Тамара Михеева - Когда мы остаемся одни
– Ничего с твоей дверью не станет!
– Татьяна, ты поговори у меня, поговори!
Она эту дверь делала? Что за манера – дверьми хлопать? Ты совсем их там не воспитывала?
Говорил он с такой издёвкой, что Янке хотелось разбить эту чёртову дверь о дедову голову. Подумаешь, дверью хлопнула! Может, у Янки темперамент такой, а он сразу всех собак на маму спустил! Пользуется, что она ничего ему ответить не может…
А почему не может? Янка помнила, что раньше, когда они приезжали сюда только на лето, мама легко вступала в перепалки с дедом и бабушкой, которая тоже ворчала на Янку с Ростиком и всё время воспитывала: сядь нормально, убери локти со стола, не ковыряй в носу, как ты разговариваешь со старшими, не перебивай, не шаркай ногами, не бери без спросу… И так по кругу, снова и снова. Мама часто за них вступалась, говорила, что они всего лишь дети и что воспитание не сводится к нотациям и что-то ещё в таком духе. По поводу воспитания моментально вспыхивали споры и ссоры. Но теперь мама всегда молчала. Вступалась, только если дед с бабушкой совсем уж перегибали палку. И сама всё время напоминала детям, как надо себя вести: ничего не брать без спросу, не лезть, куда не следует, спрашивать разрешения о каждой мелочи, о которой раньше Янка и не подумала бы спрашивать. Это же и их дом тоже! Их летний дом, они каждый год тут! С самого рождения! Но теперь Янка всё время, всё время чувствовала себя в гостях. Они просто в гостях. Они в гостях навсегда.
В конце сентября от «той» бабушки, папиной мамы, пришло письмо. Длинное, на трёх страницах. Адресовано оно было всем сразу: Янке, Ростику, маме, бабушке с дедушкой. «Та» бабушка писала маме, чтобы она простила Андрея, не держала зла, раз так вышло, но ведь есть общие дети, и он по ним скучает. Бабушке и дедушке кланялась и тоже просила прощения за сына. Ростику писала, как они по нему соскучились, что ждут в гости на Новый год и каникулы, что дедушка купил ему две новых настольных игры и ждёт-не дождётся, когда можно будет в них с Ростиком сыграть. Для Янки был отдельный листок. И, взяв его, она ушла на крылечко.
«Яночка, солнышко мое, – писала «та» бабушка, – если бы ты знала, как я по вам всем скучаю, всё вспоминаю, какая ты была маленькая и как росла потом, как на первое сентября мы тебя в школу провожали, а ты не хотела, чтобы тебе бантики завязывали. Яночка, ты прости его, хотя я сама его простить не могу, но ты дочка, ты должна простить. Сердцу ведь не прикажешь, с места не сдвинешь. Дорогая моя внученька, приезжайте к нам хоть в гости! Ты же знаешь, как мы с дедом вас любим. Всё моё сердце по вам истосковалось, раньше ведь ты каждый день ко мне забегала. Мама, наверное, не захочет вас с Ростиком отпустить, но ты ей скажи, что мы дорогу вам оплатим, встретим, а если она забоится, то я и приехать за вами могу. Мы-то ведь не виноваты, что так у них получилось. Да и никто не виноват. Я тут ребят твоих часто встречаю, они все спрашивают про тебя, а что я им отвечу? Я и сама ничего толком не знаю…».
Янка сидела на ступеньках, прислонив голову к потемневшему от дождей и времени столбу, который держал крышу крыльца. Их дом стоял на склоне горы, и отсюда был виден краешек моря и кусочек набережной. Было холодно. Море ходило тёмными длинными шагами волн, будто дум у него было не меньше, чем у Янки. В непонятном, пугающем молчании носились над водой чайки. Наверное, шторм будет. Янка ни разу не была в Крыму зимой. Она замёрзла, но в дом идти не хотелось. На крылечко выскочил Ростик.
– Что тебе бабушка пишет? – и по интонации Янка сразу поняла, что его мама послала.
– В гости зовёт.
– Меня тоже! – сказал он хвастливо. – Поедем?
– Поедем.
До этого письма Янка даже не думала о том, что можно поехать в гости. Тот город и всю прошлую жизнь будто вычеркнули, стёрли ластиком. Она, конечно, ходила в Интернет-кафе и проверяла ящик, но писала ей только Майка, редко-редко кто ещё из девчонок. Поехать! Встретиться опять с одноклассниками! С Майкой! По улицам пройтись, заглянуть в школу!
Жить они будут у бабушки, они и раньше у неё часто ночевали, если родители ругались. Янка понимала, пока ещё смутно, что мама вряд ли их отпустит. Но тут же решила, что поедет всё равно. Главное – не просить у неё денег. Сама заработает и поедет.
Глава 2
Чужой и знакомый
Они переехали сюда в августе – самом страшном, по мнению бабушки, месяце. Потому что в августе в Посёлке скапливалось столько народу, что казалось, будто он трещит по швам, рвётся, и в эти дыры вылезают дикие пляжи, плотно усыпанные нудистами, палаточные лагеря вдруг появившиеся на ближайшем холме, новые лотки и киоски, которым не хватало набережной, и они заползали на обычные улицы. «Две Москвы и три Клева» называл Посёлок в августе дед.
А Янке нравилось. Нравилось, что столько народу толпится на улицах. Идёшь, толкаясь, будто и не захолустье вовсе, не окраина мира, а столица. И вокруг звуки, запахи, тела, платья, панамки, голоса…
В августе приезжала из Москвы к своей бабушке Светка. Первые три дня она была вся такая из себя, столичная штучка, а потом всё чаще забывала дома тёмные очки и мобильник, не хуже Таля лазила по скалам и ныряла с волнорезов, подцепляла местные словечки, и уже трудно было представить, что она дочка какого-то крутого продюсера, снялась в трёх взрослых серьёзных фильмах и двух сериалах. Светка – это тоже август. И всё Янке казалось, что они на каникулах. Что они уедут совсем скоро, за неделю до школы, как всегда уезжали.
А потом пришёл сентябрь.
Посёлок пустел постепенно. Будто воздушный шарик с маленькой дырочкой, из которого медленно выходит воздух. Сначала уехали семьи с детьми. Опустел детский оздоровительный лагерь у подножья Горы. На пляже теперь не было слышно визга и писка. Только модные старушки с маленькими собачками на тонких поводках, брюхастые дядьки да неформалы. Неформалов было много. В конце августа они лавиной сходили с гор, заполняли улицы и пляжи от Коктебеля и до Посёлка. По вечерам жгли костры прямо на набережной, стучали в тамтамы, пели песни под гитару, фаеры устраивали представления, бросив у ног помятую шляпу с грустной горсткой монет.
Янке с Ростиком строго-настрого запрещалось подходить к неформалам и разговаривать с ними. Считалось, что уж они-то точно «плохому научат». Но Янке нравилось наблюдать за ними, за их особенной, непонятной жизнью. В детстве она даже мечтала сбежать с ними и бродить по свету.
Янка всегда приезжала сюда только летом, и ей казалось, что здесь всегда так: жарко, шумно, многолюдно, сплошной праздник, вечный карнавал. Она не могла представить, как живёт Посёлок осенью и зимой. И вот осень пришла. А жизнь продолжалась. И надо было идти в школу, которая – хорошо ещё! – была русская, а вечерами в клубе показывали кино, иногда концерты. Работали магазины. Ходили в Феодосию и Симферополь автобусы. Шумело море.
Янке пришлось открывать Посёлок заново. Он был похож и не похож на её летний мир, к которому она привыкла и думала, что знает его, как содержимое своей сумочки. А он вдруг оказался огромным чемоданом с тысячей потайных кармашков и отделений. Надо узнавать, где библиотека, поликлиника, почта. Хочешь отправить Майке письмо по «мылу» – ищи Интернет-клуб.
Посёлок всегда был бедным и простым, а тут вдруг появился в нём целый квартал богатых вилл с лужайками, фонтанами, заборами. Кто в них жил и жил ли, Янка не знала. Ей вообще казалось, что она теперь мало что знает, ещё меньше понимает. И другие флаги на административных зданиях, и другой гимн на линейке в школе, и за хороший ответ ставят здесь не «пять», а «десять», и деньги другие. Первое время она всё пересчитывала в уме на рубли, потом привыкла. Мама с Ростиком быстро начали «гхэкать» и «шокать», а Янка усиленно за собой следила, старательно говорила без всех «диалектных особенностей», будто и этим хотела отгородиться от мира, который ей навязали.
Хорошо ещё, что у неё были Даша и Таль. Они помогали ей, каждый по-своему. И если бы не они, в этой школе Янке бы пришлось совсем туго. То есть учителя-то приняли её хорошо. Поспрашивали, что и как было в прежней школе, что уже прошли. Особенно ей их классная понравилась, Диана Васильевна. Она молодая была и красивая. Вела физику, и как-то так вела, что даже Янка её понимала. И разговаривала всегда по-человечески, без нотаций, не то, что мама. Но ведь школа – это не только учителя.
В конце первой учебной недели устроили дискотеку для 8—11 классов, и Янка, конечно, пошла. Потому что это дома можно было закатывать истерики, что не собирается она тут ни к чему привыкать, «тебе надо, ты и привыкай», но умом-то она понимала, что хочешь не хочешь, а привыкать придётся, общаться придётся, или, как дед говорил, «врастать в коллектив». Иначе какая это будет жизнь?
В столовой убрали столы, поставили аппаратуру. Десятиклассники вели сначала какую-то конкурсную программу, на которую Янка смотрела снисходительно, ну а потом начались танцы. Янка сидела в мерцающей цветомузыкой темноте зала рядом с Дашей и думала, что в своей школе у неё не было ни одного свободного медленного танца. Уж если не Рябинин, то Ивлин, не Ивлин, так Орехов, а на худой конец Иванов или Сёмин. А тут… Да и кто её может пригласить? Ну, не Таль же! Он одного с ней роста, а когда она на каблуках, как сейчас, даже ниже, чего смеяться-то…
