Сергей Медынский - Тигровые каникулы
Вася снял лыжи, ступил на мягкое дно кабаньего гнезда, попрыгал немного.
— Мягко, пап.
— Конечно, мягко. У нас, поди, Макар с Николаем лучше не сделают!
А Николай с Макаром ночлег ладят. Расчистили снег, одно бревно на площадку принесли и конец его положили в развилок между двумя растущими рядом деревьями. Другой конец зажали между кольями, вбитыми в утоптанный снег. Второе бревно укрепили над первым. Да не вплотную, а так, чтоб оно вроде бы провисло над нижним.
В пространство между ними положили щепки, сухие ветки, березовую кору. Это и будет надья — костер на всю ночь.
Вокруг нагребли снежные валы, чтоб ветер не гулял. Внутри валы прикрыли еловым лапником. На дно тоже настелили еловых веток. Тепло будет около надьи!
В разных направлениях тянутся желоба кабаньих троп. Некоторые завалены снегом, а по иным, видно, совсем недавно проходили кабаны.
Бум-м-м! — вдруг грохнул выстрел, да так близко, что в первое мгновение Вася изумился: «В кого стрелял отец? — И в ту же секунду мелькнуло: — Так отец сзади, а выстрел под самым ухом!»
Повернулся Вася: из-под дерева в упор уставился черный зрачок ружейного дула.
Игнат к Васе кинулся:
— Не раненый?
— Нет.
Шагнул Игнат к ружью, вытащил его из-под заснеженных еловых лап — и об дерево. В щепки разлетелся приклад. Стукнул Игнат второй раз — из ружейного замка железки полетели. Еще раз — ствол буквой «Г» согнулся.
— Вот так!.. — говорит Игнат. — И хозяина этого ружья так бы тоже! Он самострел сделал.
Вася глядит на тоненькую волосяную бечевку, протянутую поперек тропы.
— Ты носком лыжи тетиву тронул, а она к спусковому крючку была привязана. Вот ружье и выпалило.
На правой штанине у Васи — клочки материи. Заряд, предназначенный зверю, чуть-чуть не угодил в Васину ногу.
Игнат кивает на поломанное ружье:
— Как же его хозяин не подумал, что под самострел люди могут попасть? Хуже волка такой человек!
Стадо диких свиней, похрюкивая, топталось на большой поляне.
Услышав звук выстрела, кабаны убежали со старого места и, с трудом пробираясь в глубоком снегу, выскочили на лужайку. Здесь вожак стада — взрослая опытная самка остановилась. Ее сжатое с боков тело замерло, застыв на крепких коротких ногах; клиновидная морда уставилась в ту сторону, откуда прибежало стадо.
Увидев, что она остановилась, кабаны тоже встали, ощетинив загривки. Звери стояли настороженно, готовые к рывку, будто сжатые пружины.
Потихоньку напряжение спадало. Когда самка опустила длинную морду вниз и, хрюкнув, начала разрывать снег, стадо успокоилось.
А Макар с Николаем тем временем запалили надью. Зажгли сушняк, проложенный между бревен, и постепенно бревна занялись. Пламя их не охватило, а вроде огненной ленты тянется, бьется в пространстве между лесинами.
— Чего-то стреляли давно, а их все нет! — удивляется Макар. — Уж не случилось ли чего?
— А чего случится? — говорит Николай. — Промахнулись и снова к табуну подбираются.
Свиньи, хрюкая и повизгивая, добывали из-под снега скудный зимний корм. В стороне ходил огромный старый кабан — секач. Метра два длиной, а в высоту больше метра. Из-под верхней губы на обе стороны завернуты клыки. Ударяет кабаний клык, как кинжал, быстро и точно — не увернешься. И сила удара — кость перешибет! Недаром наши предки звали дикую свинью уважительным словом «вепрь».
Вася первым увидел табун и остановился, указывая отцу на темные движущиеся пятна — свиные загривки, покрытые бурой щетиной.
Глубокий снег защищал зверей от выстрела, и Игнат даже не поднял карабин.
— Обойти надо, — шепнул он Васе и резко выдохнул воздух.
Пар от дыхания потянуло в сторону. Определив, откуда дует ветер, Игнат и Вася стали осторожно подбираться к табуну с подветренной стороны.
В просвете между стволами деревьев и зарослями кустарника снова — уже близко и открыто — показались кабаны.
— Стреляй, — шепчет Игнат. — Вон хороший подсвинок!
Молодой кабанчик насторожился, подозрительно поглядывая в сторону охотников. Маленькие глаза зло смотрели прямо на Васю, раскинутые уши ловили каждый шорох.
— Ну, стреляй! — зашипел Игнат.
Кабан взвизгнул и дернулся назад в ту самую секунду, когда грохнул Васин выстрел.
В один миг стадо кинулось в сторону. Протоптанные в глубоком снегу дорожки не вместили весь табун, и некоторые свиньи убегали по целине, пронизывая толщу снега. Снежные бугры, как живые, вспучивались, опадали и, сталкиваясь, неслись по поляне.
Трах! — Игнат выстрелил по снежному кому, из которого торчала бурая щетина свиного загривка.
— Охотничек!.. — в сердцах кричит Игнат Васе. — Чего ждал?
А Вася смеется. Уж очень чуднó, будто рыбы в воде, носились под снегом свиные тела.
— Вот не буду брать с собой! — сердится Игнат. — Давай работай. Посмотрю, как ты подсвинка разделаешь.
Перестал Вася смеяться. Снял лыжи, достал нож. Ободрал тушу, разделил на куски. Задние ноги кабана сунул к отцу в мешок: «Это на сегодня да на завтрашнее утро». Кабаньи внутренности к себе положил: «Это собачкам угощенье».
Остальное мясо закидал снегом, прикрыл еловым лапником и корягу сверху бросил, чтоб вороны не растащили.
— Правильно, — говорит отец. — А почему с собой не берешь?
— Чего зря лишний вес таскать? Завтра все равно в эту сторону пойдем и захватим.
Вот и сумерки на землю упали. Снегопад кончился. Подмораживает. Ветерок тучи разнес. Будто серебристая стружка, повис в проясневшем небе месяц.
Пламя надьи в густеющей темноте делается все ярче и ярче. Отблески забираются все выше и выше по заснеженным деревьям.
Издали увидел Вася их оранжевые вспышки.
— Пришли, пап.
— Вижу, — буркнул Игнат.
Как только к надье подошли, Вася сказал:
— А я на самострел напоролся! — И показывает дядьям штанины, пробитые зарядом: — Во и во!..
Игнат вынимает из мешка два окорока, отдает Макару. Макар мясо взял не глядя, передал Николаю. Тот на Игната смотрит. Игнат молчит. Потом Васе:
— Собак-то корми.
— Сейчас, сейчас! — заторопился Вася.
— Побыть бы здесь надо дня два-три, — медленно говорит Макар. — Подождать бы…
— Не надо, — отвечает Игнат. — Во-первых, тот, кто самострел ставил, нашу лыжню увидит и сюда не пойдет. Во-вторых, отопрется, скажет: «Не мой самострел». В-третьих, нам за тигром идти надо!
Пока дядя Николай ужин готовит, Игнат с Васей снег с себя стряхнули, телогрейки сбросили, разуваться начали.
На ногах у охотников олочи — мягкая легкая обувь из шкуры лося.
Испокон веков коренные жители Дальнего Востока — нанайцы и удэгейцы — шили такую обувь, и до сих пор охотники надевают ее, уходя в тайгу.
Выше щиколотки к олочам пришита парусина. Ею плотно обертывают низ брюк, а потом обвязывают ногу длинной бечевкой. Ни одна снежинка не залезет в такую обувь. Внутри для тепла олочи выстилают сухой травой.
Запасной пучок травы и вторые олочи всегда лежат в мешке охотника. Такой запас много не весит, а магазинов в тайге нет: изорвешь олочи — другие не купишь!
Разулся Вася, а на правой ноге носок влажный. Просмотрел обувку. Так и есть — чуть распоролась по шву. Достал Вася из мешка иглу и оленье сухожилие. Оторвал одно волокно, в иглу его продернул и зашил дырку. Сухожильная нитка вечная. Прочная и влаги не боится.
Вася повесил олочи в сторонке, с наветренной стороны, чтоб невзначай не влетела искра. Если зевать будешь — сухожилий не хватит заделывать прожженные дырки!
Когда вешал обувь, увидел, что в сугроб воткнуты какие-то веточки, и кинул их в огонь.
Дядя Николай заострил прут, кольнул им мясо, кипящее в котле.
— Готово, умягчилось, — сказал он. — Давайте-ка наконец ужинать!
Налил Николай каждому по полной миске супу, положил по куску мяса, и все приумолкли — занялись едой.
— Чай заварили? — спрашивает Игнат.
Николай поставил миску, оглянулся и руками развел:
— Вот те на! А где лимонник? Вот здесь я три ветки воткнул. Где же они?
— Наверное, спалил его кто-нибудь? — говорит Вася.
— А кто? — выпучил глаза дядя Николай. — Зачем спалил?
— Ну, случайно… — говорит Вася.
— Кто его случайно спалил, тот пойдет новый искать, — объявил дядя Николай и спокойно принялся за суп.
— Только пусть он на самострелы не наскакивает, — говорит Макар.
Вася ест суп, будто не о нем речь.
— Боюсь, он вместо лимонника малину прошлогоднюю наломает, — снова начинает дядя Николай.
Вася доел суп, поднял голову.
— О ком речь-то шла, Вася? — спрашивает отец.
— Не знаю. Не слыхал. — И к дяде Николаю поворачивается: — Чай-то у тебя готов?
