Вера Новицкая - Веселые будни
Кто ужасно-ужасно милый - это учительница рисования. Высокая такая, волосы черные, глаза большущие, идет точно царица, но с нами такая ласковая, меня даже по голове погладила, a как в коридоре встретит, сейчас:
- «Ну-ка, черноглазый стригунчик, подите сюда, покажите ваши тараканчики».
Но если бы только вы видели, что этот самый «стригунчик» в тетрадке рисует!.. Господи, как мне совестно! Так бы хотелось угодить Юлии Григорьевне, но рука ни с места, a коли двинется, так и еще того хуже. И ведь есть же счастливые девочки, которые могут рисовать: и Юля Бек, и Зернова, да и «японочка» моя совсем недурно, a y меня - Боже, Боже, что за ужасные кривули в тетрадке красуются!
Учительница географии y нас очень хорошенькая, зовут ее Елена Петровна; она совсем молоденькая, розовая, тоненькая, нарядная, и всегда как куколка одета. Девочки наши по ней с ума сходят, только не я. Вот хорошенькая она, a не нравится мне, потому что я знаю… То есть не знаю, а… Чувствую, что она никого из нас не любит. Я всегда чувствую, любят меня или нет, и когда нет, мне делается так неуютно, так холодно… А около неё всегда холодно, и глаза y неё недобрые.
Учительница же наша арифметики и того хуже. Это не та, что меня экзаменовала, совсем другая. Зовут ее Вера Андреевна. Она молодая, но вся красная, вечно по классу бегает, руки потирает и вертится, и крутится, ужасно ей хочется миленькой быть, a только по-моему она противная. Мы с Любой ее сейчас же «краснокожим индейцем» прозвали; все девочки одобрили, теперь ее никто иначе и не называет.
Весело y нас в гимназии, просто чудо! Чего-чего мы только на переменках не вытворяем, - да кабы только на переменках, на уроках тоже всяко бывает. У нас своя компания, хоть и маленькая, но, правду надо сказать, шумная. Говорят, что мы и на новеньких не похожи, так скоро ко всему привыкли.
Да, все это хорошо, a уроки-то на завтра все-таки выучить надо, это не дома, тут весь класс слушает, да и перед учительницами совестно. И задана-то гадость какая: горизонт, небосклон, параллельные круги - покорно благодарю. И зачем только все это выдумали?
Бегу, a то мамочка ворчат будет.
Только что пришло письмо от тети Лидуши; пишет, что она с мужем приедет через месяц из Швейцарш и привезет мне что-то очень хорошее. Что бы это могло быть? И отчего прямо не сказать? Извольте-ка четыре недели мучиться!
Моя компания. - Путешествие по Святым местам.
У меня теперь завелось трое друзей неразлучных, мы почти всегда вместе ходим и в классе по соседству сидим. A сколько нам от начальницы достается! Не знаю уже почему, но терпеть она не может, когда обнявшись ходят, как увидит, сейчас: «Пожалуйста, не переплетайтесь!» a мы это именно и любим: обнимаемся все четверо, да по самой середине коридора и маршируем, и кто ни идет, дорогу загораживаем.
Самая тихонькая из нас Люба, она редко когда расшалится и что-нибудь выдумает, зато хохотать мастерица; но наша Шурка Тишалова, той хоть медаль за шалости давай. И мордашка y неё препотешная: плоская, широкая, нос совсем кверху и маленький, как пуговка, глаза серенькие, плутоватые, зубы большие, белые, a щеки точно поджаренные. Страшно на татарчонка похожа. Славная девчонка, никогда-никогда не врет, a все-таки жулик страшнейший.
Полуштофик - это я нашу Штоф так называю, потому что она совсем маленькая, почти как я, - тоже душка: волосенки короткие, белобрысенькие и кудрявые, a рожица всегда улыбается; она на такого веселого, шустрого мальчишку похожа.
Вот вся эта наша компания чуть-чуть в историю не влетела; мы то три выкрутились благополучно, a бедная Шурка так здорово вляпалась… То есть я хотела сказать… Попалась. Это все Володина наука выраженьица то эти, он их из гимназии поприносил; я-то сама ничего, одобряю их, да, беда, другие не одобряют; девочки-то пожалуй, хотя тоже не все, - наша например, всезнающая Зернова раз на меня за это так взглянула! Да она-то - пустяки, a было похуже. Как объявила Евгения Васильевна, что «Краснокожка» нам трудную-претрудную письменную работу даст, я и скажи: - Вот тебе и фунт!
Девочки все фыркнули, a я вовсе смешить их не собиралась, нечаянно это y меня вырвалось. Евгения Васильевна, хоть и засмеялась, но с ужасом на меня взглянула.
«Муся, вы ли это? Такая благовоспитанная девочка! Откуда это y вас?»
Я ей объяснила откуда, a только все-таки отвыкать надо, вовсе не желаю, чтобы все эти тихони наши надо мной смеялись. Покорно благодарю!
Как узнала Шурка про арифметику, сразу точно в воду ее окунули. Странно, так-то вообще она сейчас и сообразит, и придумает что хотите, но лишь дело коснется арифметики… Кончено! Точно y неё в мозгу занавесочку задернули - ни с места. Люба моя насчет задач ни то, ни ce, ни шатко, ни валко; Полуштофик тоже, как Бог на душу положит; я же обыкновенно молодцом, a только - кто его знает! - разве можно уж слишком на свою голову полагаться? A тут еще «Женюрочка» наша напугала: «трудная», говорит, работа будет, претрудная». Шурка чуть не трясется, Штоф охает, и мне страшно делается.
«Господа, a господа! Знаете что? Бежим перед работой к образу прикладываться», - шепчет Тишалова.
Мысль чудная, да сделать-то как? Образ внизу, a ход туда нам, малышам, воспрещается, и Евгения Васильевна в этом отношении ужасная упрямица, - просись не просись, ни за что не пустит. Как же быть? Мудрили мы, мудрили, и порешили потихоньку стрекача задать; проситься хуже, не пустят, да все-таки убежишь, так уж наверно накажут.
Всю вторую перемену мы провертелись y лестницы; - никак не улизнешь: как назло, то одна, то другая «синявка» так и шмыгает около нас.
Вот и звонок. Все в классы входят и мы плетемся, нос повеся. Тишалова чуть не плачет; глядя на нее, и y меня как будто душа в пятки уходит. «Женюрочки» еще в классе нет, «Краснокожки» тоже.
- A что, если сейчас слетать? Еще успеем, теперь все по местам, на лестнице никого не встретим, а? Идем живо! - говорит Тишалова.
- Ладно, идем, - говорю. ..
- Идем, - говорит и Штоф;
Люба немножко трусит, но только одну минуту, и мы вихрем несемся по лестнице в среднюю залу. По дороге ни души.
Подбегаем к образу. Я приподнимаюсь на цыпочки и перевешиваюсь через решетку с правой стороны, Люба с левой, Штоф в середине, Шурка ждет очереди. Я прикладываюсь и, давай Бог ноги, улепетываю наверх, вскакиваю в класс; остальные за мной. Уф! Доехали! Евгении Васильевны все еще нет.
Но где же Тишалова? Странно.
Вдруг в дверях появляется Евгения Васильевна и Шура. Батюшки-светы, что ж это значит? На нее без смеху глядеть невозможно: её прямые редкие волосенки, почти везде мокрые, прилипли к голове, и с них что-то капает…
Евгения Васильевна, красная-прекрасная, собирается отчитывать Шурку, но за их спиной появляется «индеец».
- Это что за дивное видение? - спрашивает она, установившись на Тишалову и состроив насмешливую гримасу.
Туда ж таки «Краснокожка», еще остроумничать!
Шурке стыдно и смешно, она тоже вся красная и просит «выйти».
Евгения Васильевна сама идет с ней и через минуту приводит ее обратно, еще более облизанную, но сухую, - с неё уже не капает.
Класс хохочет, a мы все переглядываемся, - влетели!
Зернова сидит как мумия, Грачева поджимает губы - радуется, что нам достанется. Но «Краснокожка» усмиряет всех и велит записывать задачу. Тишалова шепчет нам:
- Лампадку на голову перевернула, но все-таки приложилась. Муся, милая, ради Бога, подсказывай, до смерти боюсь.
Задача была не хитрая и сразу y меня вышла. Люба поднаврала в одном месте, но по моей поправила.
У бедной Шурки, видно, дело не ладилось, она и сопела, и пыхтела - да только это не всегда помогает. Нагибается к Леоновой, спрашивает, сколько фунтов во втором вопросе получается. Ta будто не слышит. Скажет она, как же! Но по крайней мере, хоть гадости не сделала, a Танька Грачева, слышу, нарочно неверно подсказывает. Вот противная! Смотрю, - «индеец» с «Женюрочкой» о чем-то беседуют, тогда я тетрадкой закрылась, да все строчки Тишаловой и подсказала.
A уж Таньке это даром не пройдет, я ее тоже когда-нибудь подкачу.
После звонка мы, как всегда, уходить собрались, да не тут-то было. Начала Евгения Васильевна суд и расправу чинить, сейчас Шурку за бока. Ta все по чистой совести и рассказала. Евгения Васильевна сразу успокоилась, поняла, конечно, что по серьезному делу ходили, a не за глупостями какими-нибудь, улыбнулась и спрашивает:
«Что ж это вы одна y меня в классе такая набожная?»
Шурка взглянула на нас, замялась немножко и говорит:
- Да, это я одна выдумала.
«И ходили одна? Никого в свое странствование к святым местам не соблазнили?»
Тишалова краснеет и собирается открыть рот, чтобы что-то соврать, но я встаю и говорю:
«И я ходила, Евгения Васильевна».
- И я, - подымается Люба.
«Я тоже», - подтягивает Штоф.
- Ну, за это молодцы, что честно сознаетесь, a Тишалова славный товарищ, никого выдать не хотела. Что ж? Повинную голову, говорят, и меч не сечет, и я вас этот раз наказывать не буду, да Тишалова и так уж претерпела, ишь как напомадилась! - A что, Шура, небось противно? - Только впредь, дети, чтобы этого не было. Правило не пускать вас вниз не я выдумала, но исполнять его и слушаться старших меня я обязана; если же вы будете продолжать туда бегать, то по вашей милости y меня будут крупные неприятности. Зачем же нам с вами ссориться? Правда? Значит, впредь ничего не делать без спросу. Ну, a теперь марш завтракать, вон уж Ермолаева вытерпеть не может, жует что-то.
