Сосед - Борис Маркович Раевский
Мальчишки суетятся, один радуется, другой горюет: мамаша не пускает. Говорит: там тебя солнечный удар стукнет, а не удар — так замерзнешь. В общем, не пущу и баста.
Только и разговоров у ребят — о будущей экспедиции. Ночевки под открытым небом, неизведанные пути-дороги. И притом — целых два месяца без родителей. Целых два месяца полной свободы! Ну, и денег заработаешь — это тоже не вредно. Как чудесно будет потом зайти в магазин, ткнуть пальцем в акваланг или карманный приемник и небрежно бросить продавщице: «Выпишите!» Именно так, не спрашивая о цене. «Выпишите» — и все. И платить своими, трудовыми, собственными, а не выклянченными у мамаши.
Вся жизнь на дворе с того дня переменилась. Закурит какой-нибудь паренек, а потом думает: «Ну его в болото! Засечет Федор Тихонович, не возьмет с собой…» — и торопливо гасит сигарету.
Петька Горилла уж на что непутевый, и тот… Однажды вот пришел под хмельком. А у него привычка: выпьет чуточку, а орет на весь двор, куражится. Нарочно. Пусть, мол, все видят: «Я уже взрослый!» И на этот раз тоже стал руками своими длинными махать, изображать, будто сейчас свалится, ноги не держат… А потом сообразил: скажут Федору Тихоновичу, и плакала экспедиция. И тихо-тихо, вполне трезво домой убрался.
Но так было только сначала, первую неделю. А потом ребята подумали-подумали и поняли, что все их старания ни к чему. Возьмет-то Федор Тихонович только одного. И возьмет, конечно, самого лучшего.
Сказано же — «толкового, дисциплинированного». А кто толковый, кто дисциплинированный? Ясно — Сенька. Тут уж без спора. И опять же Федор Тихонович явно расположен к Сеньке. И вдобавок оба шахматисты. А Федору Тихоновичу, наверно, в экспедиции где-нибудь в пустыне, у костра, иногда вечерком уж как хочется сыграть! Не с кем. А теперь будет подходящий партнер.
— Яснее ясного, — сказал Петька. — Эй, пацаны! У кого стрельну закурить? — и, не таясь, пустил огромное облако дыма.
Прошло еще несколько дней.
Видел Федор Тихонович нетерпеливые взгляды мальчишек. Понимал: ждут они. Когда же он назовет счастливчика?
И хотя уверены ребята, что выберет он Сеньку, но все же каждый втайне надеется. А вдруг?..
А не объявлял Федор Тихонович имя «помощничка» потому, что разобрали его сомнения. Да, нехорошо все получилось. Сказанул вот так, сгоряча, — очень уж хотелось Сеньку с собой увезти, — а потом крепко задумался.
Проще, конечно, там, на месте, взять «помощничка». И с главбухом из-за Сеньки неприятностей не оберешься. Зачем, мол, тащишь отсюда неквалифицированную рабсилу?! Деньги на транспорт зря тратишь?!
Да и самому Сеньке понравится ли там? Стоит ли срывать парнишку из дому? Ведь устал он после учебного года. Отдохнуть должен. А раскопки — разве отдых? Не для себя ли, из своих эгоистических интересов стараешься ты, Федор Тихонович? Признайся-ка?!
Сам Сенька делал вид, что еще неизвестно, кого выберет Федор Тихонович. Но когда Сенька купил великолепный перочинный нож с тремя лезвиями, с отверткой, шилом и еще шестью разными очень полезными предметами, мальчишки понятливо переглянулись…
И книги теперь Сенька стал читать сплошь археологические. Вынесет в сквер толстый том, листает, ребятам рисунки показывает и объясняет:
— Это вот — гробница царя Тутанхамона. В ней нашли одного золота десятки килограммов.
— А это — новгородские берестяные грамоты. На бересте в то время писали.
— А это — плот «Кон-Тики», на котором Тур Хейердал переплыл океан. Видите, без мотора…
Мальчишки слушают. Не очень-то радостно у них на душе.
— Тутанхамон? — ехидно переспрашивает Петька. — Кон-Тики? Все понятно…
И впрямь, все понятно. Обидно только Петьке, что и он, как молокосос, как первоклассник какой-нибудь, тоже попался на эту удочку. Поверил почему-то, что и его могут взять в экспедицию. Почему его? Непонятно. Сам и виноват…
Сам-то сам, а все же обидно. И от этой обиды хочется Петьке выкинуть что-нибудь хлесткое, необычное, что-нибудь такое, чтобы сразу всем носы утереть.
И как раз подворачивается случай; у малышей несчастье — змей хвостом зацепился за водосточную трубу, повис там, на высоте третьего этажа.
«Эх, была не была!»
Петька Горилла лезет по водосточной трубе. Сбегаются люди со всего двора. Малыши испуганно и восторженно пищат.
— Не смей! Слазь! — кричит дворничиха.
Он видит: внизу, в сквере, за шахматной доской — Федор Тихонович. Вот и пусть любуется!
Петька лезет долго. Чем выше, тем медленнее. Возле каждого вбитого в стену костыля — передышка. Все же добрался, отцепил змея. Теперь можно и вниз. Но Петька должен же покуражиться. Уцепившись левой рукой за трубу, он правой снимает кепочку и, размахивая ею, поет:
— «Эй, моряк, ты слишком долго плавал,
Я тебя успела позабыть…»
Поет с ужимками, кривляясь.
— Ой, упадет! — Раиса Георгиевна мечется по двору.
— Слазь, балбес! — ругается дворничиха.
Закончив концерт, Петька спускается. Его ругают, но он доволен. Утер нос археологу с его экспедицией. Подумаешь! Странно только, что Федор Тихонович все сидит, склонившись над доской, на Петьку и не смотрит. Ну и не надо!
Петька спустился, вытер испачканные руки о штаны, и тут Федор Тихонович все же заметил его:
— Паяц!
Сказал негромко, не вставая из-за доски, но Петька услышал. И хотя не знал, что такое паяц, понял: что-то плохое.
А тут на двор выскочила Петькина мать, тощая, костлявая, с серым изможденным лицом.
— Ирод! Рубаху-то как извозил?! И за что мне наказанье такое?
Женщины вокруг сочувственно кивали ей.
Петька криво усмехался. Потом, не отвечая, шагнул в подворотню, вразвалочку пошел по улице.
Началось лето. Ребята знали: экспедиция вот-вот отправится.
Однажды вечером Федор Тихонович играл с Сенькой в шахматы. Заморосил дождь, и они перебрались на «голубятню».
— Знаешь, Сеня, — сказал Федор Тихонович. — Хочу я с тобой потолковать…
В комнате никого больше не было. Тихо. Сенька радостно посмотрел в глаза Федору Тихоновичу. Наконец-то!
— Ты, Сеня, очень стоящий парень, — сказал Федор Тихонович, а сам лохматит, ерошит пальцем бровь. — И голова у тебя светлая. И дисциплина… Ну, а память… Как у кибернетической машины… — он усмехнулся.
Сенька тоже застенчиво улыбнулся.
— Да, — Федор Тихонович помолчал. И, словно сердясь на себя, резко кончил: — А в экспедицию я возьму Петьку. И ты уж, пожалуйста, не обижайся.
Сенька, растерявшись от неожиданности, опустил голову. Губы у него дрожали, и он не хотел, чтобы это заметил Федор Тихонович.
— Ты уж и сам на ногах твердо стоишь. Куда ни пойдешь — тебя везде с радостью. Хоть
