Елена Нестерина - Девочка-тайна
– В смысле – «вру»? – искренне удивилась Гликерия. И даже оживилась.
Марина Сергеевна в сердцах хлопнула ладонью по углу парты:
– Или издеваешься. Как можно любить классическую музыку?
– То есть?..
Марина Сергеевна поняла, что перестаралась. Кровь загорелась под кожей её щёк – лицо запылало. А лицо Гликерии выражало то, что девчонка сейчас просто расхохочется – чего, кстати, никто ещё никогда не видел.
– В смысле, – исправилась Марина Сергеевна, – я имею в виду, как её можно любить в твоём возрасте?!
И тут же бойко, как свойская продвинутая училка, принялась сыпать именами поп– и рок-звёзд, названиями групп – как бы спрашивая: это ты любишь? Или это? А может, это? Нет, нет, опять нет? Это был способ, безотказно проверенный на тысячах примитивных умов. Конечно, он сработал и сейчас: некоторые из сидящих в классе одобрительно захмыкали – во даёт наша Мариночка, смотри-ка: трёт по теме, держится в курсе, просекает фишку. Эти слова лились в уши Марине Сергеевне как бальзам. Свои, это свои! Так что пусть Гликерия и те, кто за ней обезьянничает, сморщились, услышав все эти словечки, симпатию аудитории Марина Сергеевна вернула.
– Ладно, дорогая, – с улыбкой сочувствия глядя на Гликерию, проговорила она, – тяга к классике похвальна. Стараешься показать себя образованной барышней, молодец. Но так всё-таки ответь – ну а из современной-то музыки что? Что-то ведь тебе нравится?
– Да много чего. Но я люблю музыку не напоказ, а для себя, – ответила Гликерия и помахала в воздухе коммуникатором. – А если действительно интересно, у меня вот с собой немножко. Из современных и Theatre of Tragedy, и Unheilig тут есть, а из старых… HIM и Tiamat. Можно включить тихонько – красивая музыка. У Tiamat есть такое – как будто викинги плывут. Плывут и поют. Даже слышно, как будто вёсла по воде плещутся.
– Давай, включай! – закричали со всех сторон, Марина Сергеевна еле успокоила эту внезапную бурю.
И в момент, когда буря ещё не утихла, открылась дверь и в кабинет деловитой цепочкой вошли несколько человек старшеклассников. «Занимайтесь, занимайтесь, не обращайте на нас внимания!» – шепнул Марине Сергеевне один из них. Это пожаловали приглашённые ею «Добро и порядок». Они заняли свободные последние парты и слились с массой.
Соколова Оля смотрела на Гликерию, любуясь. Новенькая держалась с большим достоинством. Оле даже казалось, что это она кино сейчас смотрит – так всё получалось красиво и драматично. Опасность усиливалась – комитет по наведению порядка шутить не любил. И являлся только в самых серьёзных случаях.
«Не сдавайся, Гликерия!» – повторяла про себя Оля.
Добившись тишины в классе, Марина Сергеевна, приободрённая поддержкой, задала Гликерии, которая всё ещё со своим непригодившимся гаджетом послушно стояла у доски, следующий запланированный вопрос – почему она не пришла на недавнюю дискотеку? Потому что ей не нравятся дискотеки – так ответила Гликерия. Ха! Почему прогуляла, когда их классу подошла очередь быть «Патрулём добра и порядка»? Потому что не любит, не умеет патрулировать, а надзирать не хочет.
– Ясно… – кивнула Марина Сергеевна.
И вдруг поняла, что говорить-то ей дальше и нечего. Марина Сергеевна не могла не заметить, что её ученики смотрят на новенькую с одобрением. И, к своему удивлению, отметила следующее. Класс не хотел её ненавидеть – такую неформалку, так и не признавшуюся, блэк-металлист она, гот, сатанист-анархист или ещё кто-то. Не хотел отторгать. Её нелюдимость и скрытность никого не взбесили. И не потому, что все в девятом «А» оказались равнодушными. В первый раз Марине Сергеевне пришла в голову мысль о том, что её ученики – другие люди. Не такие, как она. И даже не такие, какими она их считала. Какими они, в принципе, должны быть – ведь дети в своей массе очень конформны. А они, оказывается, люди, для которых гадкий утёнок не проблема. Им, оказывается, с ним интересно. Может, кто-то из них загадится на манер этого утёнка, а кто-то, возможно, оставаясь белым и пушистым, будет рад этому необычному и гадкому персонажу – такому, какой он есть. А кто-то, может, интереса не проявит – но и агрессии тоже.
И ещё она подумала: да пусть живут как хотят, не самые ведь плохие дети! И новенькая, и её повторюшки старенькие – Соколова с Макушевым. Что она, Марина, в самом деле, как собака на сене – у самой жизни нет, и другим надо испортить?.. Марина Сергеевна поняла, что устала: устала завидовать и расстраиваться, устала сожалеть о своих неудачах, бороться, пытаться и дёргаться. Устала быть активной. И пассивной тоже. Ей захотелось понять – а какая она настоящая? Вот какая она – Марина, без ежедневного задора в школе, когда нужно изо всех сил стараться не ронять марку перед коллегами и детьми, без единства и борьбы противоположностей с мамой. Она ведь и не помнила себя – она помнила только свой внешний образ. И она прикладывала усилия, чтобы улучшать и улучшать его. А что хочется лично ей? Чтобы не соответствовать, а именно просто быть? Самой собой быть.
Эх, взять бы больничный лист и уехать куда-нибудь, чтобы там, на свободе, попробовать заглянуть себе в мозги, что ли. Нет, в душу. Наверное…
«А ты, Гликерия, прости, – зная, что никогда этого вслух не скажет, подумала, глубоко вздохнув и глядя на новенькую, Марина Сергеевна, – хорошая ты девочка».
Марине Сергеевне хотелось отпустить всех по домам. И самой бежать – бежать незнамо куда, но чтобы быстро, со свистом ветра в ушах, чтобы прополоскались мозги и всё каким-нибудь чудесным образом переменилось.
Но столь опрометчиво (как она сама теперь понимала) приглашённый ею комитет никого не отпускал просто так. Один за другим дети при исполнении стали выходить к доске.
– Ну, девятый «А», – оглядев собрание, как ласковая мать, улыбнулась Лана Бояршинова, и постепенно улыбка сходила с её лица, уступая место грозе и праведному гневу, – у вас тут и раздрай. Просто анархия какая-то. Что ж вы творите? И вы заметили, Марина Сергеевна, что именно в вашем классе появились вот такие ряженые, – кивнув на Макушева, презрительно проговорила Лана, – сначала одна приехала – вся такая загадочная, а теперь вот ещё и остальные подтягиваются, крестами обвешиваются, глаза чёрным подводят.
– Я не подвожу глаза!
– Помолчи, Макушев. И что, скоро весь класс станет депрессивным? А там и до суицидов недалеко. А то и хуже. И не надо нам рассказывать, и так ясно: от гота до сатаниста и убийцы – один шаг. Это страшно. Вот что кроется за такими милыми неформалами. По большому счёту, подобным людям не место в нормальной школе.
– Надо разобраться в эстетике, а потом говорить! – крикнул Сашка, и Оле, сидящей рядом с ним, стало его даже жалко: как будто это пискнул маленький чёрный цыплёнок. – Ничего вы в готике не понимаете!
– Это вы кое-чего не понимаете, – покачала головой Лана. – Я смотрю, вы тут так радостно расслабились. Что с вами случилось?
Но девятый «А» не владел искусством переговоров. Все сидели и молчали. Дискуссия не завязывалась. Никто из обличаемых не оправдывался.
Тогда комитету, как до этого и Марине Сергеевне, пришлось зайти с другой стороны.
– И вообще, девятый «А», что с вами такое происходит в последнее время? – с напором включился активист Боря – гроза лентяев и нарушителей. – Вас в школе как будто нет. Все вовлечены в процесс развития и общения, и только вы тормозите.
– Вы знаете свои показатели? – тряхнула пухлой распечаткой Катя Андронова – председатель этого комитета, девушка, по мнению Марины Сергеевны, удивительно невзрачная и бесталанная, но с гигантским желанием пробиться в руководители жизни. – Ваш класс занял последнее место в конкурсе стенгазет – хотя раньше уверенно побеждал, а в общешкольной тим-билдинговой игре вообще не участвовал – как это так? И на подготовке к новогоднему празднику ваших раз-два и обчёлся. Я правильно говорю, Костя? Игнорируют они концерт?
– Ага, – широко кивнул из дальнего угла Костик Комков. – Ну а чего им до нашего мероприятия? У них тут свои концерты. Просто лекторий какой-то. Про что там сейчас была лекция-то? Про музыку. А до этого музыки в вашей жизни не было, в дикий край приехал миссионер и начал проповедовать…
В классе хихикнули. Марина Сергеевна испугалась. Она плохо знала жизнь, но тут поняла, что за такими интонациями скрывается… месть.
– Мы уже давно наблюдаем за вашей новой соученицей, – подхватила Катя, – и складывается впечатление, что она негативно влияет на всех вас. Как такое может быть, объясните мне?
Никто, конечно, объяснять ничего не хотел. В окно заглянуло солнце, разорвав многодневную завесу мутных туч. Солнце – главная радость здешних мест. Свобода, улица, солнце!..
– Твой способ выделиться – довольно примитивный, – с сочувствием и жалостью посмотрев на новенькую, которая присела на угол первой парты и наблюдала за разворачиванием атаки, заговорила Лана Бояршинова, – кого ты хочешь удивить? Кого поразить? Ты пытаешься доказать свою уникальность? Это надо делать по-другому. Ты выбрала неверный путь. Это смешно.
