильницу. Ее, должно быть, вырезали острием гвоздя, с бесконечным терпением. На ней была выточена тетрадь, поперек которой лежало перо и шла надпись: «Моему учителю. — На память о номере 78. Шесть лет!» А ниже, более мелко: «Учись и надейся»…
Учитель больше ничего не прибавил к своему рассказу, и мы ушли. Но всю дорогу от Монкальери до Турина у меня из головы не выходил узник, прижимающийся лицом к окошечку, его прощанье с учителем и скромная чернильница, которую он выточил в тюрьме и которая имела такой большой тайный смысл. Ночью я видел их во сне и сегодня утром всё еще вспоминал о них… не думая о том сюрпризе, который ожидал меня в школе.
