Жаклин Уилсон - Дневник Трейси Бикер

Полицейским, я бы арестовала Громилу-Гориллу и навсегда упекла его за решетку.

Котенком, я бы отрастила длиннющие когти и острые клыки. Я бы кусала и царапала всех вокруг, люди бы меня боялись и делали все, что я скажу.

Обижена, я бы отомстила обидчику.

Невидимкой, я бы за всеми шпионила.

Очень высокой, я бы топтала всех огромными ногами.

Очень богатой, я бы купила себе дом и… Об этом я уже писала. Надоело мне отвечать на вопросы. Так, что у нас дальше?

Моя история

Жила-была девочка, и звали ее Трейси Бикер. Дурацкое начало, прямо как в сказке. Я не люблю сказки. Они все одинаковые. Добрым, послушным и красивым девочкам (длинные золотистые кудряшки и так далее) непременно везет: подумаешь, подмести пару угольков или посидеть в мрачной башне, где полно паутины, зато потом подворачивается принц — «и они живут долго и счастливо». Прекрасным и послушным девочкам всегда сопутствует сказочная удача. Но не дай бог родиться безобразной и своенравной — везения не видать. Наградят идиотским прозвищем вроде Румпельштилцхен, и ни один король не пригласит на бал. Мало того, как ни помогай принцу или принцессе, не услышишь и спасибо в ответ. Как тут не обидеться? Разъяришься, затопаешь ногами — и провалишься в землю по пояс. Или докричишься до безумия, тебя саму запрут в башне, а ключ выбросят.

Я в свое время натопалась и накричалась. Меня частенько запирали. Однажды я просидела под замком целый день. И целую ночь. Это было еще в первом приюте, я никак не могла успокоиться, потому что меня разлучили с мамой. Я была совсем маленькой, но нянечек это не смутило. Меня заперли в чулане. Я не выдумываю. Хотя вообще-то я часто привираю. Так веселее. Тетя Пегги говорила: «Опять сочиняешь».

Я все время выдумывала: «Тетя Пегги, что сегодня было! К нам заходила мама! Я запрыгнула в ее шикарную спортивную машину, и мы помчались по магазинам. Мама купила мне огромный флакон потрясающих духов, „Пуазон“, прямо как те, что дядя Сид подарил тебе на день рождения. Я играла в отравителя, ведь „пуазон“ по-французски „яд“, и случайно вылила весь флакон прямо на себя — чувствуешь запах? Но это мои духи. Что случилось с твоими, не представляю, наверное, кто-то из ребят их стащил».

И все в таком духе. По-моему, выходило убедительнее некуда, но тетя Пегги даже не слушала. Она начинала качать головой, багровела и выходила из себя: «Гадкая девчонка, ты опять сочиняешь!» И шлепала меня.

Приемная мать не должна шлепать ребенка. Я пожаловалась Илень на тетю Пегги, но та только вздохнула: «Знаешь, Трейси, иногда ты сама напрашиваешься». Гнусная ложь. Ни разу я не просила тетю Пегги: «Тетушка, отшлепай-ка меня побольнее». А она по правде шлепала сильно, чуть пониже ягодицы, где очень чувствительное место. Тетя Пегги мне совсем не нравилась. Если бы мы жили в сказке, я бы наслала на нее страшное проклятие. Думаете, вырастила бы у нее на кончике носа громадную бородавку? Заставила бы плеваться жабами и лягушками каждый раз, как она откроет рот? Нет, есть у меня в запасе кое-что похуже. У нее из носа постоянно бы текли длиннющие сопли, сколько ни сморкайся, и она бы рыгала на всю улицу, стоило ей только заговорить. Вот это месть!

Ну и ну. Даже позлорадствовать не дают. Когда я начала писать «ЖИЗНЬ ТРЕЙСИ БИКЕР», рядом уселась Илень, наш вредный социальный работник. И как только я стала хихикать, замышляя проклятия для тети Пегги, она удивилась и спросила:

— Трейси, над чем ты смеешься?

— Не ваше дело, — сказала я.

— Трейси, как не стыдно, — ответила она и стала листать мои записи. Вообще-то читать чужие дневники некрасиво. Когда она дошла до злоключений тети Пегги, то вздохнула: — Трейси, это не дело.

— Не ваше дело, Илень, — подтвердила я.

Она снова вздохнула и принялась шевелить губами. Я знаю, она задерживает дыхание и считает до десяти. Так надо делать социальным работникам, когда они говорят с трудным ребенком. Разговаривая со мной, Илень постоянно считает.

Досчитав до десяти, Илень улыбнулась мне широкой фальшивой улыбкой. Примерно так:

— Пойми, Трейси, — принялась объяснять Илень, — ты заполняешь совершенно особый дневник. Это память, которая навсегда останется с тобой. И что же ты записываешь на память? Одни глупости и грубости.

— Я пишу о своей жизни, — возразила я, — и пока что в ней не было ничего замечательного. Чем плохи мои глупости?

Тут Илень снова вздохнула, уже сочувственно, обняла меня одной рукой и произнесла:

— Я знаю, как тяжело тебе приходилось, но ты — ты сама — замечательная. Ты прекрасно это знаешь.

Я покачала головой и попробовала высвободиться.

— Конечно, знаешь. Самая что ни на есть замечательная, — повторила Илень, не разжимая хватки.

— Раз я такая замечательная, что же никто не хочет меня удочерить? — сказала я.

— Дорогая, я знаю, как ты расстроилась, когда от тебя отказались Джули и Тед. Не переживай. Рано или поздно мы найдем для тебя самых лучших родителей.

— То есть страшно богатых?

— А может, и не родителей, а одинокую женщину. Если она сможет стать ответственной матерью.

Я пристально на нее взглянула:

— Илень, у вас нет мужа. И, спорим, вы были бы ответственной матерью. Почему бы вам самой меня не удочерить?

Вот теперь пускай выкручивается.

— Видишь ли, Трейси… Все не так просто… Во-первых, у меня много работы. Я нужна стольким детям…

— Если вы меня удочерите, то сможете бросить работу и заботиться только обо мне. Вам будут выплачивать за меня пособие. Спорим, вам еще приплатят за то, что опекаете трудного ребенка с агрессивным поведением и так далее. Ну так как, Илень? Вы не пожалеете, честное слово.

— Даже не сомневаюсь, Трейси, но — прости, я не хочу заводить детей, — сказала Илень.

Она попыталась крепко меня обнять, но я ее грубо оттолкнула.

— Я пошутила, — объявила я. — Жить с вами! Умереть можно. Вы глупая, скучная, толстая и трясетесь, как кисель. Не дай бог такую приемную мамашу.

— Трейси, ты имеешь полное право сердиться, — произнесла Илень, пытаясь сохранять спокойствие, и незаметно втянула живот.

Я сказала, что вовсе не сержусь, хотя голос сам сорвался на крик. Я сказала, что мне плевать, а у самой глаза наполнились слезами. Но я не заплакала по-настоящему. Я никогда не плачу! Если у меня и текут слезы, так только от аллергии.

— Ну вот, теперь на мою голову свалятся отвратительные проклятия, — пошутила Илень.

— Я уже взялась за дело, — пригрозила я.

— Хорошо, — сказала она.

— Опять вы со своим «хорошо», — заметила я. — Как всегда: «Хорошо, я не против, если тебе от этого станет легче»; «Трейси, я вижу, у тебя в руке огромный окровавленный топор, сейчас ты в ярости снесешь мне голову. Хорошо, давай, если тебе от этого полегчает, я и глазом не моргну, мы, социальные работники, в любой ситуации сохраняем хладнокровие и невозмутимость».

Она не удержалась и рассмеялась.

— Попробуй останься невозмутимой с тобой, — сказала она. — Пиши что хочешь, кнопка. В конце концов, это твоя история.

На том и порешили. В моем личном дневнике я могу писать все, что захочу. Только я не знаю, с чего начать. Может, спросить совета у Илень? Сейчас она в другом углу гостиной, возится с задохликом Питером. Он никак не может придумать, что писать в дневнике. Заполняет ответы очень медленно и вдумчиво, дурацкими синими печатными буквами. Он так старается писать аккуратно, но на его труды жалко смотреть. Вот и сейчас он смазал верхнюю строку и запачкал всю страницу.

Я окликнула Илень, но она не может оторваться от Питера. Бедняжка все волнуется, что напишет неверный ответ, будто мы сдаем идиотский тест на сообразительность. Я этих тестов накатала море. Проще пареной репы. Я справляюсь с ними в мгновение ока. Считается, раз ты детдомовский, то глуп как пробка, но я почти всякий раз набираю сто баллов из ста. Нам, правда, не говорят результаты, но я голову даю на отсечение, это так.

ТРЕЙСИ БИКЕР ОБЫКНОВЕННАЯ ВЫПЕНДРЮШКА, НИЧЕГО ГЛУПЕЕ Я НЕ ЧИТАЛА, А РАЗ У НЕЕ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ МОЗГИ, ПОЧЕМУ ОНА ДО СИХ ПОР ПИСАЕТСЯ В ПОСТЕЛЬКУ?

Не обращайте внимания на чужие каракули. Все это гнусная ложь. Так всегда. Стоит оставить вещь без присмотра, как какой-нибудь паразит ее испортит. Но такой низости я не ожидала. Писать гадости в чужом дневнике! Только один человек на такое способен. Ну, Жюстина Литтлвуд, погоди! Я до тебя доберусь.

Я только отлучилась спасти Илень от полудохлого зануды Питера и скосила глаза в его дневник. Я чуть не рухнула. Знаете, кто для него лучший друг? Я. Я!

— Это что, шутка? — вскипела я.