Светлана Пономарева - Фото на развалинах
Отец пошёл к справочному, где за стеклом две тётки в белых халатах что-то хлебали из стаканов в старых железных подстаканниках…
Я отвернулся и уставился в окно. Мир за ним был разделен на квадратики ржавой решёткой. Больничный парк и высокий забор. Больше — ничего. На этом мир заканчивался.
— Лесик…
Я оглянулся. Передо мной стояли родители. Папа обнимал маму. Маме абсолютно не шёл больничный халат — дома она не носила халатов. Тем более таких — обвисших и с оторванными карманами. А вообще она выглядела как и раньше. Абсолютно нормально. И я сказал:
— Привет, мам.
— Я по тебе очень соскучилась.
Мать подошла ко мне и обняла. От неё сильно пахло лекарствами.
— Я тоже соскучился.
Это было правдой. Первые дни, когда мы с отцом жили вдвоём, я чувствовал, что даже воздух в доме стал легче. Никто не пьёт, не рыдает ночами и не обвиняет меня в том, что я родился. Но потом… Потом я начал думать, что если бы мать стала другой, не такой, как была, то это было бы здорово. Может, мы бы начали общаться, и вернулось бы то, что осталось в моём детстве…
Мать усадила меня на стул и села на соседний, придвинув его к моему. Мы сидели, обнявшись.
— Как дела? Как учишься? На пианино играешь?
Я с удивлением посмотрел на отца, стоящего напротив, тот сделал мне какой-то знак рукой.
— Д-да, — соврал я нерешительно. — Иногда.
— Лесик, я тебя так люблю… Лесик, прости меня, простишь?
— Да.
— Ты у меня самый лучший, — сказала мать.
— Ты тоже… Давай уже выписывайся скорей, — я улыбнулся. — Хватит тут сидеть. Ну и ты меня тоже прости. За всё.
— Уже скоро маму выпишут, — вмешался отец, — осталось две недели…
Когда время посещения закончилось и мы вышли на крыльцо, я спросил:
— Что это было? С пианино… Я думал, у неё лучше с головой.
— Лесь, это я ей сказал. Уже давно. Сказал, что ты снова играешь… Я думал, она забудет… Извини.
— Понятно.
Я пошёл к машине. Играю. Смешно… Но, если честно, я готов был начать снова. Научиться играть так, как этого хотела мать. Лишь бы всё было хорошо. И никто из нас не чувствовал бы себя одиноким.
— Кстати, па…
Отец посмотрел на меня внимательно.
— Разводиться после выписки будете?
— Не будем, — он вздохнул, — всё будет нормально, не переживай.
— Ты обещал, — я уставился на дорогу.
Обещал — пусть делает. Все сделают понемногу, и жить дома станет куда как легче.
Вечером я сидел за компьютером, открыв пустую страницу «Ворда». Забавно, но больше всего мне хотелось написать слово «План». И несколько пунктов. Вроде: Алиска (с ней надо было дружить и дальше), В. В. (с ним тоже надо было дружить), родители (с ними надо восстанавливать отношения). Но я не стал ничего писать. Вдруг всё повернётся не так, как я придумаю. Не хотелось бы…
Я выглянул в окно — у Наташи было темно. Это меня уже не волновало, но по привычке я то и дело смотрел на второй корпус. И в школе, натыкаясь на Наташу, не отворачивался. Она стала простой девчонкой, такой же одноклассницей, как двадцать других. Её это сначала удивляло и даже злило. Наверное, хотелось со мной побороться. А я взял и отступил… И ни капли об этом не жалел.
Ночью мне приснился сон… Так похожий на тот, в котором Виктор Валентинович убегал от меня и дрался с пророком. Только по улице убегала Наташа. А мы с пророком Ильёй сидели на крыше дома. Ярко светило солнце, я держался за ограждение крыши и смотрел вниз. Потом сказал: «Жалко, что я не могу летать». «Можешь, — сказал Илья голосом историка Карбони. — Человек всё может. А тем более ты. Ты же гений». «Ни фига я не гений, — признался я. — Гении живут счастливо, а у меня ничего не получается!». «Ты просто не попробовал, — уточнил Илья. — Лети!». Я отвернулся от него и шагнул с крыши. Я знал, что упаду и разобьюсь насмерть. И было жалко Алиску, которой я обещал ничего с собой не делать. И жалко маму, которая только вернётся из больницы, а я умер. Но о том, что можно не шагнуть, я даже не подумал. И шагнул. И… не упал. Я просто шёл и шёл. От своей крыши до крыши Наташи. Потом — дальше, между крыш панельных домов. Я был абсолютно счастлив. Шёл и улыбался. И надо мной улыбалось солнце.
Звонок будильника вырвал меня из сна. Я сел на постели, продолжая улыбаться. Мне было хорошо.
• • •За четыре дня до Нового года я повёл Алиску на развалины ТЭЦ. Она сама попросила показать, откуда я снимал кадры, сейчас висящие у меня на стене. Мы здорово посмеялись, протискиваясь на территорию под забором. Потом поднялись к тому самому окну, в котором я сидел осенью. Алиска поставила локти на кирпичи и глянула вниз:
— Ужас как высоко.
— Я не боюсь высоты, — сказал я. — А во сне даже хожу между крышами.
Сегодня я решил нарисовать то, что вижу отсюда, и принёс с собой бумагу и карандаши.
Я сел в проёме и принялся за дело. А Алиска прыгала рядом то на одной, то на другой ноге. Даже не потому, что ей было холодно. Просто это была одна из её привычек — никогда не стоять спокойно. Я уже притерпелся к ней. Последнее время Алиска была постоянно рядом со мной. Она знала о моей жизни больше, чем все остальные, и почему-то всё меньше раздражала. Такая вот забавная сложилась ситуация.
— Хочешь, что-то скажу? — вдруг спросила она.
Я кивнул.
— Титова разлюбила историка. Точно знаю. И парня у неё нет.
— Ты все сплетни знаешь, — усмехнулся я и продолжал рисовать.
— И что, не попытаешься ей понравиться?
— Не-а.
Я не врал. На бумаге одно за другим появлялись серые здания. Алиска мелькала рядом, выковыривая пластик жвачки из упаковки.
— Жаль, что мама не разрешит нам вместе встретить Новый Год, — вздохнула Алиска. — Было бы здорово.
— Я бы всё равно не смог, — сказал я, не отрываясь от бумаги, — мать выписывают завтра. Так что мне надо быть дома. Попробуем встретить год как положено, всей семьёй.
— А…
— А с тобой можем первого куда-нибудь сходить.
Алиска снова вздохнула.
Новый Год обещал быть для меня не таким, какой был прежний. Я точно знал — всё будет хорошо!
— Ты классно рисуешь!
Алиска мне говорила это, наверное, раз сотый. Но это её ни капли не смущало.
— А ещё говорят, что Витя женится. Ну, девчонки говорят.
— Да знаю я. Вот это точно не новость.
— А ты к нему в гости снова ходил, что ли?
— Ходил, книжки брал почитать. И девушку его снова видел. Извини, фотоотчёта не будет, — я засмеялся.
— Везёт тебе, вперёд всех всё узнаёшь. И не рассказываешь.
— Ну я-то в него не влюблён, чего сразу на всю школу орать, что он женится?
— Вредный ты, — подытожила Алиска тоже в сотый раз.
— Ты сволочь, Лесь, но я тебя люблю, — передразнил я её и закрыл руками голову, потому что она тут же в шутку замахнулась.
— А вот мне кажется, что Виктор Валентинович от нас уйдёт, — уяснив, что дать по затылку мне не удастся, сказала Алиска, — спорим, в 11-м классе его уже не будет.
— И правильно сделает. Я бы на его месте обязательно ушёл.
— Нет, жалко. Классный дядька.
— Жалко, — согласился я.
Мне не хотелось бы, чтобы Карбони ушёл. С одной стороны, я привык к нему, и уже не представлял школу без его уроков. Но с другой стороны, если бы он к нам в школу не устроился, не было бы всей этой истории. А с третьей стороны, могла бы быть иная история. И кто даст гарантию, что не хуже? Как линии на моём рисунке, пересекаясь и смешиваясь, образовывали дома и улицы, так и возможные вероятности смешивались у меня в голове. Я пытался представить, что было бы, если… И получалось много разных случаев, ни один из которых со мной не произошёл. А что случилось, то случилось.
Может быть, Виктор специально попал в нашу школу, чтобы я разобрался в своей любви к Наташе. Ха-ха. Или я специально ему попался, чтобы он смог осуществить свою миссионерскую функцию и принести мне, дикому папуасу, мысль о братской любви между человеками? Интересно, вон та группа в тёмных шубах и пуховиках, что топчется на остановке, испытывает друг к другу светлые чувства? Я прищурился, присматриваясь. Ну да уж, куда там. Сейчас подойдёт набитый автобус, и они будут пихать друг друга в надежде туда втиснуться. И даже если кто-то из них, в общем-то, не злой человек, всё равно будет пихаться. Потому что даже доброму надо куда-то ехать.
Теория Виктора Карбони почти не действовала во внешнем мире. Разве что в душе. Думай о хорошем, делай хорошее, и тебе будет легче. Минимум — морально. А то вокруг плохо, внутри плохо, ведёшь себя, как сволочь… Мрак какой-то. Наконец-то я кое-как вмонтировал мысли историка в свой образ жизни… И, даже можно сказать, сломал одну из схем. Схема пессимизма треснула оттого, что я пытался увидеть вокруг добро.
Алиска громко щёлкнула пузырём от жвачки и подёргала меня за локоть:
— Слушай, ну ты уже основное всё нарисовал, дома доделаешь, мне, между прочим, холодно.
