Елена Матвеева - Ведьмины круги (сборник)
Про Катьку я почти не вспоминал.
Глава 16
МОХОВАЯ МОХОВАЯ…
Можно пойти по Марсову полю, но лучше через Летний сад. Он сумрачный, на большей его части так тенисто, что трава на газонах под деревьями не растет. Он такой темно-зеленый, что белые мраморные статуи на его фоне как будто светятся. В сине-зеленом пруду отражается порфировая ваза, стоящая на берегу, на постаменте, и плавает один очень грустный лебедь.
Через Фонтанку перекинулся мостик, а рядом с ним, на внутренней гранитной стенке набережной, на полочке-подставке стоит самый маленький памятник города – бронзовая птичка размером с воробья, чижик-пыжик. Это тот самый чижик-пыжик, который «на Фонтанке водку пил». Рядом находится дом, где в старые времена было Училище правоведения, а ученики его носили пыжиковые шапки. Эту песенку про них сочинили, а может, они сами про себя сочинили.
На подставочке, где чижик стоит, и в воде, под ним, лежит много монеток. Люди бросают их, чтобы вернуться в Петербург. Но я не ищу в кармане монету, потому что и так буду часто возвращаться сюда, а потом буду здесь жить.
Теперь я иду по одной из самых красивых петербургских улиц – улице Пестеля. Она начинается с церковки, и замыкает ее громада собора. По пути читаю мемориальные доски. Интересно, каково родиться в доме, где жил Пушкин, Чайковский или Тургенев?
У домов лица как у людей: красивые и обыкновенные, приветливые и угрюмые, величественные, высокомерные, легкомысленные, таинственные. На улице Пестеля много домов представительных, солидных и таких же дворов. Входишь в один под высоченную арку, а там не двор – настоящая улица. Под другую арку – фасад не менее внушительный, чем уличный, огромный портал, на котором серые гранитные карлики скрючились-скособочились, гнутся, с ног валятся под тяжестью громадных ваз. Нарядный фонарь, колонны и узкий, сразу и не заметишь, вход в следующий двор. Этот размером с маленькую кухоньку. Двор-колодец, труба. Дверь черного входа и цепочки серых окон. Где-то высоко над головой маленький голубой квадратик неба. Из помойного бака, занимающего треть двора, вспугнутые мною, брызгают во все стороны кошки. Я блуждаю глазами по тусклым окнам, пока в одном не натыкаюсь на пристальный взгляд старой женщины с личиком как сморщенное яблоко.
Потом я сижу еще в одном дворе, наблюдаю за воробьями, купающимися в пыли, слушаю магнитофонного Цоя из открытого окна и нюхаю чад жарящегося мяса. У меня на пути два антикварных магазина. Один, с охраной у двери, похож на музей, а второй – на лавку, где все тесно завешано и заставлено и можно целый день рассматривать эту замечательную мешанину из старинной мебели, картин, икон, подсвечников, вееров, ламп, посуды и всевозможных безделушек.
Люся тоже ходила здесь, сидела во двориках, читала надписи на мемориальных досках, разглядывала фасады домов и витрины, и ей очень хотелось жить и учиться в этом городе. Мне тоже хочется, и я в который уж раз мысленно предаю свой родной городишко. И с этим ничего не поделаешь. Я люблю Краснохолмск, заросший ясенем, тополем и кленом, люблю отцовский дом, который для нас потерян. У меня слишком много связано с моим городом. Здесь достаточно приятных и по-своему красивых мест. Но, господи, до чего же он скучен и убог! Наши достопримечательности – алюминиевый, цементный и шиферный заводы, торфопредприятие и картонажная фабрика. Очаги культуры – краеведческий музей, закрытый три года назад после протечки, Дворец культуры с платными кружками, а также дискотеки, видео– и игровые залы.
Мы с мамой живем на улице Семафорной, а недалеко есть Фрезерная и Заготзерновая. Дело, конечно, не в названии… но и в нем тоже.
Я понимаю, что совершаю предательство не только по отношению к своему городу, но и к матери. Через два года я уеду, а кроме меня, у нее никого нет. Игорь не в счет: он давно отдельный. Но не сидеть же мне весь век у материнской юбки!
Это тяжелые мысли. У Люси их не было. Когда она мечтала о Петербурге, она еще не знала Игоря, а остальных ей не жалко было оставить. Интересно другое: что испытывал мой двоюродный братец, отправляясь во Флоренцию?
Моховая улица пересекает Пестеля. Сверяюсь с нумерацией домов – мне налево. И опять мемориальные доски, кружевная решетка, отделяющая парадный двор большого дома от улицы.
Я иду по Люсиным следам. Это сентиментальное путешествие задумано давно. И странное дело, я никогда здесь не был, но все кажется мне знакомым, только забытым. Будто ходил я когда-то по Моховой, видел эти дома. Я и Театральную академию узнал издали. Вот она!
Серый готический замок с гербом. Окна без переплетов, словно застывшие озера, подернутые асфальтовой пленкой пыли. Балкон над входом поддерживают худосочные грифоны с собачьими харями.
Дверь массивная. Собрал силы, чтобы открыть ее, потянул ручку – открылась легко. Люся тоже открывала эту дверь.
В обширном вестибюле, слева, – стеклянная будка с вахтером. Испугался, что остановит, быстро повернул направо и чуть не впилился лбом в зеркало. Вестибюль казался большим из-за зеркала во всю стену, а на самом деле был он маленьким. И тут я осознал, что вокруг довольно много людей. В основном молодых, немного старше меня. Одни куда-то деловито направлялись, другие кучковались, громко разговаривали. Прислушавшись, я понял: это абитуриенты, идут вступительные экзамены.
Я поднялся по лестнице на галерею, окруженную колоннами. Осмотрел мраморные статуи и занялся стендами с фотографиями. Никто на меня не обращал внимания, все были заняты собой и друг другом, и я ходил меж них как невидимка. Очень волновался. Эта прекрасная колоннада, лестница, словно двумя руками обнимающая галерею, закрытые двери классов-мастерских – несостоявшаяся Люсина мечта, а этим ребятам предстояло здесь учиться, стать настоящими артистами, и, может быть, кому-то – великими. Невооруженным глазом было видно, какие они талантливые, красивые, умные. Одним словом, необычные, непохожие на наших провинциальных, Краснохолмских. Они и вели себя как-то особенно, раскованно, и одеты были интересно. Одна девчонка разгуливала в трико, перевязанная через плечо большим купеческим платком с кистями. У другой из-под короткой кожаной юбки торчали ноги-ходули в красных колготках и мягких сапогах выше колена.
Спустившись по лестнице, я без проблем миновал вахтерскую будку и оказался в полутемном зале, который делила пополам шеренга колонн. Стены занимали стеклянные шкафы-витрины, камин и мраморные бюсты. Единственное окно в глубине зала закрывал витраж из тусклых цветных квадратов стекла, почти не пропускавших света. Рядом была дверь, откуда появились двое с какой-то крупной фанерной конструкцией, обтянутой черной материей. Несколько раз ее с грохотом опускали на пол, поднимали и снова несли. Наконец декорацию протащили через дверь в вестибюль.
Откуда-то донесся смех. Я снова был один.
Никогда не хотел стать артистом. Но окружающая обстановка и люди действовали на меня удивительным образом. Мне нравилось здесь всё, сам воздух. Я испытывал сожаление, что не родился с актерским талантом и никогда не буду здесь учиться. Таково было для меня обаяние этого места. А что же должна была ощущать Люся?
В полумраке я разобрал, что фотографии в стеклянном шкафу – сцены из студенческих спектаклей. В другом были макеты декораций. Я постоял у камина, представив, как в незапамятные времена в нем потрескивали горящие полешки. И снова фотографии: учителя и ученики. А дальше… На минуту я остолбенел. Этого не могло быть! Но я смотрел на это и видел. Там, за стеклянной гладью витрины, висело Люсино платье!
Отошел подальше, потом подошел поближе. Конечно же ничего странного в этом призрачном видении не было. Рядом с платьем находилось что-то вроде шелкового тренировочного костюма, черных рейтуз и курточки с надувными плечами, в длинном треугольном вырезе которой виднелась белая рубашка. На груди – золотая цепь. Внизу витрины лежала табличка: «Костюмы к спектаклю „Гамлет“. Работа студентки 4-го курса Одиноковой О.».
Я не мог оторвать глаз от витрины. Я понял, как появился фасон Люсиного платья: и пышная юбка, и удлиненная талия, и высокий стоячий воротник.
Из двери, откуда вытащили декорации, падал рассеянный электрический свет. Я пошел туда и попал в высокий и узкий, самый обычный конторский коридор, а затем на каменную винтовую лестницу. Постоял у круглого окна, глядя во дворик и думая о том, что тень Люси-Офелии преследует меня. А уж в этом доме она обязательно должна была появиться. Обследовав лестницу, я снова вернулся в коридор, и привел он в тупик, к отделу кадров. Дверь была открыта, за столами, заваленными бумагами, сидели женщины.
Возможно, я задержался на пороге, потому что одна из них спросила, что мне нужно. Мне ничего не было нужно, и я ни секунды не верил, что Люся могла скрыться от нас в Театральной академии, какой бы притягательной она ни была. Однако зачем-то спросил:
