Юз Алешковский - Дедушка и музыка
— Отличник он… Кибернетикой занимается.
— Поехали, — хмуро сказал дедушка.
Я вырыл норку в теплом сене, поудобнее улегся, и лошадь с места пошла рысцой.
Дедушка с отцом сидели впереди, свесив ноги с телеги, и разговаривали о какой-то красавице-церкви, которую хотят снести преступники-дорожники.
Отец изредка оборачивался и говорил:
— Смотри, березняк какой! Будто табунок белых жеребчиков скачет… А озерко! Голубое, и кувшинка как зрачок! Смотри на природу-мать, физик!
Я молчал, притворившись спящим, а сам думал:
«В нашем веке красота не в березняках и кувшинках… Красота в лабораториях, где ничего лишнего. Одни приборы, строгие, умные, и каждый помогает раскрывать загадки природы. А отец только: «Ах, красота! Ах, природа!» Прямо как девчонка, нюхающая ландыши. Ей и в голову не приходит, что над разгадкой природы запахов бьются лучшие умы человечества».
Тут я почувствовал себя счастливым человеком, оттого что живу в двадцатом веке, когда все можно изучать на молекулярном уровне.
«Еще займусь теорией запахов», — размечтался я, вдыхая запах сена, а потом незаметно уснул и проснулся, когда лошадь остановилась у дедушкиной избы.
Отец и дедушка с вещами пошли к дому, а мне не хотелось вылезать из теплой норки в сене. Я, прищурившись, без всякого интереса рассматривал загорелых, босоногих мальчишек, окруживших телегу, и они смотрели на меня молча, исподлобья, но совсем не враждебно.
Я надел темные очки и спрыгнул на землю, держа в руках проигрыватель и банку с горошинами.
Мальчишки засмеялись.
— Турист, — сказал один.
— Очкарик, — добродушно заметил другой.
Я, чтобы раз и навсегда отвадить их от себя, произнес по-учительски:
— А у вас отсутствие такта и элементарного гостеприимства. Желаю успеха.
Мальчишки растерянно улыбнулись. Самый маленький выставил вперед забинтованную ногу и похвалился:
— Меня свинья укусила!
А высокий, худой парень, наверное, их заводила, прошел передо мной на цыпочках, как матадор перед быком, и далеко сплюнул, громко цикнув.
— Мне ясен смысл вашего плевка, — спокойно сказал я и открыл калитку.
Вечером дедушка сказал мне:
— Спать будешь на сеновале.
— Мне все равно, где спать, — вежливо ответил я, дав себе слово не перечить дедушке в таких маловажных для человека вопросах, как сон и еда. Если, конечно, и он не будет покушаться на мои опыты и мысли.
А спать на сеновале оказалось лучше, чем в кровати. Я забирался по лестнице, нырял в пахучую темень и, устроившись поудобней, смотрел, как в щелях между досок постепенно темнеет небо, и так сладко было засыпать, чувствуя под щекой шуршанье заблудившегося в сене жучка…
Утром лучи солнца били сквозь щель, и я, как под дождь, подставлял под них ладони. Лучи тепло плескались в ладонях вместе с высвеченными пылинками, и казалось: я ощущаю вес света…
4
Два дня до отъезда отца он и дедушка заменяли старую дранку на крыше новой, ставили какие-то пасынки и ходили в гости. Меня они не брали с собой. Наверно, дедушка стеснялся показывать знакомым «такого внука».
Я был только рад этому. Не теряя времени, выбрал место в огороде, половину гороха посадил слева от забора, а половину справа, так, чтобы одни стебельки слушали только джазовую музыку, а другие «серьезную», как говорил отец. Потом от розетки в доме протянул провода, уложил их в вырытый желобок и присыпал землей.
Отец перед отъездом сказал мне:
— Ты набирайся сил и смотри вокруг. Тут же красота. Яблони цветут… Слышишь, как пичуги заливаются? Сколько колен выдают! А изба? Она же красавица.
— Давай договоримся раз навсегда, — сказал я, — для тебя одно красота, а для меня — другое. И яблоня с пчелами, хотя бы и в бело-розовых цветах, не является для меня информацией. Зачем мне ее держать в памяти? Или пичуги? Мне нравится, когда приемник свистит при настройке. Или изба… Скоро орбитальные станции будут летать в космос, а ты: «изба, изба».
Отец растерянно, словно извиняясь за меня перед дедушкой, развел руками. Мы попрощались, и он уехал на станцию на попутной машине.
5
Утром меня разбудил соседский петух. Он так громко и отчаянно кукарекал, как будто злился, что кто-то еще не встал по его первому сигналу.
Я оделся и слез с сеновала.
— Долго раскачиваешься, — сказал дедушка, пряча в сарай умывальник.
— Доброе утро, — ответил я.
— Разувайся, — сказал дедушка, — босиком будешь ходить.
— Но ботинки же изобрели для того, чтобы…
— Быстро, — перебил меня дедушка. — Куртку тоже снимай.
Я снял ботинки и куртку и, переминаясь с ноги на ногу, потому что земля была холодной, смотрел на дедушку. И он смотрел на меня, потом взял за руку и поставил затылком к стенке сарая.
— И не шевелись! — дедушка послюнявил карандаш и сделал на бревне над моей головой заметку. — Бери мыло. Пошли на пруд.
— Вы, кажется, собираетесь ставить на мне опыты? — спросил я за калиткой.
— Говори мне «ты».
— Хорошо. Я подчиняюсь. Но и ты мне не мешай проводить опыты.
Дедушка шел не спеша, тоже босиком, но мне приходилось бежать за ним, стараясь осторожно касаться ступнями холодной земли и колючих травинок.
У меня мурашки забегали по коже от одного только вида пруда. Над зеленой водой стоял туман, и было в ней что-то жуткое и таинственное.
Дедушка уже разделся, а я, задохнувшись от возмущения, хотел крикнуть:
«Вы не имеете права насильно меня купать! Я это ненавижу и не умею плавать!»
Но дедушка сказал:
— Окунайся, а то окачу!
Я, стуча зубами, зажмурился и окунулся, а дедушка нырнул. Вынырнул он далеко от берега и поплыл ко мне. Я забарахтался, чтобы согреться, и вправду согрелся. Только сердце у меня колотилось от страха, когда водоросли противно обвивали ноги и, казалось, вот-вот затянут на дно.
— Теперь ложись на песок, — сказал дедушка.
Я лег. Дедушка намылил меня, обмазал влажным мягким песком и стал натирать с ног до головы.
— Вот так, с наждачком, — приговаривал он. — В этом пруду купались твои прадеды и натирались этим песком и жили по сто лет. И мне уже восьмой десяток пошел, а я все бегаю. Я из тебя сделаю человека. Вот так. Чтоб на нас стал похож и дело делал, а не по врачам ходил… больно небось?
— Жарко! — сказал я, охнув.
— Окунайся и пошли, — дедушка хлопнул меня по спине.
Я окунулся, но мне все еще было жарко, и пока мы шли обратно, все мое тело горело.
6
Когда мы позавтракали, дедушка сказал:
— А теперь пойдем на работу. Плотничать будем. Красавицу подновлять.
— Ну, уж нет, — заявил я вежливо и твердо. — Я не хочу подновлять никакую красавицу. Ты можешь натирать меня песком и бросать в холодный пруд и заставлять есть лук и даже укроп, а опыты я буду проводить. Для этого и приехал.
И я рассказал дедушке, в чем заключались мои опыты.
— Значит, ты целыми днями музыку собираешься слушать? — спросил он.
— Не я буду слушать, а горох.
— Так… так, — дедушка вздохнул. — Все равно поработать тебе придется. Вот дровишек наруби.
— Я же не умею, — сказал я.
— Вот и научись. И по воду сходи. И со стола убери. Как же это тебя учат? Одним наукам? А лес любить не учат? — Дедушка с удивлением смотрел на меня.
— Мы проходили деревья по ботанике, — сказал я.
— Эхе-хе, ты и историю проходишь?
— Прохожу, — сказал я, не понимая, зачем дедушка спрашивает об этом.
— Запустили тебя. Эх, запустили! — дедушка крякнул от досады и ушел.
7
Я убрал со стола и присел на крыльце. Из-за цветущих яблонь мне совсем не было видно солнца и улицы. Я только слышал, как мимо прошло стадо, как проносятся грузовики, поднимая пыль. Бело-розовые цветы яблонь постепенно тускнели, а когда пыль уносило ветром, разгорались снова.
«…Дедушка похож на академика Павлова. Конечно, он обиделся. Надо было хотя бы спросить, что у него там за работа… Конечно, обиделся. Отец же рассказывал, что дедушка знаменитый плотник, а я даже не спросил… Он и то с интересом слушал про опыты…»
Я пошел к своим грядкам. В нескольких местах между комочками земли уже пробились светло-зеленые ростки горошин, и мне было радостно, что это я их прорастил и посадил, и они всходят, а не лежат на полках в магазине «Семена».
Я разминал пальцами комочки земли, мешавшие росткам пробиваться, забыв, что хожу босиком с налипшей на ноги землей — теплой и мягкой, как шерстяные носки, связанные мамой.
«Хорошо! Через пару дней можно будет начать.
Но чтобы из-за случайного дождя не пришлось откладывать опыты, я решил соорудить переносный навес для проигрывателя.
В дедушкином сарае было много всяких досок, дощечек, обструганных столбиков, на стене висели инструменты, а на верстаке в банках лежали гвозди разных размеров.
