Эльвира Смелик - Скажи, Лиса!
Люблю волейбол.
Сама я не играю. Точнее, играю, но… – как бы помягче выразиться? – фигово. Особенно это касается подачи. Луплю рукой по мячу так, что едва не ору от боли. А тот и до сетки не долетает.
Волейбол – единственная спортивная игра, которую я могу смотреть по телевизору. А уж в реале… да еще когда на площадке знакомые люди! Тем более десятый «А». И еще темболéе – Юра Сокольников.
На него нельзя не залюбоваться: высокий, стройный, спортивный. Берет даже самые безнадежные подачи. А когда ставит блок, взлетает ввысь, весь такой вытянутый, устремленный вверх.
Естественно, мне было не до контрольной. И вернуть меня на грешную землю оказалось некому. Светка старательно пыхтела над задачами. Химия – не ее конек. Зато у нее есть упрямство и характер.
Очнулась я, только когда Золушка напомнила о времени, но это случилось за пять минут до звонка.
Вообще-то я успела написать парочку формул, но уже тогда прекрасно понимала, что Золушку они не удовлетворят, что тройку она мне сможет поставить, только отвернувшись и с закрытыми глазами. Поэтому двойка меня ни капли не удивила. Да и не расстроила. Химичка переживала из-за нее гораздо больше моего.
– Алиса, не понимаю. Одно дело, если бы было решено неправильно. Но у тебя почти совсем ничего не решено. Почему?
Я опять пожала плечами. Не могла же я признаться перед классом, что весь урок пялилась на играющего в волейбол Сокольникова! Да я бы вообще никому и ни за что в этом не призналась. Даже Светке.
Я мыслю… и прочее и прочее
Утро незаметно растворилось в свете наступающего дня, волнение на море, носящем название «Моя жизнь», постепенно улеглось, уступив место обычной легкой ряби.
Да-да! Моя жизнь вполне спокойна и размеренна, без неожиданных грандиозных сюрпризов и крупных стихийных бедствий. Самое значительное и жуткое в ней – папина смерть.
Папа погиб в аварии. Но мне тогда едва исполнилось четыре, и я ничего не помню. Абсолютно. О том, что у меня был папа, мне известно только из маминых рассказов. Если бы она молчала, я бы так и осталась в неведении, думала бы, что я и она – вот и все, и никого другого не было.
Без маминых рассказов папа будто бы и не существует. Как папа выглядит, я знаю по фотографиям. Он высокий. Но не стройный, наоборот, полноватый. Круглолицый, волосы чуть кучерявятся. Он похож на большого добродушного медведя. Такого, как в мультсериале про Машу.
Толик смотрится гораздо мужественней и представительней.
Толик – это…
Да ладно, чего уж там! Толик – это мамин жених. Роста он невысокого, но в остальном… Даже мы со Светкой единодушно признали его внешнюю привлекательность.
Мама познакомилась с Толиком года два назад, а сейчас у них все настолько серьезно, что…
– Назарова! – Это уже русичка Валентина Аркадьевна. – Тебя куда отмечать? В присутствующие или отсутствующие? О чем ты все время думаешь?
А может ли человек не думать?
От внезапного фантастического осознания того, что кто-то способен прочитать мои мысли, у меня мурашки бегут по спине. Я стараюсь не думать, но от этого думается еще сильней. Всякие размышления начинают носиться у меня в голове сумасшедшей толпой. Самые глупые толкаются сильнее всех и практически насмерть затаптывают умных.
Я думаю о том, что думать нельзя; о том, какие мои мысли будут прочитаны; о том, что они, скорее всего, окажутся не очень приятными, потому как секунду назад я думала, что парню, стоящему рядом со мной в автобусе, не мешало бы почаще мыться и пользоваться дезодорантом, и, если он читает мои мысли…
Стоп!
– Валентина Аркадьевна, лучше в присутствующие. Потому что душой я всегда с вами. Где бы ни была и что бы ни делала.
– Ой, Назарова! – Русичка вроде бы с осуждением качает головой. Но я понимаю, что ее приятно позабавил мой отклик. Только она почему-то считает, что учителю не следует в этом признаваться.
Симпатичный, ужасный и опасный
Входная дверь подъезда медленно закрывалась за моей спиной, но в последний момент, когда она должна была с легким стуком вписаться в проем, кто-то удержал ее, чуть распахнул и с шелестом просочился в узкую щель. Я не видела, я слышала, звук за звуком, и неожиданность и поспешность случившегося мне не понравились.
Местные распахивают перед собой двери во всю ширь, гордо и самовлюбленно внося собственное тело в родной подъезд. Как же – хозяева! А кому надо прошмыгнуть быстро и незаметно, в последний момент?
Ясно! За спиной моей притаилось нечто ужасное и опасное.
Не знаю почему, но я не рванула со всех ног по лестнице, а застыла на месте, и кто-то едва не врезался мне в спину.
Входная дверь все-таки стукнула, и тут же сзади прозвучал вопрос:
– Ты здесь живешь?
Ударение на «здесь».
Прежде чем нападать, обычно ни о чем не спрашивают, тем более о прописке; молча делают свое черное дело. Я не ответила, озадаченно обернулась. Ужасное и опасное оказалось вполне симпатичным: высоким, темноволосым, юным. Если и старше меня, то ненамного. И я слегка успокоилась. Может, напрасно?
Несколько секунд мы молча глазели друг на друга. Лично я размышляла: зачем ему знать, здесь я живу или нет, и стоит ли мне с ним разговаривать? А он, кажется, оценивал мои умственные способности и решал: не встретилась ли ему вдруг глухонемая девушка?
Он не выдержал первым – похоже, торопился – и повторил, старательно и четко выговаривая слова:
– Ты здесь живешь?
Ударение по-прежнему на «здесь».
– Ну, – неопределенно протянула я, а он, подпрыгнув то ли от нетерпения, то ли от радости, устремился вверх.
– Пойдем!
«Куда пойдем? Почему – пойдем? Вот еще!»
Это я только хотела сказать – точнее, возмущенно выпалить, – но не успела, срочно пришлось разбираться с координацией и двигательными рефлексами. Иначе бы полетела я носом в затоптанные грязные ступеньки.
Симпатичный, ужасный и опасный, не дожидаясь ни согласия, ни возражения, поволок меня за собой.
Его пальцы крепко стискивали мое запястье, и я, путаясь в собственных ногах, послушно скакала вслед за ним вверх по лестнице. Только на площадке перед лифтом я сердито затрепыхалась, но моих движений, кажется, не заметили.
Мой похититель ткнул пальцем в кнопку вызова. Лифт, оказавшийся на первом этаже, гостеприимно раздвинул двери, и я оказалась внутри кабинки.
– Какой этаж?
Я столько раз за свою жизнь слышала этот вопрос, что отвечала на него уже рефлекторно, как собака Павлова, пускающая слюни по звонку. Цифра вырывалась у меня раньше, чем я успевала осознать смысл обращенных ко мне слов.
– Пятый.
Симпатичный, ужасный и опасный, конечно же, надавил на «пятерку». Пока двери двумя смыкающимися лезвиями отрезали нас от остального пространства, раздался сдавленный писк домофона. Симпатичный, ужасный и опасный вздрогнул, а вслед за ним вздрогнул лифт, срываясь с места и возносясь ввысь, а до меня наконец дошло: похититель вовсе не собирается на меня нападать, он сам от кого-то скрывается.
Я мгновенно прониклась к нему сочувствием и попыталась угадать, от кого он прячется и почему.
Моя благополучная, размеренная жизнь лишила меня возможности в таких вопросах обращаться к собственному опыту, перечислять же все дурацкие версии, которые мгновенно возникли в моем начитанном мозгу, не имело смысла. Тем более ехать до пятого этажа недолго.
Так и не выбрав версии, я вышла из лифта. Симпатичный, но, видимо, уже не ужасный и не опасный, дернулся было следом за мной, но потом остановился, ткнул в кнопку с цифрой «десять» и только тогда выскочил наружу.
Что еще за глупости?
О зверях и птицах
На нашей площадке, как и на любой другой в доме, располагались четыре квартиры, двери которых выходили в небольшой предбанник. Его отделяла от лестничной клетки еще одна дверь. Раньше она была обычной – белой, деревянной, с непрозрачным, словно подернутым инеем узорчатым стеклом. Но со временем дверь окрепла, возмужала, набрала вес, стала металлической, по цвету – ржаво-коричневой. Ключ от ее внушительного замка был огромным и ярко-желтым.
Держа его в руках, я ощущала себя Буратино: «В ее руках от счастья ключ…»
Когда мы ввалились в предбанник, снизу уже доносились торопливые гулкие шаги. Нашелся кто-то сердобольный, впустил страждущих.
Симпатичный, но несостоявшийся ужасный и опасный торопливо закрыл дверь и многозначительно глянул на золотой ключик, который я сжимала в руке.
