Вадим Фролов - Невероятно насыщенная жизнь
13.40 — 14.00 — Шел домой и думал о… и о том, как мне все-таки уплотнить время.
14.00 — 14.20 — Встретил у ворот Фуфлу и Хлястика.
— Давай поговорим, — они мне сказали.
— Нечего мне с вами разговаривать, — сказал я, — у меня дела, — и посмотрел на часы.
— Часики завел, — сказал Хлястик.
— А ну покажь! — сказал Фуфло.
— Шиш тебе! — сказал я, и тут мы крепко поговорили о том, кто я такой и кто они такие. Они сказали, что, если я буду воображ. и лезть не в св. дел., то схлоп. как след. А я ск., что чих. на них и, если они будут прист. ко всем, то все реб. им покаж. Они смеялись. Я сказал, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. Они хот. отн. часы, но я не дал и ушел домой. А дома все это записал, посмотрел на часы — ничего поговорили!
14.20 — Взял деньги у мамы, авоську, кусок булки с колбасой и книжку, которую дал мне дядя Саша. Чтобы не встретиться опять с этими и не терять зря время, пошел через другой двор и в овощной магазин пришел в…
…14.30 — Встал в очередь за картошкой и решил уплотнить время — открыл книжку. «Репортаж с петлей на шее» называется. Я вначале подумал, что опять про шпионов, но оказалось совсем другое… совсем другое… Меня толкали, куда-то отодвигали, а я читал. Кто-то смеялся, кто-то чего-то спрашивал, а я читал. Потом здоровенный дядька двинул меня под ребро и заорал в самое ухо:
— Чего под ногами путаешься! Читатель!
— Извините, — сказал я и отошел к окну. Потом вдруг посмотрел на часы: мама-мамочка!..
15.00 — Купил картошку и помчался в «Молоко». Книжку убрал подальше, чтобы не отвлекала.
16.00! — Это я только что домой пришел с молоком и картошкой. Полтора часа ходил! Ну ладно, в овощном зачитался: значит, какая-то польза все-таки есть, тем более, что книжка-то! Эх, вот это книжка! Спасибо, дядя Саша! А вот в «Молоке» что я почти целый час делал? А вот что. Купил молоко, посмотрел на часы, достал блокнот и пристроился на подоконнике, чтобы записать время. Подходит продавщица — худющая, как кочерга, и злая.
— Чего это ты тут пишешь? — спрашивает она.
— Да так, — говорю, — ничего. — И закрываю блокнотик.
— Ничего и дома много, — говорит она и тянет руку за блокнотом. — А ну, покажь!
Совсем, как Фуфло.
Я говорю, что это, мол, мое дело, что я пишу. Может быть, стихи.
— Я тебе покажу стихи, — говорит эта кочерга, — ишь писатель! Какие ты у нас непорядки выискал? Мал еще у нас непорядки выискивать!
— Да ничего я у вас не выискиваю, — говорю я.
— Нет, выискивал, — говорит она занудным таким голосом. — Вот так ходют всякие, выискивають, пишуть, а потом тебя премии лишають. А ну, покажь!
Я спрятал блокнот в карман и хотел идти, но она не пускала, а тут еще кассирша свой голос подала и покупатели зашумели — кто за меня, кто против меня. Кто кричит на кочергу, чтобы она становилась за прилавок и работала, а кто кричит, что надо разобраться: может, я в карман плавленый сырок сунул. Пропади он пропадом, этот хронометраж! Хорошо, какой-то старичок вмешался и меня вызволил.
— Я, — говорит, — его знаю. Он мальчик вполне приличный и действительно стихи пишет. Очень хорошие.
Тут все заулыбались и начали меня хвалить и даже кассирша стала меня просить, чтобы я почитал стихи вслух. Час от часу не легче. Стою красный как рак и рот открыть не могу, хотя вообще-то я находчивый. Но тут стихи! У меня от стихов, которые в школе наизусть учить надо, и то зубы всегда болеть начинают, а тут…
— Он застенчивый, — говорит старичок, а сам подталкивает меня к двери, — настоящие поэты все застенчивые.
— А может, он частушки на нас сочиняет, — не унимается продавщица и хочет меня опять за плечо взять, но тут-уж все зашумели, чтобы она оставила приличного мальчика в покое, и я под шумок даю дралка. Уношу ноги. А то этот старичок скажет, что я романы пишу. Бегу от магазина, потом оборачиваюсь посмотреть, не бежит ли за мной эта кочерга, и вижу, что старичок стоит у магазина и в руках у него огромная сумка и палочка. Мне становится совестно, что я ему даже спасибо не сказал, и я возвращаюсь. В результате я забираю у него сумку и провожаю его до дому. Живет он аж у Мальцевского рынка — чего он в этот магазин забрался, когда у них там молочных магазинов рядом сколько влезет. Всю дорогу старичок читает мне наизусть разные стихи. Вроде ничего стихи — хорошие, хотя я не очень-то в них разбираюсь. Но одни мне даже запомнились. Как это: «Гвозди бы делать из этих людей — крепче бы не было в мире гвоздей!» Это ничего, это мне нравится. Это вот про таких, как Юлиус Фучик, и про космонавтов, и про Алексея Мересьева.
Старичок живет на пятом этаже здоровенного серого дома, и лифт не работает, и мы ползем с ним потихоньку наверх. Он на каждой площадке отдыхает и читает новые стихи, а у самой двери приглашает меня в гости и говорит, что у него отличная внучка, моя ровесница, и она тоже очень любит стихи. Он, кажется, и сам поверил, что я пишу стихи, но, в общем, он ничего старичок — добрый. Он опять приглашает меня в гости, но я вежливо отказываюсь и говорю, что зайду в другой раз, когда буду посвободней. Прощаюсь и бегу домой, вернее еду трамваем — времечко-то уже — охо-хо!
Примечание № 2. Дядя Саша, все это можно не читать. Это я просто так записал. Для себя. Интересно стало.
16.00 — 16.10 — Выгонял Мишку гулять с Повидлой. Наказал ему строго, чтобы больше 30 мин. не гулял — обедать надо.
16.10 — 16.20 — Уговаривал Ольгу подмести пол, но она заныла, что у нее много уроков, и если она не отдохнет, то не может их готовить. Подмел сам.
16.20 — 16.50 — Помогал маме готовить обед. Чистил картошку и пр. Оля смилостивилась — накрыла на стол. В кухне мама вдруг села на табуретку и взялась за сердце. Я было побежал за каплями, но она сказала, что не надо, а потом сказала таким жалобным голосом (мне всегда завыть хочется, когда она говорит таким голосом):
— Сенечка, а папа ведь так и не приходил с вечера. Я уж не хотела тебя беспокоить, думала, вот-вот придет, а сейчас невмоготу. Сбегай узнай, что он там… А я уж обед доготовлю.
Вот черт, я с этим хронометражем и не заметил, что бати утром не было. Правда, он и раньше часто уходил, когда мы еще спали, но тут-то с ночи его нет…
— Ладно, мам, ты не волнуйся, работа у него такая, — сказал я, но она даже не улыбнулась, и я побежал.
16.50 — 17.00 — У отца через три дома от нас, где жилконтора, есть отдельный кабинет, как он говорит. А какой уж там кабинет — так, комнатушка: стол, два стула, шкаф, да еще железный ящик — сейф. Там он держит документы на всяких нарушителей. В этом кабинете его не было, и в жилконторе сказали, что сегодня он еще не приходил.
17.00 — 17.15 — Помчался в райотдел милиции. Ну, слава богу! Батя был там — в дежурке. Собирался уходить. Мы вышли вместе. Он положил мне руку на плечо и спросил обеспокоенно:
— Чего примчался? Случилось чего?
Я почему-то разозлился.
— «Случилось, случилось!» — передразнил я его. — Он ночами пропадает, а потом еще спрашивает, не случилось ли чего!
Я размахивал руками — я всегда размахиваю руками, когда злюсь, он держал меня за плечо, и так мы шли и выясняли отношения. Он сокрушенно качал головой и все твердил, что работа у него такая.
— Предупредить-то мог, — кричал я. — У него работа, а мы ночи не спи! Да? У него работа, а у мамы — сердце! Мог бы…
— Мог бы, — виновато соглашается он, — да закрутился, Сеня. Дела тут такие.
На углу он остановился, снял руку с моего плеча и сказал, глядя в сторону:
— Понимаешь, Сеня, я и сейчас домой не могу, — он развел руками, — дела тут такие. Маме скажи, чтобы не волновалась. Приду к ужину.
Я только рукой махнул — что с ним будешь делать.
17.15 — 18.00 — Пока шел домой… Нет, не буду сейчас ничего писать. Потом расскажу. В общем, сорок пять минуток пшикнули, сгорели голубым огнем, совершенно непроизводительно. Дела!
18.00 — 18.25 — Пришел домой и успокоил маму насчет отца, а она все равно беспокоится — Мишки, паразита, нет. Понесся искать. Двадцать минут искал этого тунеядца. Нашел у самой Невы. Идет как ни в чем не бывало, посвистывает, а Повидло какую-то корягу тащит и хвостом виляет. Тоже тунеядец порядочный.
— Где был? — спрашиваю Мишку.
— А мы на Петропавловку прошвырнулись.
Ну, я не выдержал: дал Мишке подзат., а Повидло хорошего пинка под… Так они еще обиделись!
18.25 — 19.00 — Обедали. А после обеда я все-таки заставил этого тунеядца Мишку посуду вымыть. И даже не слушал, что он там поет, а взял и ткнул его мордой в раковину. Правда, получил замечание от Ангелины Павловны.
— Ф-фу, Сеня, — сказала она басом, — от тебя я этого не ожидала. Такой воспитанный мальчик и… физические методы. Фи!
