Станислав Востоков - Рябиновое солнце
С тех пор Балбеса в деревне зауважали и стали носить ему еще больше всякой еды. А приехавший по поводу неудачного ограбления милиционер сказал, что это у пса не дефект, а необычная способность и попросил Тимофеева продать Балбеса.
— Ну уж нет! — ответил Тимофеев.
И был, конечно, прав, потому что во всем мире больше нет собаки с таким необычным дефектом. С дефектом речи.
— Осенью ветер сдувает с деревьев листья и ворон. Долго они вперемешку носятся в небе. Но потом вороны возвращаются на деревья, а листья падают на крыши и перекопанные к зиме грядки.
Неуютно воронам на голых ветках. Но улетать с другими птицами они не хотят. Слишком привыкли к этим местам. Знают тут каждое дерево, каждую печную трубу, где можно греться длинной, холодной зимой.
«Во дворе трава, на траве дрова», — подумал я, подходя с топором к стопке поленьев.
Правда, трава наша уже пожелтела, потому что на дворе стояла осень. По ночам лужи затягивались льдом, и я решил, что пора рубить дрова.
Поначалу дело шло хорошо. А потом попалось сучковатое полено, которое кряхтело, трещало, но колоться не хотело. Я тоже кряхтел, однако уступать не собирался. Наконец я решил передохнуть и стал смотреть в небо, потому что в землю глядеть уже надоело.
И тут я увидел ворону. Она то поднималась к облакам, то ныряла к земле, то выкручивала над крышами фигуры. Я поначалу не понимал, чего ворона делает. А потом увидел, что она играет с сухим листком: поднимет его, выпустит из клюва и ловит.
— Чего ты, милый, вдруг дрова не колешь? — На крыльцо вышла Анна Петровна в стареньком пальто.
— А вон, — я ткнул топором в небо, — на ворону смотрю.
Анна Петровна приставила ладонь ко лбу.
— С голоду, наверное, листья жрет.
— Не, — говорю, — играет.
— Ишь! — удивилась Анна Петровна. — Прямо как моя Мурка! Ладно, пойду в магазин. А ты бы все-таки дрова доколол.
Стал я все-таки дрова докалывать, но нет-нет да и посматривал в небо. Уж больно интересная попалась ворона!
Поленья подходили к концу, когда она бросила свой истрепанный лист. Я поднял воронью игрушку и подкинул повыше. Кружась и переворачиваясь, лист полетел к земле.
— Ты что же опять дрова не колешь?
В калитку вошла Анна Петровна с полной сумкой.
— Так я уже наколол, сейчас буду увязывать.
— Увязывай, милый, увязывай. Мы не вороны, чтобы все время играть.
Увязал я дрова, сложил в сарай, а потом снова поднял дырявый лист.
Посмотрел я на него и решил, что такому листу самое место в книге. И написал про него рассказ. Вот этот самый.
В воздухе летают желтые и красные листья. Они похожи на стаю бабочек. Так и кажется, что вот-вот сядут на цветы: флоксы и гладиолусы. Только цветов давно уже нет, потому что сейчас поздняя осень. И, покружив в небе, «бабочки» опускаются на черную землю, которую совсем скоро покроет белый снег.
Мы с Митричем шли от автобусной остановки с полными сумками. На полпути мы решили передохнуть и поставили их на землю. Митрич зябко поежился.
— Снегом пахнет!
Я пожал плечами.
— Ничего не чувствую.
— Пахнет, пахнет, — кивнул Митрич. — Есть в воздухе некое снежное ощущение.
Отдохнув, мы подняли сумки и пошли дальше.
А к вечеру и правда выпал первый снег. Я зачерпнул его ладонью и понюхал. Он пах печным дымом, холодом и опавшими листьями.
Вечером Анна Петровна принесла из магазина пакет с селедкой.
Утром приходим на кухню — а селедки нет.
Вышли во двор. Глядим, в снегу под окном появилась неровная дорожка и птичьи следы.
— Вороны утащили, — говорю.
Пошли мы по этой дорожке. Смотрим, возле калитки вороньи следы превратились в кошачьи.
— Тут у них какой-то кот селедку отобрал. Они пытались его отогнать, да не сумели.
Вышли на улицу. У колодца кошачий след сворачивал в сторону, а рядом снег продавили собачьи лапы.
— Здесь кот какую-то собаку увидел и рыбу бросил.
Недалеко от магазина к собачьим лапам прибавились следы сапог, которые исчезали за калиткой Тимофеева.
Посмотрев через забор, мы увидели и самого продавца.
— Доброе утро, — сказала Анна Петровна, — ты пакета с селедкой не видал?
— Так это ваш? — удивился Тимофеев. — Я его у Балбеса отнял. — Он кивнул на конуру. — Там еще полрыбы осталось. Возьмете?
Посмотрели мы на изжеванный пакет и решили, что брать его, конечно, не будем.
— Одного не пойму, — сказал продавец, — как этот разбойник к вам на кухню залез?
Тут я объяснил Тимофееву, что случилось на самом деле.
— Ну детектив! — усмехнулся он. — Ладно, Петровна, пойдем, я тебе другую селедку дам.
Они пошли в магазин, и Анна Петровна вернулась с новым пакетом рыбы.
А Тимофеев потом еще долго смеялся. Он назвал эту историю круговоротом селедки в природе.
Если с улицы доносится тонкий, еле слышный присвист, это значит, что наступила настоящая зима.
Он говорит о том, что без шапки уже из дома не выйдешь, что мир за окном покрыт снегом и льдом. И еще он, конечно, говорит о том, что к нам во двор прилетели снегири!
Летом рябины почти незаметно. Так, мелкие листья, желтые ягодки. Но чем меньше светит солнце, тем ярче становится рябина. Наконец, зимой, когда мир снизу белый, а сверху серый, она загорается в полную силу.
И если в иной день разойдутся тучи, то вспыхнет над нами сразу два солнца. Небесное и земное. Рябиновое.
Зимой повесил я на яблоньку дырявую железную банку и насыпал в нее семечек.
Первыми у кормушки появились синицы. За ними прилетела стайка воробьев. Сначала передрались из-за того, кому первому залезть в банку, а потом выяснилось, что семечки они не любят.
Через несколько дней я увидел на яблоньке снегирей. Они неторопливо клевали зерно и соседям старались не мешать.
К концу недели под банкой начали собираться вороны: подбирали то, что обронили другие птицы. Пробовали добраться до кормушки, да не вышло: тонкие ветви не выдерживали вороньей тяжести.
А к исходу зимы на яблоньку прилетел ястреб. Интересовался он, конечно, не семечками, а синицами. Но на него тут же с громким карканьем налетели вороны.
Увидев, как они гонят ястреба к лесу, Митрич сказал:
— Вороны — наша противовоздушная оборона!
Зимним утром я проснулся от странного звука. Казалось, за окном переливаются тысячи хрустальных колокольчиков. Я побыстрее оделся, прихватил куртку и выбежал наружу. А на крыльце я от удивления долго не мог попасть в рукав и бесполезно махал ладонью.
За ночь нашу обычную деревню подменили хрустальной. Под солнцем блестели ледяные трубы, искрились стеклянные ели, а прямо передо мной поднималась высокая хрустальная береза. Ее ветви еле заметно качались и тихо звенели.
Однако, надев наконец куртку, я подумал, что подменить за ночь целую деревню трудновато. Тут дело в другом. Несколько дней стояла оттепель, а ночью прошел дождь, который сразу же прихватил мороз. Вот наша деревня и стала хрустальной.
— Сколько лет живу, а такого не видела! — из окна во двор глядела Анна Петровна.
— Красиво-то как, а?!
— Красиво-то красиво, да только плохо.
— Почему?
— Деревья могут не выдержать такой красоты. Больно тяжела.
Анна Петровна оказалась права.
Через неделю поднялся сильный ветер, и в деревне начался такой треск, хоть уши сеном затыкай.
— Вот тебе и красота! — говорила Анна Петровна и все волновалась за нашу березу.
Однако старое дерево выстояло. Весной, когда сошел лед, оно выпрямило ствол, поднялось в прежний рост.
— Но теперь даже летом, когда я гляжу на его зеленые ветви, мне слышится тонкий, хрустальный звон.
В конце зимы я поглядел на календарь.
— Скоро весна!
— Не так уж и скоро, — ответила Анна Петровна.
— Почему? — Я показал на стену. — По календарю через два дня.
— А у меня свой календарь.
— Какой?
— Идем-ка.
Вышли мы во двор, и Анна Петровна кивнула на огромную сосульку, которая висела на углу дома.
— Вот мой календарь! Точнее не бывает.
Сосульку эту я, конечно, видел не в первый раз. Она появилась в начале декабря и росла с каждым днем. Наливалась водой в оттепели, крепла во время морозов. А к концу февраля выросла настолько, что я видел в ней свое отражение в полный рост и полдвора в придачу.
