Виктор Баныкин - Бедовый мальчишка
Одной рукой Аркашка придерживал перекинутые через плечо удилища — длинные, тонкие, как и сам их хозяин, в другой держал ржавую консервную банку с проволочной дужкой. Рассеянный его взгляд скользил по сторонам, ни на чем не задерживаясь. У мыска Аркашка умерил свой скорый, сбивчивый шаг и тут только заметил какого-то мальца, успевшего захватить приглянувшееся ему местечко. Через секунду Аркашка узнал Ромку и тотчас отвернулся. Отвернулся и прошагал мимо.
Ромка тоже отвернулся. Пусть себе топает дальше, раз он такой гордый!
На удивление нелюдимый малый этот Аркашка. Появился он в пятом классе на исходе зимы. Как сел на заднюю парту в углу, так до конца учебного года там и проторчал в одиночестве. Говорил редко, по необходимости, когда учителя спрашивали. Вот тогда-то Ромка и прозвал Аркашку Сундуком с мыслями. Это прозвище в классе многим понравилось, и ребята стали посмеиваться над новичком.
Аркашка же относился ко всем выходкам с обидным равнодушием. Будто не к нему подкрадывались на переменах мальчишки и шепотом окликали то справа, то слева: «Продай мыслишку, Сундук с мыслями!» Оглянется Аркашка, а рядом уж никого нет.
Но когда самый драчливый и самый сильный из всего класса Стаська Рылов как-то после занятий попытался в тесном переулочке подставить Аркашке ножку, чтобы потом грохнуться на растянувшегося новичка, дурашливо горланя: «Э-эй, братцы, куча мала!» — произошло вдруг чудо. На глазах у всех мальчишек из пятого, прилепившихся к забору в ожидании веселой свалки, Аркашка проворно поднял кулак да так ударил Стаську по широкому приплюснутому носу, что того будто с маху косой скосили. А Сундук с мыслями зашагал дальше, чуть сутулясь.
После этого случая, потрясшего весь класс, многие ребята пытались завязать с Аркашкой дружбу, но тот так ни с кем из них и не сошелся. По-прежнему новичок оставался для всего класса прямо-таки загадочной фигурой. Пронырливый Ромка тоже ничего любопытного не сумел разузнать об Аркашке. Аркашка с отцом поселились на Садовой улице в домике пенсионерки тети Паши, года три назад разводившей кроликов. Сейчас же тетя Паша нянчила внука у дочери в Ярославле. «А по соседству с нашим Сундуком моя двоюродная сестра Татьяна живет», — понижая голос, говорил взахлеб Ромка, будто последние его слова содержали в себе какую-то жгучую тайну. Но и об этом мальчишки тоже знали. Все также знали и о том, что отец Аркашки работает обжигальщиком на кирпичном заводе. А приехали они в Красноборск из Уральска. Вот и все.
Ромка еще раз украдкой глянул на Аркашку. Тот остановился неподалеку от мыска, за покосившейся сосной с длинными, перекрученными корнями, свисавшими с обрыва к воде. Аркашка разматывал удочку.
«Да там в жизни малявку не подцепишь, даже в самый жор, — подумал Ромка. — Поди, около десяти часов, а он, сердечный, только-только рыбалить собрался. Сразу видно — не рыбак».
Вдруг Ромке захотелось окликнуть Аркашку: «Пойдем-ка, Аркашка, домой. Сегодня день невезучий!» Но почему-то промолчал.
И только привстал на колено, чтобы заняться сборами в обратный путь, как позади что-то глухо, предостерегающе заурчало. И тотчас мысок, на котором сидел Ромка, накренился. А еще через секунду стремительно рухнул в плескавшиеся под ним волны. Насмерть перепуганный Ромка не успел даже крикнуть: «Караул, помогите!»
Глава вторая,
из которой читатель узнает о щеголеватом штурмане и о загадочном старике
«Ого, попался… не иначе, сом!» — задыхаясь от возбуждения, думал Ромка, цепко сжимая в руках согнувшееся дугой удилище.
И вдруг вместо лобастой морды сома из воды показалась… показалась чернявая голова молчуна Аркашки Сундукова.
«Ну и ну! — удивился Ромка, ошалело глядя на барахтавшегося у берега Аркашку. — Когда это он успел… так незаметно?» Но раздумывать было некогда, и Ромка гневно закричал:
— Ты… ты зачем, сундук, мой крючок проглотил?
Закричал и проснулся. На стуле — рядом с диваном — дребезжаще звенел старый будильник.
«И надо ж такой нелепице присниться!» — всласть зевая, Ромка потянулся.
А перед глазами промелькнуло все, что случилось вчера утром после того, как он вместе с мыском бухнулся в воду. Припомнилось все: и как расторопный Аркашка, бросившись в море, выволок на берег одуревшего от страха Ромку, и как они возвращались потом в Красноборск. Дорогой Аркашка или молчал, или ловко передразнивал порхавших поблизости птиц.
Ромка опять сладко зевнул. Не хотелось вставать — подумать только: такая рань! Глаза уже снова слипались, а рука сама пряталась под теплое байковое одеяло, но Ромка все же приневолил себя подняться. Рывком отбросив к стене одеяло, он сразу вскочил на ноги и, осторожно шлепая по крашеным половицам босыми ногами, зашагал, чуть покачиваясь, на кухню.
Зимой Ромку всегда будит мать. И он встает ко всему готовому: на столе курится аппетитным парком чай с молоком, на спинке стула висят отутюженные штаны и рубашка. Даже портфель с учебниками терпеливо дожидается своего хозяина в прихожей у вешалки.
Но вот летом — он сам себе хозяин. Еще в мае Ромкина мать, агроном пригородного совхоза, перебралась на жительство до осени в Лощинино — на одну из дальних ферм. Правда, в субботу или в воскресенье она наведывалась домой, да и двоюродная сестра Таня изредка заглядывала к Ромке. И тут ничего не поделаешь: приходилось мириться с такими незначительными неудобствами. Зато все остальные дни недели Ромка чувствовал себя вольной птицей.
И в мае, после отъезда матери, он решил непременно этим летом начать закалять волю. Кто знает, не случится ли так, что в самом недалеком будущем не кто-нибудь, а он, Роман Мирошкин, и будет первым астронавтом, открывателем новых звездных миров? А почему бы и нет?
Ромка включил электроплитку, поставил на нее чайник и вышел на крыльцо.
Удивительное дело: всего лишь начало седьмого, а веселое, жадное до работы солнце уже поднялось. Неоглядное небо, за ночь словно старательно промытое, пока еще было скучающе пустынно: ни бездумного облачка, ни парящего над головой орла. Зато на земле — в полном разгаре хлопотливая жизнь.
У невысокого заборчика, в зарослях «дедовой бороды», затаился рыжий полосатый кот — Ромка хорошо видел его расстелившийся по земле тонкий веревочный хвост. Кот караулил стайку воробьев, гомонивших, как первоклассники, рядом с дровяным сараем.
А на соседнем дворе, у Пузиковых, раскудахталась курица. «Ка-ак кудах! Ка-ак кудах!» — оповещала мир хлопотливая несушка о появившемся в гнезде розовато-белом, совсем еще теплом яичке.
Но больше курицы был взволнован этим событием голенастый черный петух с кроваво-алым стоячим гребнем. Вспрыгнув на березовую жердинку заборчика, он пыжился, вытягивал шею и хрипло горланил, стремясь перекричать свою подружку:
«К-к-ко! К-к-ко!»
Казалось, у петуха испортился в горле заводной механизм и он никак не может остановиться.
Ромка еще раз глянул из-под руки на солнышко, на расходившегося петуха и улыбнулся широко, простодушно.
Теперь, когда он окончательно очнулся ото сна, можно приступить к зарядке. Но даже во время наклона туловища, приседаний, прыжков и всяких других хитроумных упражнений Ромка не переставал думать о своих чертежах, о загадочно темной туманности «Лошадиная голова», схему которой он собирался сегодня скопировать из библиотечной книги по астрономии.
«Раз, два! Раз, два! — отстукивал Ромка по крыльцу пятками. — Раз, два! Раз, два! Голова, голова, для чего ты мне дана? Голова, голова, для чего ты мне дана?»
Он спрыгнул на землю и целых десять раз пробежал по тропинке от калитки до погреба и обратно, распугав всех воробьев, а заодно с ними и полосатого кота с веревочным хвостом.
Наконец упражнения закончены. Глубокий вздох, глубокий выдох. Еще раз. И еще раз. Теперь все, точка!
Схватив полное ведро воды, ночевавшее на скамейке у сеней, Ромка приподнял его над головой и, не раздумывая, опрокинул. Холодная вода обожгла тело огнем. На долю секунды обмерло сердце. Но вот проворные светлые ручейки сбежали к ногам, и Ромка, тараща глаза, блаженно ухнул. А потом льняным полотенцем с остервенением растирал покрывшуюся пупырышками фиолетово-черную, как у негра, кожу, растирал до красноты.
Заявится зима, он и зимой не прекратит эти свои утренние обливания холодной водой. Так закалит организм, так закалит, что все болезни будут отскакивать от него, точно футбольный мяч от забора.
Тут Ромка вспомнил про чайник. Вспомнил и опрометью помчался на кухню, размахивая над головой мокрым полотенцем. А чайник уже не на шутку разбушевался. Из его длинного носика, задорно приподнятого кверху, вырывались, сердито пофыркивая, горячие струйки пара. Но особенно бойко вела себя эмалированная крышка: она так плясала, так плясала, что вот-вот, казалось, подпрыгнет до потолка.
