Кристине Нёстлингер - Мыслитель действует
– А бедняга Сэр, на него тебе наплевать! – крикнул Туз пик. – Ему не все равно, снимут ли с него это позорное обвинение завтра или через два дня. Почему он должен до понедельника оставаться в глазах ребят вором?
– Сэр, – начал Мыслитель, слегка повышая голос, что с ним случалось крайне редко, – Сэр заранее согласен со всем, что Я предложу в этой истории. – Это «Я» он выделил, как бы поставил на нем ударение. – Если ты мне не веришь, Туз пик, позвони ему!
– О'кей, о'кей. – Он знал, что Мыслитель не врет. – Ладно, я подожду до понедельника. Но тогда меня уже никто не удержит!
– В понедельник ты сможешь сделать себе из этого платка шапочку, – сказал Мыслитель и ткнул Туза пик указательным пальцем в грудь. – В понедельник ты будешь мне благодарен, что не опозорился у директора. – Потом он повернулся к Лилибет и сказал: – Передай от меня привет своей матери. Какая милая женщина! Без ее помощи я, скорей всего, спасовал бы под вашим напором.
На этом Мыслитель попрощался и пошел домой. Туз пик и Лилибет долго растерянно смотрели на дверь, за которой он скрылся.
– А что такого сказала твоя мать? – спросил Туз пик. – Разве в ее словах был какой-то особый смысл?
– Ни особого, ни вообще какого-нибудь смысла я в них не уловила, – сказала Лилибет и, помолчав, добавила: – Но Мыслитель, видно, знает, что делает. Он всегда знает. Я ему полностью доверяю.
У Туза пик пропала охота посидеть у Лилибет. Он попрощался с ней весьма сдержанно. А когда был уже на лестнице, а Лилибет закрывала за ним дверь на оба замка и на цепочку, он пробормотал про себя:
– Черт-те, просто черт-те что, они идут у него на поводу!
11 ГЛАВА,
в которой сперва снова приводятся выдержки из дневника Мыслителя, а затем история принимает такой оборот, что Мыслителю приходится напрягать не только ум, но и мускулы
Пятница, 3 декабря (22 часа).
Я выстирал носовой платок, высушил его на батарее, прогладил и аккуратно сложил. Кроме того, я решил, что больше ни на кого не буду сердиться в нашем классе за то, что они все подозревают в краже Сэра. Иначе мне, по справедливости, надо было также сердиться
на Туза пик за то, что он подозревает Томаса. Он говорит, что доверяет своему чувству. Своему чувству можно доверять, когда решаешь вопрос о том, хочется ли срубать еще один бутерброд или нет. А когда дело касается других людей, то пусть этот тип катится со своим ЧУВСТВОМ куда подальше. Если ЧУВСТВА повинны в том, что другим людям становится худо, то я вообще не желаю иметь никаких чувств. Это же просто безумие! Вот что получается, если начать разматывать всю историю назад с конца:
У Купера возникает ЧУВСТВО любви к Лилибет, а у нее такого чувства не возникает, зато есть ЧУВСТВО дружбы к Тузу пик. Это мешает Куперу, и у него возникает ЧУВСТВО озлобления к Тузу пик, и поэтому он зовет его не иначе, как «верблюд». В результате этого у Туза пик возникает ЧУВСТВО ненависти к Куперу, а при первом же подходящем случае ЧУВСТВО подсказывает ему, что тот вор. И вместо того чтобы напрячь свой ум и постараться уяснить себе, насколько его ЧУВСТВА обоснованны, он включает свой ум односторонне и обдумывает лишь то, что может подкрепить его ЧУВСТВО. И этот парень еще собирается поступать на юридический факультет! Можно только понадеяться, что в дальнейшем он станет нотариусом, а не судьей и будет заниматься исключительно наследственными делами. Иначе он, повинуясь своим чувствам, как дикарь, такое насудит...
Но гораздо больше, чем Туз пик, меня сейчас заботит Сэр. Ему и в самом деле плохо. И что еще серьезней, так хорошо, как прежде, ему теперь уже никогда не будет. Даже если я найду настоящего вора. Он мне это сказал сегодня, когда мы с ним вместе ходили в зоопарк: «То, что они все тут же поверили, что я вор, и перестали со мной водиться, это навсегда останется во мне», – сказал он. И он прав. Сперва Сэр туда, Сэр сюда, Сэр – всеобщий любимец, а потом – блям! – Сэр – подонок, Сэр – вор! Да чему тут удивляться, они вот такие, и всё.
Завтра утром мне надо проследить за тем, чтобы Туз пик не трепал языком направо и налево и не толкал бы свою безумную идею в массы, не то Куперу Томасу придется не лучше, чем Сэру. Но с этим, я думаю, мне будет трудно справиться, потому что ребята сейчас с нами не больно-то разговаривают. К тому же завтра у нас, по счастью, только два урока, ведь учитель рисования болен, и сдвоенное рисование отпадает. Таким образом, будет только одна перемена. Ее я потрачу на то, чтобы рассказать Лилибет и Тузу пик о своих планах. А в десять, как только можно будет уйти из школы, я вступлю на «тропу войны». И возьму с собой Лилибет, вдвоем как-никак легче.
Когда все будет распутано, я куплю матери Лилибет три красные розы. Не скажи она «дедушкин» платок, я бы, возможно, не обратил внимания на то, что платок этот очень старый и застиранный и что вряд ли для ребенка выберут такие огромные «простыни», да еще закажут монограмму, вышитую гладью. И что почти в каждой семье платки суют детям в карманы, не глядя, кому именно он принадлежит. У меня тоже обычно платки с меткой «АЛ», потому что мою маму зовут Анна-Лиза.
Я так зеваю, что слезы из глаз текут... Пойду сейчас спать, потому что завтра я должен быть в форме. Нужны железные нервы, чтобы выдержать все, что предстоит...
Р. S. Мне пришло в голову, что неправильно взять с собой только Лилибет. Туз пик тоже должен пойти с нами, хотя сейчас он меня просто бесит. Но ведь мы все равно друзья. Если его не взять, у него будет ощущение, что его откуда-то исключили. Получилось вроде бы так: убирайся! Раз ты ошибся, раз ты оказался неправ, ты нам больше не нужен!
В субботу утром, ровно без пяти десять, как только прозвенел звонок, Мыслитель, Туз пик и Лилибет выбежали из школы. На ногах у всех троих была школьная обувь – старые полукеды, куртки были распахнуты, а шапки торчали из карманов. Сумки свои они на ходу закинули в клетку, и ученики 3-го «Д», которые в это время не спеша переобувались, чтобы идти домой, с удивлением взирали на эти валяющиеся посреди раздевалки вещи.
– Нам дорога каждая минута, мы должны до него прийти, – сказал Мыслитель на бегу.
– Он обычно ходит пешком. Давайте поедем на трамвае, так мы выиграем время, – предложила Лилибет.
А Туз пик твердил лишь одно:
– Не верю я в это, честно, не верю.
И все же он первым, намного опередив Мыслителя и Лилибет, подбежал к остановке и умоляюще замахал вагоновожатому. Вагоновожатый оказался милым человеком, он подождал Туза пик, потом Лилибет и спросил:
– А вон тот увалень, который сюда ковыляет, он тоже с вами?
Трамвай тронулся только тогда, когда и выбившийся из сил Мыслитель влез наконец на подножку вагона, с трудом переводя дух.
– Какие ужасные испытания мне уготовила судьба! – простонал Мыслитель, плюхаясь на свободное место и дыша, как паровоз.
Пока они ехали в трамвае, то есть целые две длинные остановки, он все пытался отдышаться, хрипел, прерывисто хватал воздух и ни на что другое не был способен.
Возле той остановки, на которой Мыслитель, Туз пик и Лилибет сошли, находился большой универсам и рядом с ним недавно разбитый парк. Поодаль возвышались несколько новых многоэтажных домов с балконами вдоль всего фасада, а между ними, как бы затерявшись, еще стояли домики старого поселка с крошечными садиками. Ветру здесь было раздолье, и он дул с нездешней силой. Чахлые березки в парке дрожали еще сильнее, чем Лилибет, которая, стуча зубами, спросила:
– Где ж этот дом?
Туз пик застегнул молнию на своей куртке, нахлобучил на голову вязаную шапку и пробормотал:
– Он живет просто на краю света!
Мыслитель вынул из кармана лист бумаги и прочел: «Аллея Алоиза Рапоттенштейна 3/17/3/26». Там же был нарисован схематичный план поселка. У последнего многоэтажного дома стоял крестик. Лилибет удивленно поглядела на план.
– Откуда у тебя все это?
– Адрес я взял из телефонного справочника, потому что никто в классе, я вчера всех обзвонил, не знает его адреса. А схему квартала я перерисовал с плана города.
Мыслитель, Лилибет и Туз пик двинулись к последнему дому.
– А если его матери не будет? – сказала Лилибет.
– Значит, нам не повезло, – ответил Туз пик.
– А кто позвонит в дверь? – снова спросила Лилибет.
– Туз пик, – сказал Мыслитель. – Он лучше всех сумеет разыграть этот спектакль.
До самого дома никто из них больше не проронил ни слова. Они вошли в парадное и направились к лифту. Лилибет нажала на красную кнопку. Они молча следили, как опускается в шахте кабина лифта.
Наконец она остановилась.
Мыслитель распахнул дверь.
Лилибет вошла, а Туз пик, все еще колеблясь, сказал:
