Гарий Немченко - Сережка — авдеевский ветеран
Шофёр Мишку выпустил и за палец схватился. А в это время и подошёл Пётр Васильич, директор интерната. Увидал кровь и головой покачал…
— Да-а, скоро нашему Мишке прогулки придётся запретить…
— А чего он его дразнил? — крикнул кто-то из ребятишек.
— Конечно — пристаёт к нему!..
— Послушайте, хлопцы, — заговорил Пётр Васильич. — А может быть, мы его, Мишку, выпустим?.. Отвезём подальше в тайгу да там и оставим. Пусть, пока ещё не поздно, идёт себе берлогу искать, а то ведь зимушка уже близко… Может, выпустим — чего ему жить в неволе?
Но тут ребята, стоявшие рядом с ним, закричали так громко, что Пётр Васильич даже уши прикрыл: всё равно, мол, не слышу…
Медведя оставили, только выпускать из клетки вскорости совсем перестали…
Кормили его хорошо, дежурные три раза в день приносили ему из столовой почти по полному ведру остатков, да ещё многие из ребятишек припрятывали для него в кармане то кусок хлеба, то осколочек сахару, и медвежонок рос быстро. Уже через год его и совсем было не узнать, а через два он превратился в громадного и страшного на вид зверя…
Целыми днями ходил он по своей клетке, а так как теперь она была для него мала, то медведь делал всего три шага, потом, привставая на двух лапах, начиная вроде бы приподниматься, всем телом перекидывался обратно. Делал три шага в другую сторону и снова начинал привставать… Так он перекатывался туда-сюда, словно громадный живой маятник.
А то вдруг Мишка вставал посреди клетки во весь рост на задних лапах, смешно мотал громадной своей головой и тоже туда-сюда покачивался. Похоже было на то, будто он хотел начать какой-то танец, да только почему-то никак не решался, и всё делал только первый да первый шаг. В эти минуты он широко таращил маленькие свои карие глазки и то и дело приоткрывал красную с белыми мокрыми зубами пасть, а слегка приподнятые лапы с чёрными когтями, длинными и слегка изогнутыми, висели у него, свободно покачиваясь, около груди…
Сейчас хорошо было видно, какого Мишка громадного роста — на целую голову небось выше длинного заведующего районо Виталия Сергеевича, который приходил в интернат историю преподавать… Да только уж больно неповоротливым он казался, и вид у него был совсем мирный, даже как будто придурковатый — чего вот рот раскрыл, стоит и покачивается?..
И только когда медведь, опускаясь на передние лапы, очень быстро и сноровисто изгибался переваливаясь на бок, вдруг становилось понятно, что это и есть тот самый ловкий и сильный зверь, который отлично лазает на высокие кедры, переплывает горные речки и догоняет даже самую быструю лошадь…
2К тому времени, с которого я хочу начать свой рассказ, в интернате медведь прожил уже почти три года…
Ну, что тут скажешь — как ему за это время жилось?
Некоторые считали, что жилось медведю здесь прямо-таки очень хорошо. Ни уроков тебе учить не надо, ни класс подметать… К доске, уж и само собой, никто не вызовет… И скучно никогда не бывает, потому что все вертятся вокруг: «Миша!.. Миша!..» И конфеты носят карманами: сиди, мол, себе и жуй.
Что касается конфет, то тут надо откровенно сказать: перепадало их Мишке и в самом деле немало. А всё потому, что интернат находился в посёлке строителей, и хоть стал теперь этот посёлок уже очень большой, пойти с экскурсией было здесь особенно некуда, а значит, и детсадовских малышей, и первоклашек из других школ сюда приводили: «Вот, дети, перед вами медведь!..»
Стоят дети и смотрят.
А те, у кого есть в кармане конфета, подходят потихоньку поближе и просовывают её через сетку, которой давно уже огородили клетку из прутьев, чтобы медведю не бросали ничего лишнего, да чтобы он, если вдруг ты зазеваешься, не мог до тебя дотянуться…
А так просунут ему конфету, медведь ляжет на брюхо, вытянет лапу, подвинет её к себе и съест потом вместе с бумажкой.
Приходили посмотреть на медведя и ребята постарше, и совсем взрослые — с малышами и без малышей, — и все они тоже кормили Мишку сахарком да конфетами.
Из окна, в котором занимался третий «А», клетку хорошо было видно, и, глядя, как Мишке опять дают сладкое, Венька Степаков только тяжело вздыхал… Он и так любил на уроке ворон считать, а тут подопрёт щёку ладошкой, рот приоткроет — натурально слюнки текут!..
А как только прозвенит звонок, Венька — к медведю. И начинает ребятишек учить:
— Эй вы, малышня!.. Не так бросаете. Не видите, что ли, что он сердится? А ну-ка, дай покажу!.. Да давай, давай, не бойся! И ты давай…
Соберёт у ребятишек все конфеты, одну, редко две потом бросит в клетку, а остальные — в карман.
— Ладно, ладно, — говорит, — а то у него, у медведя, от конфет от ваших все зубы повыпадают!..
На самом же деле этот Венька считал, что медведю и так, без конфет, слишком сладко живётся: сиди себе, таращи глаза, ничего не делай…
Но многие ребята в интернате о том, как медведю живётся, думали немножко иначе.
Чего хорошего, в самом деле, если на тебя целыми днями глазеют, если всякий, кого ты в первый раз видишь, уже кричит тебе:
— Эй, эй, Мишка, да ты сюда посмотри!..
Посмотришь, а он тебе покажет язык.
Прикроешь глаза, чтобы на минуту вздремнуть, а тебя уже кто-то другой окликает. Ты ещё не успел к нему обернуться, а ему уж не терпится, он уже достаёт из кармана гвоздь, или гайку, или ещё что и норовит попасть тебе прямо в нос.
В начале прошлой зимы хотел ведь медведь уснуть — да как же, уснёшь! Соберутся около клетки не только малыши, но и здоровые дурачки семиклассники и давай кричать:
— Ну, выйди, Миша, ну где ты!..
Их прогонят — они опять.
Стали бросать в берлогу, что под полом из плах, камни да всякие железки, а потом длинную проволоку притащили и давай ею ширять вниз… Заревел Мишка и поднялся.
Совет дружины поставил потом около клетки дежурных, а директор интерната Пётр Васильич приказал школьному сторожу Фомичу к медведю никого и близко не подпускать, да было, видно, уже поздно, так Мишка и не залёг, так на всю зиму и не уснул и потому шатался по клетке целыми днями сонный и злой…
Повариха тётя Ульяна, которая часто сама приносила Мишке еду, подолгу глядела, как жадно он ест, покачивала головой и жалостно говорила:
— Посмотрите, люди добрые, да разве ж это медведь?.. Вот когда я ещё в тайге жила… По малину, бывало, пойдёшь, стоишь себе, куст обираешь. Где-нибудь рядом хрустнет сучок, а ты — ноль внимания: а, думаешь, соседка… А ему-то, Мишке, малина — если спелая да хорошая — почитай, слаще мёда. Один рясный кусток, да второй — так забудется, что носом к носу с тобой столкнётся… С перепугу крикнешь, и ты — в одну сторону, он — в другую… А однажды я телёнка искала. На опушку вышла — трава высокая… Гляжу — прямо под ногами лежит. А я уже долго искала — и разозлилась… А ну-ка, кричу, в стайку бегом!.. Да ногой в бок!.. А он ка-ак рявкнет, медведь!.. Убегать кинулся, думала, с ног собьёт… Много я их тогда видала, медведей, так то ведь какие были медведи: гладкие, да чистые, да красавцы — шерсть, ну так тебе и лоснится… Сказано оно — воля!.. Где его ветерком обдует, бока расчешет, а где и дождичком… На солнышке на горячем поспит, на травке на свежей поваляется, вот он и зверь как зверь… А тут? Чем тебе не хрюшка — и помои лопает, и грязный такой же. Только и всего, что пятачка на носу нету…
3В самом конце августа из окрестных деревень стали возвращаться интернатские ребята…
Лето простояло в тайге погожее, ягодное да грибное, мальчишки хорошенько набегались, и теперь только и разговоров было о том, кто какого поймал тайменя, да кто на какой кедр лазал за шишками, и выходило так, что таймень был у каждого самый большой, а кедр, конечно, — самый высокий… Если кого сено грести или ту же малину собирать отцу-матери заставлять приходилось чуть ли не с боем, тот теперь вспоминал об этом в охотку, и все без удержу хвастали… Один уверял, что нырять научился не хуже любого водолаза, другой божился, что плавать теперь умеет не только с одной рукой, но и вовсе без рук, и все задирали рубахи, показывая загар, и давали руку пощупать мускулы.
Кто-то вспомнил о медведе, и все гурьбой отправились посмотреть на Мишку и с ним поздороваться.
Подошли, а около клетки уже стоит Егорка Полунин из пятого класса.
— Сейчас он его попросит кивнуть нам, — заговорили мальчишки.
— Ага, пусть покивает!..
— А может, за лето медведь-то уже и забыл Егорку?
Егорка Полунин был один из тех, кому Пётр Васильич разрешал и кормить медведя, и чистить клетку. Когда входил Егорка, бывало, за загородку из сетки, ребятишки снаружи облепляли сетку, как мухи.
«Пускай он ухо тебе даст!» — кричали Егорке.
