Гавриил Троепольский - Белый Бим Черное ухо
– Хватает, слава богу, – поддержала Степановна. – Десять буханок белого хлеба купить можно. Куда там, а бывало-то давно-то – вспомнишь... Да что там! Аж муторно: сапоги мужнины, твоего дедушки, Люся, отдала за буханку...
– А когда это было? – спросил Толик, удивленно вздернув бровки.
– В гражданскую войну. Давно. Вас и на свете не было. Не дай бог вам такого.
Толик с удивлением смотрел на Люсю и на Степановну: для него было совсем непонятно, как это так, чтобы папы и мамы не жили с детьми и чтобы когда-то хлеб покупали за сапоги.
Степановна угадала его мысли по взгляду:
– Да и уехать нельзя: квартиру-то надо оберегать... А то отнимут... Теперь вот и эту тоже надо оберегать, пока приедет Иван Иваныч. А как же! Само собой: мы ж – соседы с Иван Иванычем.
Бим присмотрелся к Степановне и догадался: Иван Иваныч есть! Но где он? Искать, надо искать. И он стал просить, чтобы его выпустили. Желание оказалось несбыточным. Он улегся у двери и стал ждать. Казалось, никто из присутствующих ему не нужен. Ждать! – вот цель его существования. Искать и ждать.
Толик заметил, что бабушка Степановна говорит неправильно – «соседы», но теперь, в отличие от первой встречи, промолчал, потому что он уже уважал старушку, хотя и не мог бы сказать, за что, если бы его спросить об этом. Так просто – Люсина хорошая бабушка. Вот Бим, любит же он Степановну. Толик так и спросил:
– Бимка, ты любишь Степановну?
Бим не только знал всех по имени, не только знал, что без имени нет ни одного существа, даже самой паршивой собаки, но он точно исполнял, когда дети приказывали, чьи надо принести тапки. Он и теперь, по взгляду Толика и Степановны, по ее улыбке, понял, что речь идет именно о ней, потому подошел и положил ей голову на колени.
Степановна раньше была равнодушна к собакам (собака и собака, делов-то!), а Бим заставил ее любить, заставил своей добротой, доверием и верностью своему другу человеку.
Теплые и милые эти четыре существа в чужой квартире – три человека и одна собака. У Степановны на душе было тоже тепло и спокойно. Что еще надо на старости!
Потом, после, через много лет, Толик будет вспоминать эти предвечерние часы со светло-сиреневым окном. Будет. Конечно, будет, если его сердце останется открытым для людей и если пиявка недоверия не присосется к его сердцу... Но в тот раз он спохватился:
– Мне надо к девяти домой. В девять – спать, точно. Завтра я тебе, Люся, принесу альбом для рисования и чешские цветные карандаши – ни в одном магазине таких ни за деньги, ни за сапоги не купишь. Заграничные!
– Правда?! – обрадовалась Люся.
– А ты папе-то сказал, куда ходишь? – спросила Степановна.
– Не-ет. А что?
– Надо сказать. Как же, Толик? Обязательно.
– Он же не спрашивает. И мама не спрашивает. Я к девяти всегда дома.
Когда Толик уходил, Бим очень, очень просил, чтобы выпустили, но тщетна была мольба. Его берегли и жалели, не учитывая того, что он страдал и тосковал о друге, хотя и любил их.
На следующий день Толик не пришел. А Люся так ждала его с альбомом и карандашами, каких не бывает в магазинах и какие не купить за деньги. Так ждала! Она и Биму повторила несколько раз:
– А Толика нет. Толик не идет.
Бим, конечно же, понял ее беспокойство, да и время прихода Толика уже прошло, потому он вместе с Люсей заглядывал через окно на улицу и ждал его с нетерпением. Но Толик не появился.
«Сказал отцу», – подумала Степановна, а вслух произнесла:
– Вот тебе и собака... Плохо нам будет без Толика. Кто же будет водить Бима?
У Люси сжалось сердчишко, оно предсказывало что-то недоброе.
– Плохо, – согласилась она дрожащим голосом.
Бим подошел к ней, посмотрел на ладошки, закрывавшие личико, и чуть проскулил (не надо, дескать, Люся, не надо). Он помнил, как Иван Иваныч, сидя за столом и опершись локтями, иногда тоже закрывал ладонями лицо. Это было плохо – Бим знал. Бим всегда в таких случаях подходил к нему, а хозяин гладил ему голову и говорил: «Спасибо, Бим, спасибо». Вот и Люся тоже: отняла ладошку от лица и погладила Бима по голове.
– Ну, вот и все, Люсенька, вот и все. Зачем и плакать? Толик придет. Приедет, не тревожься, детка. Толик придет, – утешала бабушка.
Бим подхромал к двери, будто хотел сказать: «Толик придет. Пойдем поищем его».
– Просится, – сказала Степановна. – Я уж стала его понимать. И не водить нельзя – живность же...
Люся чуть вздернула подбородок и, как-то не похоже на себя, сказала твердо:
– Я поведу сама.
Степановна вдруг заметила: взрослеет девочка не по дням, а по часам. И ей тоже стало горько оттого, что не пришел Толик.
...Девочка с собакой шла по улице. Навстречу – три мальчишки.
– Девочка, девочка, – затараторил один из них, рыжий конопатик, – твоя собачка – мужичок или бабочка?
– Дурак! – ответила коротко Люся.
Все трое окружили Люсю с Бимом, а она готова была заплакать от первого в ее жизни хамства. Но, увидев, что шерсть у Бима на холке встопорщилась и он пригнул голову, вдруг осмелела и крикнула резко:
– Пошли вон!
Бим так гавкнул, так рванулся, что все трое посыпались в разные стороны. А конопатик, отбежав и обидевшись за свой собственный страх, закричал чибисиным голосом:
– Э! Э! Девчонка с кобелем! Э! Бессовестная! Э!
Люся побежала что было силы домой. Бим, конечно, за нею. Впервые в жизни он встретил плохого маленького человека-конопатика.
После такого случая вновь стали выпускать Бима одного, по старому. Сначала Люся выходила за ним и, стоя за углом, следила, посвистывая по мальчишески, чтобы далеко не отходил. Потом Степановна отпустила его ранним утром одного. С этого раза и вовсе он гулял один, а вечером возвращался и охотно ел.
Надо же тому случиться! Как-то на перекрестке, на переходе через трамвайную линию, его кто-то окликнул:
– Бим!
Он оглянулся. Из двери трамвая высунулась знакомая вагоновожатая:
– Бим, здравствуй?
Бим подбежал и подал лапу. Это та же самая добрая женщина, что возила Бима с хозяином на охоту, до автобусной остановки. Она!
– Что-то давно не видать хозяина? Или заболел Иван Иваныч?
Бим вздрогнул: она знает, она, может быть, к нему и едет!
Когда же вагон тронулся, он прыгнул туда через порожки. Женщина пассажир вскрикнула дико, мужчина заорал «поше-ел!», Некоторые смеялись, сочувствуя Биму. Вагоновожатая остановила трамвай, вышла из кабины, успокоила пассажиров (Бим определенно это заметил) и сказала Биму:
– Уйди, Бим, уйди. Нельзя. – Легонько подтолкнула его и добавила: – Без хозяина нельзя. Без Ивана Иваныча нельзя.
Что ж поделать: нельзя, значит, нельзя. Бим сел, посидел мало-мало и затрусил в ту сторону, куда поехал трамвай. Тут они ездили с хозяином, тут – это точно, вот поворот у башни, вот постовой милиционер, – тут!
Бим бежал по линии трамвая, не пересекая ее даже и на поворотах. Милиционер свистнул. Бим на ходу обернулся и побежал своей дорогой. Он уважал милиционеров: такие люди никогда его не обижали, ни разу, он помнил и свой первый привод в милицию. Все помнил. Умный пес. Оттуда они пошли с Дашей домой, и все было хорошо. Больше того, он не раз видел милиционера с собакой – черная такая, сильно серьезная с первого взгляда, с нею он даже знакомился когда-то на тротуаре. Иван Иваныч и милиционер подпустили их друг к другу и дали возможность поговорить вдоволь.
«От него пахнет лесом», – сказала черная собака, глядя на милиционера.
– Были вчера на охоте, – подтвердил Иван Иваныч.
«Какая ты чистюля!» – сказал Бим Черному, завершая законную процедуру обнюхивания.
«А как же иначе! Работа такая», – вилял обрубком хвоста черный.
В знак наметившейся дружбы они даже расписались на одном и том же дереве, внизу. Нет, милиционер – человек хороший, он собак любит, тут Бима не провести и не обмануть.
И он бежал себе и бежал помаленьку вдоль трамвайной линии, но только сбоку, так как помнил, что наступать на железные полосы нельзя – прижмут ноги.
У конечного кольца он дал круг по ходу трамвая и застопорил у остановки. Посидел, посмотрел: люди кругом все добрые. Так. Это уже хорошо. Отсюда они переходили с Иваном Иванычем улицу – вон к тому месту с дощечкой на столбе. Бим пошел туда не спеша и сел рядом с небольшой очередью, ожидающей автобуса. Присмотрелся: опять плохих людей не видать.
Когда подошел автобус, очередь уползла в дверь, а Бим потопал последним, как и полагается всякой скромной собаке.
– Ты куда? – вскричал шофер. Вдруг он глянул еще раз на Бима и пропел: – Постой, постой. Да ты мне знакомый.
Бим точно понял, что это – тот друг, что взял бумажку из рук хозяина.
И завилял хвостом.
– Помнит, собачья душа! – воскликнул шофер. Потом подумал и позвал Бим в кабину: – Ко мне!
Бим уселся там, прижавшись к стеночке, чтобы не мешать, уселся в волнении: ведь именно этот шофер и вез их когда-то до леса, на охоту.
Автобус рычал и рычал, ехал и ехал. Замолчал он у той остановки, где Бим всегда выходил с Иваном Иванычем в лес. Тут-то Бим и загорелся! Он царапался в дверь, скулил, просил слезно: «Выпусти. Мне сюда и надо».
