Илья Туричин - Закон тридцатого. Люська
— Благодарю вас, граф.
И они вошли в сад торжественные и важные, как герои в старинных романах.
Под липой их встретили товарищи, девочки накинулись на Оленьку, начали разглядывать ее, тормошить. К Виктору подошли Плюха и толстый Володька Коротков. Они его о чем-то спрашивали, он отвечал, но все время прислушивался к девичьим голосам, старался уловить Оленькин.
…Виктор вбил гвоздь в шкаф, подвесил катушку, перекинул через нее мягкую проволоку. Конец проволоки привязал к руке Ивана Ивановича.
Начали собираться ребята. Первыми появились в классе неразлучные Сима Лузгина и Лена Колесникова, в обнимку. Подошли к Ивану Ивановичу здороваться. Виктор потянул проволоку, и Иван Иванович поднял руку. Сима испуганно взвизгнула. Лена передернула плечами:
— Мистика…
Виктор засмеялся:
— Техника на грани фантастики. Сюрприз для Амебы. И — чтобы тихо…
Приходили другие. Смеялись. Толстый Володька Коротков предложил:
— Может, сделаем из Ивана Ивановича «кибер»? Вставим электронные мозги.
— А что? — откликнулся Плюха. — Пусть бы он решал задачи.
— Если вставить такие мозги, как у тебя, много не нарешает, — осклабился Володька.
Плюха не обиделся.
— У меня мозги особого склада. Биологические. Вот, например, что такое плантаго ланцеолата? Или плантаго майор?
— Ну?
— Баранки гну, — в тон сказал Плюха. — Плантаго — значит подорожник. Понял? Плантаго ланцеолата, — почти пропел он, — подорожник ланцетовидный. Знаешь, листья тонкие такие, длинные. Плантаго майо́р — подорожник большой.
— Не майо́р, а ма́йор, — поправил молчаливый Лева Котов.
— Ну, ма́йор.
— Плюха, — снова осклабился Володька, — а как коровы мычат?
— Сам дурак.
Виктор не слушал. Украдкой поглядывал на дверь. Ждал Оленьку.
Она появилась за минуту до звонка. Подошла к Ивану Ивановичу.
Иван Иванович поднял руку.
Оленька чуть вздрогнула от неожиданности. Пожала костяшки пальцев:
— Доброе утро, Иван Иванович.
— Доброе утро, — глухим утробным голосом ответил стоявший рядом Володька Коротков и спросил: — Ну, как? Это для Амебы, Витька придумал. «Дети, мне осталось полчаса до пенсии. Кто дополнит ответ?» — пропищал он тонко и хрипло. — «Я», — и Иван Иванович подымает руку.
Оленька скользнула взглядом по лицу Виктора, отвернулась, пожала плечами:
— Довольно глупо.
Пронзительно задребезжал звонок. Ребята начали рассаживаться по партам. Виктор уселся на свое место рядом с Плюхой. Укрепил конец проволоки в парте. Он так ждал Оленькиной улыбки! Затея с Иваном Ивановичем и в самом деле показалась ему глупой, но отступать было поздно.
Урок начался чин по чину.
Александр Афанасьевич заглянул в свою синюю тетрадочку, потом в классный журнал:
— Коротков.
Володька Коротков поднялся, грохнув крышкой парты, вперевалочку пошел к доске. Стал отвечать медленно, чуть не через каждое слово вставляя натужное «э-э-э… м-м-м…», словно камни ворочал.
Александр Афанасьевич смотрел в окно. Рамы были двойные. Низ наружных стекол замутнен изморозью, и кто-то умудрился нацарапать на них двух превеселых чертиков. Любой улыбнулся бы, но Александр Афанасьевич словно не видел их, он и Короткова, наверно, слушал и не слышал. Когда Коротков умолк, Александр Афанасьевич отвел взгляд от окна, промямлил:
— Кто дополнит Короткова?
Вместо привычного леса рук поднялась только одна. Не разглядев, кто поднял руку, Александр Афанасьевич кивнул:
— Пожалуйста.
Ребята засмеялись: руку поднял Иван Иванович.
Александр Афанасьевич побледнел, сунул синюю тетрадку и потрепанный учебник в большой желтый портфель и молча вышел из класса.
Никто не ожидал, что учитель уйдет. Все притихли.
— Дети, — сказал Виктор громко, чтобы нарушить эту внезапную тревожную тишину. — Мне осталось до пенсии девять дней. Неужели у вас не хватает терпения?
Никто не поддержал шутки. Оленька повернулась к Виктору и посмотрела удивленно и неодобрительно.
— Будет гром, — сказал Володька Коротков.
Плюха бормотнул лениво:
— Разжуешь и проглотишь.
— А я бы не доверял жалким людям преподавать литературу, — сказал Виктор, будто оправдываясь.
— Вопрос! — насмешливо бросил Коротков. — Литературу должен преподавать Иван Иванович!
— Сам дурак, — сказал Плюха.
— Хватит вам, — нахмурилась Лена Колесникова. — Вот уберут от нас Ивана Ивановича!.. Вся школа смеяться будет.
— Сестрица Аленушка печется о братце Иванушке! — съехидничал Коротков.
— Заткнись, — лениво откликнулся Плюха. — Не заберут.
— Могут. Они все могут, — сказал Коротков.
— Вот что, Виктор, извинился бы ты на всякий случай, — предложила Лена.
— Про запас, — уточнил Коротков.
— Перед кем? — спросил Виктор, хотя отлично понял, перед кем он должен извиниться.
— Перед Амебой, — подсказал Коротков. — Нельзя маленьких обижать.
— Все шутили, никто руки не поднял. А я — извиняться?
Ребята зашумели.
— Тихо! — крикнула Лена. — Соблюдаем демократию. Кто за извинение? Подавляющее большинство. — Она повернулась к скелету: — Иван Иванович?
Иван Иванович молчал.
— Утверждается! — Лена, согласно традиции, подняла вверх левую руку с оттопыренным большим пальцем и произнесла: — Закон скелета!
Ребята настороженно ждали, что ответит Виктор.
Он откликнулся глухо:
— Закон…
Все облегченно вздохнули. Они знали: он пойдет и извинится. «Закон скелета» — закон. Его нельзя нарушить.
Однажды Плюха не подчинился. Это было в прошлом году. Готовились к вечеру, посвященному Чехову, и изрядно проголодались. Класс постановил отправить Плюху за батонами и колбасой.
Плюха, и без того ленивый, а тут еще и уставший от перестановок декораций — на большее он не был способен, — отказался.
— Хорошо, — сказали ребята и послали за пропитанием другого.
Все последующие дни с Плюхой никто не обмолвился ни единым словом. Сначала он держался. Потом потемнел. Это было жутко. Кругом товарищи, а ты — один. Плюха ходил затравленный. Ему никто не подсказывал. С ним никто не садился за одну парту. Его будто не видели. О нем не говорили. Его не существовало.
Плюха решил повеситься. Раздобыл белый шнур и кусок земляничного мыла. Но шнур надо было привязывать к люстре: пододвинуть стол, снять с него скатерть, поставить табуретку, лезть. Потом делать петлю, выбивать табуретку из-под ног. Висеть. Долго висеть. Пока тебя не снимут…
Плюха положил шнур на стол и заплакал. Размазывая по лицу слезы, он представлял себе, как приходят ребята с виноватыми лицами, девчонки плачут, мальчишки хмурятся. А он лежит на столе печальный, синий, страшный… На кладбище станут говорить, каким он был хорошим и как люди не смогли понять его. Про покойника всегда говорят только хорошее. Наверно, потому, что людям перед ним стыдно. Потом гроб с его телом опустят в сырую могилу и скажут: «Прощай, дорогой наш товарищ и друг. Память о тебе вечно будет жить в сердцах благодарных потомков».
Мысли эти растравляли Плюху, и он плакал еще горше.
Два дня он «мотал». Не ходил в школу. Слонялся по городу. Потом пришел. Был урок математики. Василиса Романовна, математичка, сверкнула на Плюху стеклышками очков, сказала насмешливо:
— Явление третье. Те же и Веселов. Здравствуй, Веселов. Очень приятно. — Потом, заметив Плюхину бледность, нахмурилась: — Ты что, Веселов, болен?
— Нет. — Плюха поджал губы и прерывисто вздохнул. — Я — преступник. Я нарушил закон.
— Какой закон? — подняла брови Василиса Романовна.
— Закон скелета, — храбро ответил Плюха.
— Ве-се-лов… У тебя, вероятно, жар?
— Прости меня, Иван Иванович, — сказал Плюха жалобно.
— Ничего не понимаю! — рассердилась Василиса Романовна.
Ребята переглянулись. Виктор поднялся.
— Он же у нас немного того, Василиса Романовна. А тут еще упал, ушибся немного. Пусть Плюха, то есть Веселов, сядет.
— Можно, я сяду? — спросил счастливый Плюха.
— Да что с вами?! Ну конечно, восьмой «в» в собственном репертуаре!.. Садись, Веселов!
Плюха, чуть пошатываясь от счастья, подошел к Ивану Ивановичу и пожал его косточки:
— Доброе утро, Иван Иванович!
Василиса Романовна сделала вид, что ничего не заметила. Этот обычай учителя знали и втайне одобряли его. Он сложился еще в первые дни после появления Ивана Ивановича. Каждый, входящий в класс, прежде чем поздороваться с товарищами, подходил к скелету, осторожно пожимал прохладные кости пальцев и говорил: «Доброе утро, Иван Иванович».
Правило распространялось и на опоздавших, поэтому в девятом «в» старались не опаздывать. Кому охота во время уже начавшегося урока попросить у учителя разрешения войти и, вместо того чтобы сесть за парту, сначала идти под насмешливыми взглядами товарищей в дальний угол к Ивану Ивановичу, здороваться, как это только что сделал Веселов.
