Ниссон Зелеранский - Мишка, Серёга и я
— По-моему, счетная машина, — сказал он.
Мы замолчали. Нам не нравилось, когда посторонние взрослые вмешивались в наши дела.
— Братцы, — предложил вдруг стиляга. — А не двинуть ли нам после уроков в кино?
(Практиканты часто набивались нам в друзья. Чтобы потом хорошо сидели на их уроках.)
— Угощаете? — спросил Серёга.
Стиляга рассмеялся и сказал:
— Угощаю. Вы, я слышал, лихой народ. Здорово нам кровь портите.
— Кому — вам? — спросил кто-то.
— Учителям, — важно сказал стиляга. — Я в свое время тоже отличался. Никто бы и не подумал, что поступлю в педагогический. Мы раз такое вытворили…
И стиляга попытался рассказать, что они вытворяли «в свое время».
Нам стало скучно, и мы потихоньку разбрелись.
Стиляга остался и на английский.
Английский язык у нас вела добрая, милая старушка, из тех, что очень любят заводить кошек. На ее уроках мы занимались чем угодно, только не английским.
В этот раз ко мне подсели двое ребят, и я стал рассказывать им о теории Станиславского, которой увлекался в последнее время. Мишка с Серёгой разложили поверх учебников свой настольный футбол. Они изобретали его, чтобы представить на конкурс, объявленный фабрикой игрушек. Они собирались, получив премию, купить «ФЭД» с голубой оптикой, а на оставшиеся деньги «построить», как выражался Серёга, шубу для его матери (отец у него был инвалидом и давно умер, а мать работала уборщицей).
В соседнем ряду затеяли игру в «морской бой». Девочки на первой парте вполголоса напевали:
Лонг вэй ту Типерери,Лонг вэй ту хоум…
— Дети! — укоризненно воскликнула учительница.
— Мы же по-английски поем, — лениво отозвались с первой парты. — И потом: икскьюз ас, плиз.
Когда мы извинялись по-английски, наша преподавательница прощала нам все. Она ласково погрозила девочкам и виновато оглянулась на стилягу.
Я тоже оглянулся на него. Он сидел мрачный и сердито посматривал на нас. На лице у него застыло какое-то страдальческое выражение. Можно было подумать, будто англичанка его мама и ему тяжело видеть, как мы ее мучаем. Наверное, ему уже расхотелось вести нас в кино.
Вдруг Серёга завопил:
— Мишка, законно! Так и сделаем! — И в азарте даже встал коленями на скамейку.
— Иванов! — умоляющим тоном сказала англичанка. — Нет, дети, как хотите, это невыносимо!
— Икскьюз ми, плиз, — буркнул Серёга, продолжая чертить.
Стиляга не выдержал.
— Слушай, брат, сядь как следует, — громко шепнул он.
Заметив растерянный взгляд англичанки, он покраснел и пробормотал:
— Извините, пожалуйста…
— Ничего, ничего… — испуганно сказала англичанка. — Видите, дети, какое впечатление вы производите на постороннего человека.
Мы возмутились и наперебой закричали, что посторонним нечего соваться не в свое дело.
Стиляга смотрел на нас беспомощно и удивленно. Ему словно не верилось, что мы те самые, с которыми он собирался пойти в кино и которым он рассказывал о своих школьных подвигах. (А еще хвастался, что в свое время портил жизнь учителям!)
— Дети, дети, успокойтесь! — крикнула англичанка. — Продолжаем урок.
— Разрешите, я их мигом приструню, — побледнев, сказал стиляга англичанке.
Хлопнув крышкой парты, он встал и, не дожидаясь разрешения, подошел к Серёге.
— Сядь как следует! — властно сказал он.
Серёга невозмутимо продолжал чертить.
— Ну! — грозно сказал стиляга.
— Почему вы с нами разговариваете в таком тоне? — неожиданно возмутился Мишка. — С восьмиклассниками полагается говорить на «вы».
— Понятно? — спросил Серёга и запел прямо в лицо стиляге: — «Лонг вэй ту Типерери…»
Мы захихикали. Стиляга оглянулся на нас. Глаза его были бешеными. Ни слова не говоря, он подошел к ребятам вплотную, схватил за шиворот сначала Серёгу, потом Мишку и вытащил их из-за парты. Гимнастерки у ребят гармошкой сбились где-то у затылков. Ремни теперь опоясывали у Мишки голубую майку, а у Серёги — голую веснушчатую спину.
Англичанка всплеснула руками.
— Что вы, коллега! — воскликнула она. — Успокойтесь, пожалуйста. Что вы!..
Но стиляга уже не обращал на нее никакого внимания. Он с такой яростью тащил к двери упиравшихся Мишку и Серёгу, что англичанка только посторонилась.
— Вы простите меня, пожалуйста, — сказал он нашей преподавательнице, когда дверь за ребятами захлопнулась. — Они просто не способны оценить вашу деликатность.
Он взял с парты Мишкин и Серёгин футбол и выбросил его в коридор.
— Там вам никто не помешает развлекаться! — крикнул он в дверь.
На перемене мы долго обсуждали эту историю. Сначала хотели пожаловаться директору (наш классный руководитель дней пять назад перешел в другую школу). Мишка сказал, что это будет фискальство. Мы договорились, что, если практикант когда-нибудь еще придет к нам, уж тогда-то мы ему покажем, каков наш восьмой «г».
И вот теперь стиляга появился снова.
— Почему ты гуляешь? — повторил он.
— С какой стати я вам должен докладывать? — возмутился я.
— Как ты разговариваешь с учителем? — грозно спросил стиляга.
— Откуда я знаю, что вы учитель? Может, вы новый пионервожатый.
— Я педагог, — важно сказал стиляга. — Ну? Будем играть в молчанку?
— Гуляю, потому что отпустили, — с достоинством произнес я. — Я же не ваш ученик, в самом деле!
Стиляга холодно посмотрел на меня и спросил:
— Из какого ты класса?
— Из восьмого «г», — злорадно сказал я, заранее предвкушая, какой это произведет эффект.
Но стиляга неожиданно для меня обрадовался.
— Так, так… — тоже злорадно сказал он. — Значит, попал по адресу. Я назначен к вам классным руководителем. — И он нагло усмехнулся мне в лицо.
Мне стало жаль этого человека. Если бы он знал, что ожидает его на первом же уроке!
— Почему же тебя отпустили с физкультуры? — спросил новый классный (он уже знал, какой у нас урок).
— Ногу повредил.
Стиляга дружески подмигнул мне и спросил:
— Симулируешь?
Я негодующе промолчал.
— Ну, ну! — сказал стиляга. — Где она у тебя болит?
— Тут! — сердито сказал я, ткнув куда-то возле колена.
— Может, признаешься? — спросил стиляга. — Я ведь все ваши фокусы наизусть знаю. Не хочешь? Тогда иди сюда.
Он прошел в учительскую. Я заковылял вслед.
В учительской было пусто. На столе лежали стопки тетрадей с контрольными и свернутые географические карты.
Классный велел мне сесть на стул и, наклонившись, ощупал мою ногу. На всякий случай я несколько раз вскрикнул.
— У тебя, наверное, колено болит? — спросил стиляга, поднимая ко мне голову.
— Да, да, именно колено, — подтвердил я.
— Может, ты мениск повредил?
Я не знал, что такое мениск, но все-таки сказал, поморщившись:
— Очевидно, да. Именно мениск.
— Врешь, — сказал стиляга, выпрямляясь. — Ничего у тебя не болит.
Он подошел к столу и достал из кармана новенькую записную книжку. Я угрюмо следил за ним.
— Как твоя фамилия?
— Верезин! — буркнул я.
— Так и запишем, — весело сказал стиляга. — Верезин симулировал. Согласен? Можешь идти.
— До свидания! — со злостью сказал я и заковылял к двери.
— Да ты не хромай, — не оборачиваясь, посоветовал мне стиляга. — Уже ни к чему.
Я захромал еще сильнее.
Только выйдя за дверь и оглядевшись по сторонам, я со всех ног помчался к физкультурному залу.
III
Наш класс был равнодушным, насмешливым и злым. Бывают такие люди, которым в жизни не повезло. И у них от этого испортился характер. Нашему классу постоянно не везло.
Неделю назад, к примеру, произошла такая история. Школа собирала металлолом. Обычно мы с прохладцей участвуем в таких кампаниях. Разве кто-нибудь прихватит старое ведро из трофеев восьмого «а» и перенесет к нашей жалкой добыче. И на этот раз, вместо того чтобы рыскать по дворам в поисках металлолома, мы стояли у школы, греясь на солнце, и глядели, как Серёга невозмутимо вытаскивает из кармана сначала гайку, потом две иголки в спичечной коробке и, наконец, наперсток без донышка.
Но вдруг я вспомнил, что в нашем дворе, возле домоуправления, лежит уйма старого железа. Сколько-то месяцев назад его сняли с флигеля, когда меняли крышу. С тех пор оно валялось беспризорное, ржавело и дырявилось (моя мама, которая работает бухгалтером в домоуправлении, много раз говорила, что это железо давно следовало списать в утиль).
Я рассказал ребятам, что можно добыть железо. Сто килограммов. Триста. Тонну. Больше, чем собрала вся школа. Его вполне хватит на вертолет.
Ребята закричали, что я гений.
