Тайный голос - Бьянка Питцорно
Кое-что, однако, осталось неизменным: это Тайный Голос. Но может быть, вы уже слишком взрослые, чтобы понять, о чём я говорю, – тогда читайте скорее, это немного освежит вам память.
Милан, 28 февраля 1998 г.
Слишком уж египетское Рождество
1
На первое Рождество после войны Кора получила в подарок от младенца Иисуса четырёх кукол – новеньких, прикреплённых резинками к дну картонной коробки – будто на витрине магазина игрушек. Это были: целлулоидный младенец, выглядевший совершенно как новорождённый ребёнок; дамочка в платье из органзы с оборками и длинными спутанными локонами, которые вечно норовили упасть ей на лицо, отчего с носа и лба тотчас же стала отшелушиваться краска; маленькая негритянка в соломенной юбке; и, наконец, войлочная Красная Шапочка с корзинкой для бабушки, пришитой к правой руке, и букетом цветов, пришитым к левой.
На Кору эти стежки произвели очень странное впечатление: разве кукле не больно, когда ей втыкают в ладонь иглу с такой толстой ниткой?
Как-то раз сама она, споткнувшись, упала на ступеньках табачной лавки, и врачу скорой помощи пришлось наложить ей три шва на подбородок. От боли и страха Кора тогда вопила, как подраненная орлица, и бабушке Иде, которая держала её, пока доктор шил, пришлось дать внучке пощёчину, чтобы успокоить.
– Четыре куклы за раз! Не много ли будет? – ворчала, обращаясь к матери Коры, тётя Лючия, зашедшая поздравить их с праздником сразу после утренней мессы. – Так у неё не будет любимой. Вот тебе бы понравилось, родись у тебя сразу четверо близнецов?
– Господи помилуй! Даже думать об этом не хочу, мне и двоих многовато, – отвечала мама, поглаживая новый свитер, туго обтягивавший её живот. – Но что я могу поделать, когда бабушки, дедушки, тёти и дяди... – тут она вдруг поняла, что Кора всё слышит, и поправилась: – Что я могу поделать, если младенец Иисус вдруг так разволновался перед витриной, что решил не сдерживаться?
Первую фразу Кора пропустила мимо ушей: какое отношение бабушки, дедушки, тёти и дяди (все как один взрослые люди) могли иметь к подаркам? А вот то, что поразился младенец Иисус, выглядело гораздо логичнее: он же, как-никак, ребёнок! В витринах магазинов в этом году впервые можно было увидеть столько игрушек – и таких разных! Наверное, Иисус знал, что настоящей куклы, новой, её собственной куклы, у Коры раньше никогда не было и решил это исправить.
– Бедняжка! – качали головой и обе бабушки, и многочисленные тётушки, когда видели, как она играет с Муммией, названной так за то, что с головы до ног была замотана телесного цвета пластырем.
2
В своё время, ещё до войны, Муммия (которую тогда ещё не звали Муммией) принадлежала двоюродной сестре Коры, Луизелле (теперь она уже выросла и училась в гимназии). В семье рассказывали, что это была прекрасная кукла с длинными волосами, гладкой нежно-розовой кожей, синими стеклянными глазами, которые открывались и закрывались, и ресницами, выглядевшими совсем как настоящие.
Но потом с ней что-то случилось. Может, Луизелла слишком часто её целовала, забыв прежде утереть рот, или, может, купала (а купать кукол, если они не целлулоидные, строжайше запрещено); а может, виновата война – взрослые говорят, она столько всего разрушила. Но факт остаётся фактом: волосы у куклы куда-то исчезли, глаза провалились внутрь головы и, если встряхнуть, гремели, как погремушка, а прекрасная гладкая кожа облупилась, словно уши паршивой собаки.
По крайней мере, так вспоминали родители Коры, потому что сама она тогда то ли ещё не родилась, то ли была слишком маленькой, чтобы что-нибудь помнить.
А когда Коре исполнилось два с половиной года (возраст, по достижении которого каждый ребёнок, если верить родственникам, должен стать счастливым обладателем трёхколёсного велосипеда и куклы), всё из-за той же войны магазины игрушек были пусты, и ни одной куклы, кроме этой старой рухляди, найти не удалось, даже когда к поискам привлекли всех родственников и знакомых.
Рухлядь – вот как считали взрослые. Но сама Кора ни за что не стала бы использовать такое уродливое слово для своей любимой куклы – разве что размышляя о том печальном моменте её существования, когда она, как всякий тяжело больной человек, окажется
