Александр Аронов - Цирк приехал!
Усатый полуголый укротитель, похожий на пирата, щелкал бичом и стрелял из пистолетов. Разъяренные львы, тигры и пантеры беспрекословно подчинялись жесту, слову, даже взгляду своего властелина.
Дрессированные лошадки охотно танцевали то быструю веселую «Барыню», то залихватский «Гопак», то медленные плавные вальсы, покачивая в такт музыке пышными и яркими перьями на головах, нежно гремя серебряными колокольчиками на нарядных сбруях.
На манеж вышли в белых костюмах кудрявый мальчик и девочка с бантом в русой косе. Мальчик бросал девочку и ловил на вытянутые руки. Она стояла головой на его голове, оба ходили колесом по кругу и прыгали то так, то эдак, разбрасывая в стороны легкие крашеные опилки.
«Наверное, и я бы так мог! Ведь они тоже маленькие! — обрадовался Борька. — Я бы научился и выступал в цирке».
И он стал представлять себя в разных красивых нарядах — то ловким гимнастом, поднимающимся все выше и выше к самому куполу по косо натянутому канату, держа на лбу кипящий медный самовар; то непобедимым силачом, валящим с ног одним ударом здоровенного быка; то быстро, до ослепления, кувыркавшимся прыгуном; то смельчаком, висящим вниз головой на качающейся трапеции, держась за неё одними носочками…
Он не замечал, как чадили керосиновые лампы, как хрипел и фальшивил наемный оркестр, какими потрепанными были костюмы артистов…
Ему нравился и резкий кисло-сладкий запах цирка: запах животных, опилок, глины, сырого песка, грима, пота; нравился и важный человек во фраке, обозначенный в программке шпрех-шталмейстером, который очень громко, хоть и не очень понятно объявлял: «Следующим номером нашей гр-р-р-рандиозной программы…»
Мальчик влюбился и в проворных людей в зеленых мундирах с серебряными нашивками, которыми командовал шпрех-шталмейстер. Подручные быстро работали на манеже, то подметая ковер, то скатывая и раскатывая его, то устанавливая диковинные аппараты, то помогая артистам в их номерах.
— Живее, униформа, живее! — покрикивал на своих помощников человек во фраке.
Однако душой цирка были клоуны. Они умели все: превращали воду в вино, потом в молоко, потом в бенгальский огонь не хуже самого фокусника, вертелись на турниках не хуже самих турнистов, катались в женских нарядах после наездницы, стоя в седлах на кончиках пальцев, не держась руками за поводья… Клоуны стремительно кувыркались под взрывы хохота и восторженные возгласы толпы, оглашая воздух веселыми криками, пронзительным плачем и оглушительными оплеухами, причем тела их сливались в единое вращательное непрерывное сверкание…
Они свистали на разных дудках, пищиках, трубах и флейтах, ездили верхом на свинье, сидя задом наперед. А как уморительно ходили на руках, дрыгая во все стороны ногами! Как острили! Борька никогда в жизни столько не смеялся. У него даже выступили слезы.
Он отодвинулся от отца, поднялся с места на галерке и как завороженный начал спускаться вниз по лестнице к манежу. На него шикали, но мальчик, не обращая ни на кого внимания, устроился на груде веревок и тросов у мачты перед самым барьером.
Зрители стонали от смеха и восторга. Толстый размалеванный рыжий клоун Коко с носом картошкой, в клетчатом пиджаке, коротких брючках и огромных ботинках с задранными вверх носами, держал пари с клоуном Мишелем, у которого все было белым: балдахин, туфли на высоких каблуках, чулки, колпачок. Даже лицо Мишеля с выражением застывшего изумления из-за того, что одна бровь была посажена чересчур высоко, а другая чересчур низко, было осыпано мукой. На спине клоуна была вышита печальная голубая луна, а на груди — радостное золотое солнце с длинными лучами. По лицу были рассыпаны разноцветные звезды.
Перед клоунами на ковре лежал в раскрытой коробке огромный торт. Мишель громко повторял бестолковому Коко условия пари, жестикулируя длинной белой колбасой:
— Ты не имеешь права говорить слово «нет». Если ты три раза подряд скажешь «нет», не выиграешь этот красивый торт! Понял?
— Понял! — радостно завопил Коко. — А слово «да» я могу говорить?
— Вот именно! Ты имеешь право говорить только слово «да».
— А «нет» не могу?
— Нет! Играем по рублю! Согласен?
— Да! Кладу свой рубль! Да!
— Отлично! И я кладу свой! Начали?
— Да! Начали! Да!
— Скажи, пожалуйста, Коко, ты раньше когда-нибудь играл в эту игру?
— Нет!
— Нет? Отлично! Рубль мой, — захохотал Мишель, пряча деньги.
Рыжий клоун сморщил лицо и вздохнул. Он так печально отвел глаза в сторону, что все засмеялись.
— Не робей, Коко! Осталось ещё два вопроса! Ответишь на них правильно — и торт твой! Играем по три рубля. Согласен?
— Да! — завопил Коко, вынимая деньги.
— Скажи, пожалуйста, если ты выиграешь торт, ты дашь мне половину?
— Нет!
— Ах, нет? Проиграл! — радостно захохотал Мишель. — Остался последний вопрос! Ответишь на него «нет» — и торт мой! Играем по десять рублей! Согласен?
— Да! — сказал Коко так жалобно, что все снова рассмеялись.
Белый клоун долго рылся по карманам, вытащил сторублевую бумажку, растерянно помахал ею в воздухе и спросил:
— У тебя случайно нечем разменять сто рублей?
— Нет…
— Нет? Торт мой! — радостно закричал Мишель.
Коко оттолкнул его, схватил торт и бросился улепетывать. У барьера, рядом с Борькой, он споткнулся, упал и угодил лицом прямо в торт.
Цирк хохотал.
Мишель подождал, пока Коко встанет на ноги, а потом ударил его по голове белой колбасой. Раздался выстрел, и на лбу Коко стала расти шишка, а из глаз брызнул длинный фонтан слез.
Борька очень обрадовался, когда несколько этих чудесных капель попали на него…
В антракте отец с сыном отправились в конюшню осматривать животных. Всю дорогу Борька расспрашивал:
— Как эти слезы сделаны? Онине настоящие? И торт не настоящий? Он из мыла, да? И шишка не настоящая? Из чего она сделана? Из воздушного шарика?
На одном конце конюшни находились хищные звери, на другом — лошади. У клеток резко пахло аммиаком и сырым мясом, у стойл — теплым хлебом, навозом и свежим сеном. Чтобы заглушить эти запахи, пол конюшни, выскобленный до блеска ножами, был обрызган хвойной водой, но аромат хвои не перебивал запахов конюшни, а лишьсмешивался с ним. Горячий воздух казался густым и не двигался.
Львы, тигры и пантеры, не обращая внимания на гомонящих посетителей, сновали за толстыми решетками своихтесных клеток или храпели, уткнувшись мордами в лапы, свесив до пола концы толстых хвостов.
Больше всего зрителей столпилось перед небольшой сетчатой клеткой. На полу её лежали рядышком две двухмесячные пантеры, возле которых на оловянной тарелке был накрошен сырой мясной фарш. Но злые малыши даже не смотрели на него. Похожие на вылизанных черных кошек, они забились в угол клетки и скалили розовые пасти, обнажая ещё маленькие, но острые, как иглы, белоснежные клыки, с ненавистью глядя на опротивевших людей горящими зелеными глазами.
«Ф-р-р-р! Ф-р-р-р!» — безостановочно шипели пантеры, ударяя по полу прямыми, как палки, хвостами и расправляя когти.
— Ну и злюки, — сказал Борька.
Лошади стояли по обеим сторонам неширокого прохода головой друг к другу. Налево — белые, направо — вороные, казавшиеся при мерцающем свете ламп темно-синими. Каждое стойло украшала яркая дощечка с кличкой лошади.
— Алмаз, Аметист, Бриллиант, Гранат, Янтарь, — читал Борька, проходя мимо деревянных, неструганых стойл.
Возле лошадей нарядные, торжественные униформисты в белых перчатках держали в руках блестящие подносы с морковью, нарезанной тонкими, продолговатыми дольками.
Борька сразу узнал длинногривую белую лошадь. Это она особенно красиво танцевала вальс, лучше всех вставала на дыбы и последней ушла с манежа на задних ногах. Звали её Малахит.
О поднос звякнул пятачок, брошенный отцом. Борька крепко зажал в ладони морковные дольки и, поднятый сильными отцовскими руками, очутился перед самой мордой лошади. Он почувствовал её теплое дыхание.
Увидев морковь, лошадь фыркнула.
— Спокойно, Малахит! — сказал униформист. Борька улыбнулся лошади и протянул ей морковь.
Малахит покосился на мальчика огромным влажным коричневым глазом и осторожно захватил морковные дольки с Борькиной ладони сухими теплыми губами. Мальчик почувствовал себя самым счастливым человеком на земле.
Лошадь громко захрустела морковью. Борька внимательно следил, как двигались желваки под атласной шерстью Малахита.
Съев морковь, лошадь застучала передним копытом по полу и… высунула язык.
— Ай, молодец! Ай, бравушки! — похвалил Малахита униформист.
Борька с отцом удивленно переглянулись.
— Ещё требует, попрошайка! — рассмеялся униформист.
— Кто же её научил?
— Сама. Один раз случайно язык высунула, а как поняла, что людям это нравится, все время так дразниться стала.
