Кристине Нёстлингер - Обменный ребенок
Отец вечером высказался за Англию. И вовсе не для того, чтобы я без запинки цедил «th's», а из-за своей глубокой озабоченности.
— Эвальд,— оторвался отец от газеты.— Это же чудесно! Быть целый месяц со своими ровесниками! В твоем возрасте нет ничего лучше этого. Друзья ведь самое важное в жизни! А в Оксфорде ты найдешь настоящих друзей. Пойми, Эвальд, летний лагерь только укрепляет дружбу!
Как же я об этом не подумал! Сызмальства мой отец озабочен тем, что у меня нет «настоящих» друзей, и без конца пилит за это. У него самого в детстве было по крайней мере четыре «верных» друга, а он у них был признанным вожаком. Отец смотрит на меня как на ненормального, потому что я никогда не рассказываю о своих друзьях. И никак не может поверить, что я не хочу иметь друзей. Он думает, что со мной никто не хочет дружить. А раз меня не берут в друзья, значит, со мной не все в порядке. Это его беспокоит. Ему нужен сын, у которого все в порядке.
Словом, родители, не обращая внимания на мой протест, в ту же минуту отправили бы меня в Оксфорд, если бы на помощь не кинулась сестра.
Мою сестру зовут Сибилла. Ей пятнадцать. Она потрясающе умная: все схватывает на лету. У нее невероятная кратковременная память. Благодаря ей Сибилла мгновенно вкладывает в мозги всякую скучнятину из учебника, получает «отлично» и тут же выбрасывает весь этот хлам из головы.
Вдобавок она хитрая. Заметив мои неловкие попытки избежать Англии, она подмигнула мне и прошептала, что отведет беду. Сперва надежды было мало. Но Билли — тертый калач. Она села напротив меня и громко спросила:
— Ну, парень, уж в Оксфорде-то ты закрутишь любовь с Вереной. Ты ведь к ней неровно дышишь. Правда?
— Зачем врешь? — спросил я, но тихо. Я еще не понял, к чему она клонит.
Сибилла пихнула меня ногой и, снова подмигнув, сказала громче:
— Ну правда, Вальди! В Англии ведь так принято. После отбоя все собираются в кустах. В прошлом году четверо из нашего класса повлюблялись! — И, хохотнув, добавила: — А Гертруду из-за этого сейчас не пускают.
Только тут я начал сечь, к чему она клонит. «Кто знает...» — пробормотал я и глупо ухмыльнулся. Конечно, в летних лагерях что-то подобное бывает. По крайней мере так рассказывают там побывавшие. Да и во время лыжных походов, и в загородных лагерях тоже. Но если с любовью дело обстоит так же, как с выпивкой, можно быть спокойным.
Как-то, отправляясь в лыжный поход, Отти Вервенка запрятал в носок бутылку водки. Ночью ее распили. Что было потом! Все маялись головой и животом. Но до конца года только и было разговоров о ночной гулянке, которая, по словам участников, превратилась в настоящую оргию. А один из параллельного класса даже спрашивал меня, правда ли, что они там обкурились. Дурачку я ответил «да», они ведь там еще и сигаретки курили. Но сестра мне объяснила, что «обкуриться» означает курить гашиш.
Не зная ничего про «любовь» и вспомнив лыжный поход, я глубокомысленно заметил: «Уж бутылочка-то там будет точно!.. (Дурацкое заявление, но Герберт Пивонка, ездивший каждый год в английский колледж, всегда говорил и об этом.)»
Наверно, еще полчаса мы с Билли толкли воду в ступе, упражняясь в любовно-бутылочной болтовне. Если бы уважаемый профессор Танненгайст, директор Оксфордского колледжа, слышал все это, его, несомненно, хватил бы удар.
Мама попыталась было вмешаться: «Эвальд, что ты несешь! Я запрещаю говорить гадости!» Но мы не отступались. Когда мы вдвоем, мы мужественны и единодушны. Мама вышла, хлопнув от возмущения дверью.
Утром, за завтраком, она сказала, что они с папой все как следует продумали и решили: поездка в Англию не для меня.
— Почему это? — полюбопытствовала Сибилла, подмигнув мне из-за кофейной чашки.
— Он еще маленький,— ответила мама.
— А вчера он не был маленьким? — упорствовала Сибилла.
— Он еще не оставался один,— кинулся на помощь папа.
— Он дважды был в лыжном походе и один раз в загородном лагере,— не унималась Сибилла.
— А за границей ни разу. Есть же разница! — сказала мама.
— Да он и сам этого не хочет,— добавил папа.
— А вчера вы об этом думали? — занудила было Сибилла, но я здорово пнул ее под столом, чтоб замолчала.
У-ф-ф, кажется, пронесло!
Сестра не проронила больше ни слова. Наверное, потому, что было уже полвосьмого и надо было бежать.
По пути в школу Билли довольно ухмыльнулась:
— Обожаю болтать на эту тему. Наши старики возмущаются как сумасшедшие.
— Все родители таковы!
Билли покачала головой:
— Нет! Другие против секса, когда речь идет об их детях. А наши в принципе против секса.
Другие отцы и матери, считала Билли, сказали бы просто: «Нечего, мол, малолетнему сыну болтаться по кустам».
— Но наши,— Билли постучала себе по лбу,— наши умрут от стыда, произнеся что-то подобное. Клянусь! Они просто немеют, когда речь заходит о сексе.— Потом она вопросительно посмотрела на меня: они тебе уже что-нибудь объясняли?
— Я покачал головой.
— Вот видишь! — возмутилась Билли.— Даже ничего не рассказывали!
Тут из соседнего переулка появилась Ирена Тушек, подружка Сибиллы, и мы закончили разговор.
Откровенно говоря, сестра была не совсем права. Год назад папа пытался мне кое-что объяснить.
— Эвальд, хочу с тобой поговорить,— сказал он, когда мы как-то раз остались наедине. Говорил он так, будто у него заболели зубы. Я было испугался, подумал: произошло что-то ужасное с бабулей, например, или с бабушкой (бабуля — мамина мама, бабушка — папина). Или у нас нет денег даже на еду или отпуск. Или мы должны переехать в другой город. (Такое уже было много лет назад. Папе предлагали повышение. Слава богу, оно досталось его коллеге.)
Я облегченно вздохнул, когда папа наконец-то связно проговорил, что я теперь в таком возрасте, когда нужно знать о разнице между мужчиной и женщиной. Я обрадовался, что обе бабушки здоровы, мы не нищие и переезжать не надо. Но тут же заметил, что папа мнется, заикается, бормочет что-то об увлечениях и поцелуях. Тогда я его успокоил: объяснять, мол, ничего не надо, нам рассказывали об этом в школе. Но это была неправда. Нам объясняли только, что дети растут в животе и как они появляются на белый свет. И еще про семена и про оплодотворение рассказывала учительница. А вот что делают мужчины и женщины, когда хотят завести ребенка или не хотят, нам не рассказывали. Очень хотелось бы узнать и об этом, но не от папы, который метался по комнате, как лев с больным зубом, и через каждое слово вставлял: «Э-э... гм... так сказать...» Сплошное мучение. И для меня, и для него. Когда же я своей ложью положил этому конец, он подарил мне новехонькую монету. Обычно папа, вздыхая, дает мне карманные деньги по понедельникам, а если я не укладываюсь, что бывает редко, то, более удрученно вздыхая, протягивает еще пару шиллингов, не забывая — в ближайший понедельник вычесть их из традиционной суммы. Должно быть, он очень обрадовался концу нашего разговора, поэтому ни с того ни с сего дал мне монету.
Гм... Кажется, я отклонился (или лучше: уклонился?) от темы. А ведь хотел быть кратким. Возвращаюсь.
Следующую неделю я жил спокойно. Для ребят с хорошими оценками последние школьные денечки все равно что теплая ванна, нежная и усыпляющая. Особенно до обеда. Дремлешь себе, иногда просыпаешься и думаешь: зачем тут сидеть, все равно ведь не вызовут. Не лучше ли иметь таких добрых родителей, которые бы соврали, что ты болен гриппом. Насколько приятнее читать, лежа на животе в кровати, чем горбиться за столом, тайком полистывая лежащую на коленях книгу, чтобы никто не заметил, что она не имеет ни малейшего отношения к школе. Ребята в конце года этого не одобряют, так же как и учителя. Их можно понять. Когда оценка у тебя колеблется между «удовлетворительно» и «неудовлетворительно» и приходится напрягаться, а кто-то рядом читает фантастику, это действует на нервы.
А если даже сидишь прямо и серьезно глядишь на учителя, то все равно не можешь помочь какой-нибудь бедной овечке получить свою тройку. Подсказывать ведь можно только тому, кто хоть что-то знает. Шепнешь пару слов или что-то покажешь — ему и понятно, и он переползает с «хорошо» на «отлично». А кандидатам в двоечники, как это ни печально, ничем не поможешь. (Однажды на экзамене по географии я хотел подсказать Пивонке, что в Южной Америке много рудников. Ага, подумал я, графит! Это же можно показать! Поднял карандаш и стал тыкать в графит. Пивонка посмотрел на меня, заулыбался и брякнул: «В Южной Америке производят карандаши!» Класс взорвался от хохота, а Пивонка получил двойку.)
Так вот, на монотонно усыпляющей математике Лена Штолинка бросила мне записку. Ее содержание было загадочным: «Берете вы его или нет? Маме нужно знать срочно. Она вчера раз сто вам звонила, но было занято. Лена». Единственно, что не было загадкой, так это наш занятый телефон. Сибилла и ее подружка Ирена Тушек два дня как поссорились. А их третья подружка Верена Хаберл сообщала сестре, что про нее сплетничает Ирена. После чего сестра опять же по телефону рассказывала об Ирене четвертой и пятой подружкам. А уже потом позвонила сама Ирена Тушек. Она узнала от шестой подружки, что сообщила Верена моей сестре. И как возмущалась! Она этого не говорила, она ведь не интриганка! Сестре пришлось уведомлять об этом всех остальных. Так что телефон не остывал.
