Герман Матвеев - Семнадцатилетние
— Ну, хорошо. Ты меня подожди здесь, а я пойду к папе и окажу, что ты не хочешь с ним знакомиться.
Оля ухватилась за полу халата и усиленно замотала головой.
— Но как же быть? Ведь он ждет нас. Может быть, ты все-таки передумаешь и пойдешь?
Девочка смущенно взглянула на мать и утвердительно кивнула.
В коридорах встречались раненые. Некоторые заговаривали с ней, здоровались, гладили по голове, наклонялись и о чем-то спрашивали, и каждый раз Оля со страхом думала, что это и есть папа. Наконец, они вошли в какую-то комнату, где стояло много кроватей. Оля испуганно смотрела по сторонам, но мама настойчиво тянула ее в конец комнаты. Они остановились возле кровати, на которой лежал, закрытый до груди серым одеялом, незнакомый человек. Как во сне, Оля слышала над своей головой мамины слова:
— Ну, вот она… Видишь, какая дикарка… Не понимаю, что с ней такое случилось…
Девочка стояла, держась за юбку матери, и не отрываясь смотрела на раненого.
Долго, очень долго они молчали. Наконец он с трудом что-то проглотил, протянул руку и тихо сказал:
— Здравствуй, мое солнышко!
Оля привыкла ко всяким именам. Бабушка часто называла ее «ягодкой», «ласточкой», «капелькой», «кралечкой», и это совсем не трогало ее сердца. Но «солнышко» этот раненый произнес так, что девочка сразу почувствовала к нему полное доверие. Оля еще не могла примириться с тем, что этот незнакомый человек и есть тот папа, о котором она так много думала последнее время. Папу она представляла каким-то другим…
После его слов она нерешительно отпустила мамин халат и, сделав шаг к кровати, положила свою ручку в руку отца.
Первая встреча произвела на нее большое впечатление. Дома она по нескольку раз рассказывала про папу бабушке, обеим куклам, безухому Мишке. С этого дня папа стал незримым участником всех ее игр. Перед сном, вместо сказок, она требовала какого-нибудь рассказа о папе.
Когда через день они снова собрались в госпиталь, Оля захватила с собой куклу и все время торопила мать. Всем, кто с ней заговаривал в трамвае, она сразу же сообщала, что едет к папе, что он победил всех фашистов, скоро поправится и будет учить в школе детей.
На этот раз она смущалась только первые несколько минут. Освоившись, девочка начала оживленно болтать о том, как она ехала в трамвае, что видела на улице, какие у нее игрушки… Константин Семенович с улыбкой слушал дочь, гладил ее по голове и часто вздыхал… Прошло полгода. Папа вышел из госпиталя и стал как все папы. Оле кажется, что знает она его очень давно и всегда любила. И всегда он был такой, как сейчас, и всегда ходил с палкой… Забравшись на диван, девочка принялась за дела. Кукла Наташа до сих пор была не одета, не причесана и не умыта.
— Ай-ай-ай! — бормотала шепотом Оля, снимая с куклы платье. — Большая девочка, и не умеешь сама одеваться. Какой стыд! Посмотри на себя в зеркало. На кого ты похожа? Чистая мазилка… Неряха-растеряха… Снятое платье она несколько раз встряхнула, разгладила ладонями на диване и вдруг остановилась с озадаченным видом.
«Как же так? Разве так бывает на самом деле?», — подумала она.
Положив платье, Оля соскочила на пол, подошла к тумбочке, взяла ножницы и, вернувшись назад, принялась за работу. Первым делом необходимо было выстричь на кукольном платье хотя бы две дырки. Это оказалось не так просто. Большие ножницы совсем не слушались Олиных пальцев.
Константин Семенович готовился к уроку и не видел, что делает за его спиной дочь.
Когда дырки были вырезаны и Оля обдумывала, что ей делать дальше, в комнату вошла мать.
— Лялька, что ты делаешь! Кто ей дал ножницы? Ты же испортила платье! Зачем ты его режешь?
Девочка посмотрела на мать, затем на отца и, удивляясь недогадливости взрослых, ответила как можно убедительней:
— Мама, они же носятся! Родители засмеялись.
— Что ж… Лешка права, — согласился Константин Семенович. — У всех одежда стареет, рвется, а у куклы до сих пор новая… Ну, а что ты намерена дальше делать?
— Что ли ты не знаешь? Заплатки заштопать!
— Все правильно, — усмехнулся он. — Логика железная.
— Не совсем правильно, — возразила мать. — Начала с куклы, а кончит своим платьем. Давай-ка сюда ножницы… Иди к бабушке. Не мешай папе работать. Ему скоро надо в школу идти.
— Ну, мама! Я же буду хорошенько сидеть…
— Нет, нет! Иди к бабушке и не спорь.
Оля умоляюще взглянула на отца, но тот молчал. Приходилось подчиняться. Папа всегда с мамой заодно. Вот бабушка — это другое дело. Бабушку можно и не слушать, и даже немного покапризничать, если нет ни папы, ни мамы.
— Устал, Костя?
Татьяна Михайловна подошла к мужу и обняла его за голову. Она до сих пор еще не могла освоиться со своим счастьем. Судьба сохранила ей любимого человека, мужа и друга, и они больше никогда не расстанутся.
Она была моложе Константина Семеновича, и сейчас, когда на лице его еще не стерлись следы страшной: войны, это было особенно заметно.
Впервые он увидел ее в сороковом году на своем уроке. Ему было тогда тридцать лет. Она скромно сидела на задней парте, раскрыв перед собой толстую тетрадь и держа наготове вечное перо. За последние годы; на его уроках побывало немало практикантов из педвуза, и большинство из них не оставили в памяти даже имен. Таню он запомнил сразу и навсегда. Весь день ему казалось, что она где-то поблизости. А вечером, когда он правил дома ученические тетради, он вновь видел темные, немного испуганные глаза девушки. В те дни Константин Семенович преподавал особенно хорошо, и Таня не подозревала, что ее присутствие вдохновляет учителя. Каждый его урок все шире открывал для Тани педагогические просторы. Если у нее и были раньше какие-нибудь сомнения в выборе профессии, то тут они рассеялись окончательно. Она выбрала правильный путь. Хотелось скорей и лучше закончить педвуз и идти на самостоятельную работу. Да это и понятно: работа мастера заразительна. Наблюдая за умелыми руками, всегда хочется подражать и делать так же ловко, легко и красиво.
Скоро Таня поняла, что влюбилась в этого высокого, умного, талантливого педагога. Ну что ж! Так бывает со всеми. Она давно мечтала о любви и, глядя на подруг, даже удивлялась, что до сих пор ни разу не влюбилась.
Только потом, когда между ними уже все было решено и нужно было сказать об этом матери, Таня вспомнила, что Константин Семенович старше ее на целых десять лет. Она не сомневалась, что Арина Тимофеевна будет этим недовольна. Но когда Таня рассказала ей о своих чувствах и призналась, что жениху уже тридцать лет, мать ответила почти пословицей:
— Для молодого человека, Танечка, любовь — игрушка, а для зрелого она — прочный дом. Молодой не ценит, что легко дается, и не бережет любовь.
Так они поженились, и Таня до сегодняшнего дня убеждена, что другой такой счастливой женщины нет во всем свете.
— Ты устал, Костя? — спросила она, усаживаясь на ручку кресла и пальцами разглаживая морщины на переносице мужа.
— Нет, я не устал, Танюша.
— А почему ты хмурый?
— Я не хмурый. Просто я немного озабочен. Надо что-то делать с моими девчонками. Увлекаются литературой, а все остальное кое-как… Жалуются, что не хватает времени.
— А ты знаешь, что они правы? Программа действительно перегружена, Костя. Мы вчера подсчитывали и выяснили, что в средних классах дети работают по восемь, девять часов, а старшеклассники по десять и даже по двенадцать, с маленькими перерывами. Это ненормально.
— Не спорю.
— Способным еще ничего, а средненьких просто жалко… Послушай, Костя, я хотела с тобой посоветоваться. У меня в классе есть две девочки-подруги. Учатся они неплохо, но держатся вне коллектива, особняком. Жизнью школы совсем не интересуются, все высмеивают, дают подругам обидные прозвища… Обе способные, я бы даже сказала — талантливые. Одна хорошо рисует, другая пишет стихи, много читают…
— Ну, так что же?
— Никакими силами не могу втянуть их в общественную работу. Не понимаю, откуда у них такое высокомерие, скептицизм!
— Причина, может быть, в семье, Танюша. Попробуй использовать их наклонности. Ты говоришь, они любят все пересмеивать, дают прозвища… А хорошо они это делают? — спросил он и сейчас же пояснил: — В том смысле, что — метко, зло, остроумно?
— Метко-то метко, да не всегда справедливо.
— А ты дай этому полезное направление… Стенная газета, пожалуй, не для них. Пресно! Надо что-то такое новое, с романтикой… И чтобы они сами были инициаторами. Ну, например, школьный сатирический журнал. Я тоже думаю над этим. Сатира, смех — незаменимая форма для воспитательной работы.
— Да. Это может им понравиться… — неуверенно согласилась Татьяна Михайловна, еще не совсем представляя, сумеет ли она организовать такой журнал.
