Наталья Кравцова - От заката до рассвета
— Ты не помнишь, кто вылетел перед нами? — спросила я Лиду.
— Кажется, Рая Аронова. А может быть, и нет.
В эту ночь мы летели на цель третий раз, а уже после первого вылета очередность обычно нарушалась.
Лучи, разрезая темноту, освещали самолет, и он казался светлым серебристым мотыльком, запутавшимся в паутине.
— Что это они не стреляют? Держат, а не стреляют…
«Они» — это немцы. В самом деле, с земли по самолету не стреляли. Просто держали в лучах. Здесь были зенитки, несколько крупнокалиберных пулеметов, но все они молчали. Самолет медленно летел, оставаясь в перекрестье, и паутина лучей шевелилась.
Скоро все выяснилось. В воздухе неподалеку от «ПО-2» мелькнула тень и вспыхнула желтая ракета. Такие ракеты были только у немцев. Что-то блеснуло в луче прожектора, и в направлении самолета цепочкой побежали сверху голубоватые огоньки — трассирующие пули.
Истребитель! Фашистский истребитель вышел на охоту за нашими «ПО-2». Так вот почему молчат зенитки! Они боятся поразить свой самолет и отдают «ПО-2» на расправу истребителю. А тот спокойно расстреливает наши тихоходные самолеты, попавшие в лучи: лучшей мишени не придумаешь!
Снова побежали голубоватые огоньки — трассирующей лентой прямо в перекрестье лучей. Внизу разорвались бомбы — это по цели отбомбился «ПО-2». Лучи упрямо вели его, и вдруг я заметила на самолете яркую точку. Точка росла, становилась ярче… Огонь!
— Наташа, что это?! Они горят!..
Пламя охватило весь самолет. Он стал падать, оставляя за собой светлую извилистую полоску дыма… Отвалилось горящее крыло. Вспыхнули один за другим огоньки — красные, зеленые. Это рвались ракеты в кабине штурмана.
Кто же это? Кто?
Меня охватила мелкая дрожь. Как в ознобе, застучали зубы… Что-то говорила Лида, но я не слушала ее, не отвечала. Я смотрела, как все ниже и ниже опускался пылающий комок. Коснувшись земли, он взметнулся кверху снопом искр — и замер. Небольшой костер на земле — вот и все, что осталось от самолета…
Прожекторы выключились один за другим. Стало темно. Еще минуты две — и они снова зажгутся. На этот раз, чтобы схватить нас.
Наш самолет приближался к одному из наиболее укрепленных районов «Голубой линии»…
Нет, нельзя же так! Нужно что-то придумать! Не лезть же самим в раскрытую пасть…
Мы стали кружиться возле цели, набирая высоту. Потом, осветив цель, с высоты полторы тысячи метров планировали, лавируя между прожекторами. Я продолжала планировать на приглушенном моторе и после того, как Лида сбросила бомбы. Прибор показывал триста метров, когда я включила газ полностью. Мы уходили к линии фронта на малой высоте.
Но что это? За спиной опять светло! На цель пришел следующий самолет. Он не знает об истребителе!.. И невозможно ему сообщить об опасности, и невозможно ничем помочь!
Минута — и он в лучах. Опять молчат зенитки. Все повторяется: вспыхивает желтая ракета «Я — свой», летят цепочкой голубые огоньки — и «ПО-2» горит…
В эту темную ночь сгорели над целью четыре «ПО-2». Восемь девушек: Женя Крутова, Соня Рогова, Аня Высоцкая, Галя Докутович, Валя Полунина, Лена Саликова, Женя Сухорукова и Глаша Каширина.
Я часто вижу сны. Цветные. Наверное, оттого, что мы летаем ночью и остается масса световых впечатлений. Вспышки зенитных разрывов, яркие лучи прожекторов, пожары, цветные ракеты, пулеметные трассы, перестрелка на земле — и все на фоне темной ночи. Это врезается в память, остается надолго.
И после войны мне долго снились цветные сны. А потом все прошло. Сны стали серыми, обычными, без ярких красок…
Талисман
Сквозь плотно занавешенные окна прорвался узкий солнечный луч. Как живой, заиграл тысячами светлых пылинок. Медленно пополз по одеялу. Это Галина койка.
А Галя не вернулась…
Слышно было, как ворочались на соломенных матрацах девушки. Никто не спал. Полеты были тяжелые.
Солнечный луч двигался дальше. Осветив кусочек стенки, он стал подкрадываться к кукле. Кукла — Галин талисман. Подарок знакомого летчика, который летал на «бостонах».
У куклы было семьдесят три боевых вылета. Она сидела, прислонясь к подушке, растерянно глядя в пространство. Вдруг неподвижное лицо ее оживилось, засветилось, как будто она вспомнила что-то хорошее. Но луч скользнул дальше — и оно погасло.
Я закрыла глаза. Спать, спать… Вечером снова на полеты.
Ты мой белый, шелковистый,Не скучай, друг, без меня…
До войны Галя увлекалась прыжками. Это ее стихи о парашюте. Белый, шелковистый…
А Галя сгорела. У нее не было парашюта. Вместо парашютов мы брали дополнительный груз бомб.
Хорошо бы уснуть…
Это случилось вчера. Был обыкновенный вечер, такой, как другие. Поднимая пыль, рулили к центру поля самолеты. Приземистые, похожие на стрекоз «ПО-2» раскачивались на ухабах. Ровный рокочущий гул стоял над аэродромом.
Но вот последний самолет пристроился сбоку к остальным. Мотор фыркнул и умолк. И сразу наступила тишина. Такая густая и липкая, что стало больно ушам и захотелось крикнуть: «А-аа-а!» Казалось, голос твой растает в тишине.
Я громко позвала:
— Галя!
— Чего, Нат?
Галя сидела сзади, в штурманской кабине. Зашелестела бумага.
— Мне показалось, что я оглохла. Но теперь слышу: квакают лягушки, ругаются механики…
— Машина развозит бомбы, кричит дежурный по полетам, — продолжила Галя.
— Ты пишешь? Письмо?
— Нет. Так просто. Пришло кое-что в голову.
— А-аа. Ну, пиши, — сказала я и подумала: «Стихи, наверное».
Она опять зашуршала бумагой — спрятала в планшет.
Я уселась в кабине поудобнее. Запрокинула голову — теперь я видела только небо и кусочек крыла. Можно было отдохнуть, даже вздремнуть: самолет, улетевший в дивизию за боевой задачей, еще не вернулся.
На землю спускались теплые летние сумерки. Очертания самолетов стали нечеткими, расплывчатыми. На небе выступили первые звездочки. Словно испугавшись, что появились слишком рано, они слабо мерцали в вышине. Их трудно было увидеть сразу. Но если выбрать небольшой участок неба и долго всматриваться в него, то обязательно найдешь две, три и даже пять неярких серебряных точек.
— На-ат, — сказала Галя, — почему-то мне все еще не верится, что мы полетим вместе. Странно…
Сердце у меня сжалось, словно кто-то сдавил его и не отпускал.
— Почему? — спросила я. Спросила очень тихо. Я знала, почему.
— Никак не могу привыкнуть к тому, что ты летчик. Всегда мы были штурманами, и вот теперь… ты… — Голос ее становился все тише, и она умолкла совсем.
Мне стало жарко, на лбу выступили капельки пота. Я медленно, стараясь, чтобы Галя не заметила моего волнения, стянула с головы шлем, расстегнула воротник комбинезона.
Уже не в первый раз я испытывала это тягостное чувство. Мне было жаль Галю, до слез обидно за нее. И в то же время я чувствовала себя виноватой, словно отняла у нее самое дорогое, близкое сердцу. Мечту? Может быть.
Нас было пятеро. Пять девушек-штурманов, которые умели управлять самолетом. Все мы хотели стать летчиками. И Галя мечтала об этом. Может быть, больше всех. Но именно ей одной это не удалось.
Несчастный случай. Нелепость. Это произошло ночью между вылетами. Пока механики ставили заплаты на пробоине в крыле, Галя прилегла отдохнуть. Она уснула в траве у самолета… Когда ее вынули из-под колес бензозаправщика, никто не надеялся, что она будет жить.
Потом госпиталь. Сломанный позвоночник долго не срастался. Спустя полгода Галя, не долечившись, вернулась в полк. И снова летала. Только о мечте своей больше не говорила.
Некоторое время мы молчали. Я не умела и не пыталась утешать Галю.
От земли, щедро нагретой за день солнцем, поднимался теплый воздух. Неслышными, легкими прикосновениями он успокаивал, и казалось, что погружаешься в мягкую, ласковую волну. Хотелось забыть обо всем и ни о чем не думать.
Только сидеть так, не двигаясь, и ничего не видеть, кроме темного крыла на фоне неба и голубоватого мерцания звезд, чистых, только что родившихся.
Галя заговорила первая:
— Когда я вот так смотрю на звезды, мне кажется, что все уже было раньше… И я жила уже однажды, давным-давно. И вечер был точь-в-точь такой же…
Помолчав немного, она вдруг сказала совсем другим, глуховатым голосом:
— Знаешь, прошел ровно год с тех пор…
— Да. Июль.
— А мне кажется, что все это случилось только вчера.
— Не думай об этом.
— Если бы не ужасная боль по временам. Она мне постоянно напоминает. И так мешает…
— Ты слишком устаешь, Галка. Много летаешь. Так нельзя!
— Нет, я не о том. Я не могу не летать. И не могу простить себе, никак не могу!
— Но ты же не виновата!
