Иван Василенко - В неосвещенной школе
Школа была совсем новой постройки, даже пахло еше известью. На дверях висел замок, и я ограничился тем, что обошел вокруг здания. В окнах виднелись парты, поставленные одна на другую до самого потолка.
— У кого же ключи? — спросил я мальчика.
— А у Кигтенки.
— Он кто, сторож?
— Не. Попечитель. Позвать?
— Лучше уж я к нему. Веди.
До усадьбы Кигтенко было рукой подать. По узенькой тропинке вдоль оврага, врезавшегося в самую деревню, мы прошли к каменному дому с занавесками на окнах. Во дворе и под навесом стояли брички, дроги, веялка, лобогрейка. Через открытые двери добротной конюшни видны были две рослые, до лоска вычищенные лошади. Хозяин, человек с круглым бабьим лицом, без намека на талию в фигуре — прямо мешок муки на двух коротких тумбочках, стоял у кормушки и чинил хомут. Узнав, что я учитель, он приветливо сказал:
— Милости просим. Только не рано ли вы приехали? Дети еще гусей пасут.
В селах нашего края говорят на смешанном русско-украинском языке, он же говорил по-русски относительно чисто.
— Занятия в школах должны начинаться в установленный срок, — возразил я.
Попечитель удивленно взглянул на меня:
— А кто же будет гусей пасти, коз? Покуда с хозяйством не управимся, с календаря хоть и не срывай листки.
Он сходил в дом за ключами, и мы отправились осматривать школу. Кухня, маленькая комната для учителя и большой класс — вот вся школа. А в ней парты, доска, стол и табурет — все некрашеное.
— Вот вам совет, — сказал попечитель, — езжайте домой, а дней через десять мы пришлем за вами подводу. К тому времени и кровать в комнате поставим.
Подошло еще несколько человек, и все подтвердили, что, покуда гуси пасутся, хозяева не пошлют детей в школу.
Мне ничего не оставалось, как вернуться в город.
Дома сидеть было скучно, а ходить по улицам опасно: наткнешься где-нибудь на инспектора — доказывай ему, что, пока гуси пасутся, о занятиях в школе не может быть и речи. Но выйти нужно было обязательно, чтобы поставить Ильку в известность, в какую деревню я послан учительствовать.
Однажды, сидя у окна, я увидел, что мимо прошел Миша Проценко. Он учился в одном со мной классе, участвовал в любительских спектаклях и нередко заходил ко мне загримированный то дьячком, то лихим казаком, то китайцем. Я выскочил на улицу и окликнул его:
— Миша, голубчик, загримируй меня!
— Кем тебя загримировать? — нисколько не удивился он такой просьбе.
— Кем хочешь, лишь бы меня никто не узнал.
— Пожалуйста, ничего не стоит.
К вечеру я уже был ярким блондином с пышными усами и бородкой клинышком. Я так осмелел, что отправился на многолюдную Петропавловскую улицу, где в вечерние часы обычно прохаживался, заложив руки за спину, сам инспектор. И повстречал его, как только сделал несколько шагов среди нарядной публики. Но он едва скользнул по мне взглядом. И вообще никто не обращал на меня внимания, даже знакомые. Лишь двое подвыпивших шалопаев в студенческих тужурках загородили дорогу и принялись разглядывать меня, как какой-то музейный экспонат. Один сказал:
— Как ты думаешь, что это за гибрид? Другой с видом знатока ответил:
— Это помесь lacerta и arvicola terrestris.[1] Довольно редкостный экземпляр.
Следующие два дня я потратил на то, что прохаживался около металлургического завода в надежде увидеть Ильку. «Должен же он появиться наконец, коль работает на заводе», — рассуждал я. Завод поглощал и выбрасывал сотни рабочих, а Ильки все не было. Показался он только на третий день. В синей блузе, с увязанным в красный платочек завтраком в руке — ни дать ни взять настоящий рабочий, — он шел прямо на меня. По всем правилам конспирации я сделал вид, будто всматриваюсь куда-то в даль, то ли в кувыркавшихся в небе голубей, то ли в бумажного с трещоткой змея, а сам настороженно ждал, когда Илька поравняется со мной, чтоб подмигнуть ему и шепнуть два слова. Но ни подмигнуть, ни шепнуть я не успел. Поравнявшись, Илька сказал: «Ну и дурак!»— и прошел дальше тем же ровным шагом к заводской проходной.
Некоторое время я стоял с раскрытым ртом. Потом меня охватила досада: там — «гибрид», здесь — «дурак». Что же это в самом деле! Я забрался в чей-то палисадник, стащил с головы парик, сорвал усы с бородой и зашагал домой.
Ночью, когда я, растревоженный, ворочался в постели, в окно осторожно постучали. «Илька!» — с радостью и смущением догадался я и, в чем был, выскочил на улицу. Так и есть: в темноте, под акацией, еще не обронившей листвы, стоял мой приятель.
— Пойди оденься, конспиратор, — буркнул он. «Конечно, сейчас он устроит мне баню. Но за что, за что?» — думал я, наскоро одеваясь.
Мы зашли в наш двор и уселись в сарайчике на пиленых дровах.
— У тебя как, варит котелок? — начал Илька. — Натянул парик, приклеил бороду — и ну вышагивать у самой проходной. И хоть бы ночью, а то днем, когда последнему дураку видно, что борода фальшивая. Я еще не успел дойти до завода, как меня наши предупредили: держи курс на зюйд-вест — около завода бродит переодетый шпик. Два дня я от «шпика» прятался, а на третий, когда издали увидел, что за скелет прицепил себе бороду, сразу догадался: да это ж мой дорогой Мимоходенко желает встретиться со мной и выказывает чудеса конспирации. Эх, ты!
Илька презрительно сплюнул. Я виновато молчал.
— Ну ладно, — примирительно сказал он, — говори, зачем я тебе понадобился. Тут я обрел наконец голос:
— Как — зачем? Ведь ты же сам говорил, что я пригожусь вам в деревне. Вот я и решил разыскать тебя и сказать, в какую именно деревню меня назначили. Я хотел сделать как лучше, а ты ругаешься.
— А в какую ж тебя назначили?
— В Новосергеевку, десять верст от города.
— Гм… Десять верст… С одной стороны, будто дело подходящее, а с другой… Гм… Ты там уже был?
— Был.
— Ну и как?
— Что — как?
— Ну какой там народ, много ли бедняков, есть ли батраки, в какую сторону смотрят, о чем толкуют?
— Да я там и часа не пробыл. Откуда мне все это знать?
— Кому интересно, тот и за час все узнает. Как же тебя не ругать! Ну, а почему ты был там только час?
Когда я все рассказал, Илька задумался:
— Так, говоришь, крыши железом крыты? И дома кирпичные?
— Есть и мазанки, крытые соломой. Но кирпичных домов больше.
— Так, так… Значит, есть и богачи, и бедняки, и батраки. Добре, Митя, я завтра опять к тебе заверну, и тогда уж получишь полную инструкцию действий, а теперь пойду. Как бы, сволочи, не выследили… Работает у нас на заводе один подозрительный тип, — что-то он стал присматриваться ко мне. — У калитки Илька обнял меня и неожиданно ласково сказал: — Не серчай, Митюшенька, ты же знаешь, я тебя люблю, как брата родного. А что поругал, так это у меня такой характер. Кстати, ты не заметил, есть в вашей деревйе бакалейная лавочка?
— Не обратил внимания.
— Жаль. Ну ладно, до послезавтра.
«Зачем ему лавочка понадобилась? — думал я, ложась спать. — Этот Илька всегда загадки загадывает. Да еще говорит «кстати». При чем тут «кстати»? Лишь бы запутать».
В назначенное время мы опять встретились и уселись в сарайчике на пиленых дровах.
Значит, так: лавочки в вашей деревне нет. До города рукой подать — так все делают закупки здесь. Нет лавочки, — решительно повторил Илька и прихлопнул ладонью по колену, будто от удовольствия.
— Откуда ты знаешь? — удивился я.
— Подумаешь, трудная задача! Новосергеевские каждый день на базаре. Спросил одного, другого — они и отрыли мне эту военную тайну. Так-то, брат.
— Да что ты все о лавочке?
— А то, что хоть ее нет, но она будет. И вот тебе наша инструкция: вступай ты с лавочником в непримиримую вражду. Уличай его в том, что он сбывает гнилой товар, продает ученикам тетради из паршивой бумаги, разбавляет чернила водой, — словом, наживается, подлец. Заглянет урядник — жалуйся на него уряднику, наедет старшина — жалуйся старшине. Пусть все начальство, все богатеи знают, какой паук свил в лавочке паутину.
— И это все?
— Покуда все. В свое время получишь новую инструкцию, а теперь езжай в свою деревню и принимайся учить ребят уму-разуму.
Илька встал, намереваясь уйти, но я его задержал:
— Подожди, я не понимаю. Выходит, вся надежда на начальство и богатеев: это они должны укротить лавочника-обдиралу? Это к ним я должен обращаться за справедливостью? По-моему, партия так вопрос ставить не может. Тут что-то не так.
— Гм… А ты, брат, соображать стал. Конечно, партия рабочего класса за справедливостью к начальству и богатеям не пойдет. Но ты все-таки делай так, как я сказал. В свое время поймешь, где собака зарыта. Ну, будь здоров. Меня не ищи: надо будет, я сам тебя найду.
Илька ушел, и я вдруг почувствовал, что совершенно не в состоянии сидеть сложа руки в ожидании подводы. «Завтра же вернусь в деревню, — решил я, хотя и не знал, чем заняться в школе, пока ребята пасут гусей. — Э, там видно будет!»
