Яков Кравченко - Ночь на кордоне
— Только смотри, — добавила она, строго глядя в мою сторону. — Продуктов у меня нет. Будешь сам добывать себе пропитание.
Я сказал, что буду делать всё, что она прикажет, лишь бы иметь крышу над головой.
Так я и остался у неё.
2. ИССЛЕДОВАНИЕ РАЗРУШЕННОГО ГОРОДА
На следующий день ко мне зашёл Женька, и мы отправились с ним бродить по разрушенному городу.
Фашистские войска прошли дальше на восток, к Сталинграду, и в городе остался небольшой гарнизон немецких и венгерских солдат.
На углах домов были расклеены угрожающие приказы:
«В 24 часа все коммунисты и евреи должны явиться к коменданту города. За укрывательство евреев и коммунистов — расстрел».
На другом углу мы прочли:
«Всем гражданам немедленно сдать имеющееся огнестрельное и холодное оружие. За невыполнение приказа — расстрел».
Тут же на земле под объявлением валялись охотничье ружье с отбитым прикладом, карабин, наган с обгоревшей ручкой, новенькая сабля без ножен.
Женька взял в руки саблю, повертел ею — на блестящем лезвии заиграло солнце.
— Спрятать бы…
— Положи, увидят…
Женька с сожалением воткнул саблю концом в землю, и она упруго закачалась из стороны в сторону.
На улице Челюскинцев мы увидели городскую библиотеку. Она была вся разрушена. Прямо через пролом в стене вошли в читальный зал. Поломанные стеллажи, горы книг, засыпанные пылью и штукатуркой, возвышались до самого потолка.
Какое же здесь было богатство, сколько дорогих и любимых книг!
Присев на корточки, мы стали перебирать их. Были тут и «Три мушкетёра», и «Следопыт», и «Остров сокровищ», и обтрёпанный и зачитанный до дыр «Питер Мариц, молодой бур из Трансвааля».
Мы очищали их от пыли и складывали стопками у стены. Потом я сбегал домой за мешком, и мы до самого вечера перетаскивали книги к нам в чулан. Не пропадать же такому добру!
3. СХВАТКА НА ТРОТУАРЕ
Через неделю после прихода немцев жителей стали выгонять на площадь. Всех: и детей, и взрослых. Люди шли хмурые. Ходили слухи, что партизаны напали на немецкий штаб и что за это будут расстреливать каждого десятого. Другие считали, что будут угонять на рудники в Германию… Разное говорили. Женщины плакали. Оказалось же совсем другое.
На площади устроили «встречу» представителей немецкой армии с жителями города. На деревянном, наскоро сколоченном помосте немецкий офицер сказал речь. Стоявший за его спиной сухопарый переводчик перевёл её в том смысле, что, дескать, доблестная немецкая армия освободила город от коммунистов и что теперь люди будут свободными и жизнь будет как в раю.
Раскрыв рты, мы с изумлением слушали этот бред. Но ещё больше удивились, когда какой-то дряхлый старичок преподнес офицеру круглый хлеб и соль в солонке.
— Кто это? — спрашивали мы взрослых.
Пожилой мужчина в потёртом пиджаке наклонился к нам и сказал шёпотом:
— Это спектакль, мальчики. Старик десять лет как из ума выжил. Своего имени не помнит.
Дальше было ещё возмутительнее: на помост выскочил красномордый мальчишка, сын осужденного и высланного в Сибирь за дезертирство парикмахера Заславского. Он что-то протараторил скороговоркой. Офицер засмеялся, надел мальчишке на шею фотоаппарат и захлопал в ладоши.
Кто-то тронул меня за рукав. Я оглянулся. Рядом стоял Мишка Шайдар, ученик нашей школы. Он куда-то звал нас. Мы стали продираться за ним сквозь толпу. Под обожжённым и побитым осколками тополем у здания горсовета собралось человек восемь мальчишек.
Мишка, белобрысый, худощавый, проворно махнул рукой, и все пошли за ним через развалины. Спустились в подвал Осоавиахима. После слепящего солнца тут было почти темно и прохладно.
Шайдар оглядел всех нас жёлтовато-зелёными глазками и сказал:
— Видели? Колька Заславский приветствовал немцев. Что ему за это?
— Морду набить! — закричали все хором. — Тёмную!
Я тоже закричал «тёмную», хотя толком не знал, что это такое.
Мальчишки стали кричать, перебивая друг друга, грозить кулаками, призывать на голову Кольки самую жестокую кару. Но когда Шайдар спросил: «Кто пойдёт?» — все притихли.
— Пусть Никита идет, — сказал мальчишка в грязной разорванной майке, цвет которой невозможно было определить не только в полутёмном, мрачном подвале, но и наверху, при свете солнца. — Пусть Никита… Он один троих свалит.
— Сам иди, — огрызнулся лохматый, не стриженный, вероятно, ещё с прошлого лета Никита, — Мастер других выставлять.
Мальчишки стали препираться: тот не хотел — боялся Колькиной матери, у того плечо простужено, у третьего ещё что-то… Некому идти…
— Тебя Заславский знает? — спросил меня Шайдар.
— Нет.
— Ну, вот тебе и идти. Вместе с Женькой. Если засыпетесь, вас не найдут.
— Но я не могу, — запротестовал я.
— Почему?
— Я не умею… Я никогда не дрался.
Дружный смех заглушил мои слова.
— Видали? Интеллигент… Драться не умеет. Тимка тресни его разок! Научи…
Мне было очень обидно, потому что я не трусил, а действительно никогда не дрался. Чтобы доказать им, на что я способен, я решительно встал и кивнул Женьке:
— Пошли!
Засунув руки в карманы и шурясь против яркого солнца, мы медленно двинулись по тротуару. Горячие камни жгли наши босые ноги.
Навстречу нам, сияя улыбкой, в новеньком костюмчике бодро топал Колька. Фотоаппарат в жёлтом кожаном чехле болтался на боку.
Поравнявшись с ним, мы остановились.
— Что это у тебя? — спросил я.
— Фотоаппарат, «Фойклендер» называется, — с готовностью ответил Колька.
— Дай посмотреть…
— Пожалуйста. Только пальцами за оптику не хватай.
Колька отбежал шагов на десять и, подбоченясь, расставил ноги.
— Посмотри на меня в видоискатель! — крикнул он.
Я зажмурил один глаз и посмотрел на Заславского в стёклышко. Потом перевёл аппарат на солнце, потом — на то место, где среди бурьяна и развалин спрятались мальчишки. Затем я ещё раз осмотрел аппарат и, вдруг, размахнувшись, что есть мочи трахнул его о фундамент. Удар был так силён, что аппарат разломился надвое и стёклышки с колёсиками посыпались на землю.
Раскрыв рот, не веря своим глазам, Колька тупо смотрел на опустевший чехол аппарата.
— Что… что ты наделал! — взвизгнул он и бросился на меня.
Женька вовремя дал ему подножку, и Заславский со всего маху грохнулся на землю.
К несчастью, падая, он ухватился за мои штаны и сорвал их до колен. На какой-то миг я выбыл из сражения.
Женька сел верхом на Кольку, но тот вывернулся и подмял моего друга под себя. Не имея возможности пустить в ход кулаки, я ухватил предателя одной рукой за ногу выше щиколотки и поволок по пыли. Женька вскочил, выдернул из груды кирпича обломок оконной рамы и изо всей силы хрястнул ею Кольку по спине. Я тащил, а Женька сыпал ему вдоль и поперёк.
— Это тебе за аппарат… Это тебе за Серёгу… Это тебе за меня… — приговаривал он, ожесточаясь.
— Помогите! Помогите! — кричал поросячьим голосом Заславский.
На крик из казармы, что располагалась напротив, выскочили мадьяры. Мы бросили свою жертву и, прыгая по камням, кинулись наутёк. Пробежав несколько переулков, перелезли через ограду городского сада и спрятались в кустах.
— Я, кажется, ему ногу выкрутил, — сказал я, еле переводя дыхание.
— Ну и пусть. Так ему и надо, — успокоил меня Женька. — Я вот занозу загнал…
Он стал ногтями вытаскивать занозу из правой ладони, попавшую из оконной рамы. Заноза сломалась. Я достал из кармана английскую булавку и стал ею выковыривать щепку. Женька вздрагивал, когда я запускал иглу глубоко под кожу, отдёргивал руку и сердился.
— Ты потише, потише… Знаешь, как больно!
Через некоторое время мальчишки нашли нас.
— Ну, как вы его здорово… — восхищался лохматый Никита, — аж нам было слышно, как вы его по спине — хрясь! Жаль, я с вами не пошёл…
— Да ты здоров после драки кулаками махать.
— Чего «здоров»? Я бы ему сначала руку вывернул за спину, а потом по шее, по шее…
В тот день по домам разошлись мы не скоро.
4. ТЁТКА ЗНАЕТ МОЮ ТАЙНУ
Однажды, когда я, собираясь спать, взбивал на кровати подушку, тётка, сидевшая у стола спиной ко мне, спросила:
— Серёжа, ты не видел у отца толстую книгу про птиц, называется «Жизнь животных» Брема?
Я бросил подушку на постель и повернулся. Напоминание о книге будто током поразило меня.
— Конечно, видел.
— Куда она девалась?
— Не знаю.
— Отец обязательно должен был взять её с собой. Он ничего не говорил тебе о ней?
