Ирина Богатырева - Кадын
Закат заливал холмы охрой, облака пылали, как петушиные перья. Лесистые горы за моей спиной потемнели. Взгляд вяз в сумерках, уже не разбирая деталей. Только река белела теперь ярче, чем днем.
Очи подошла из-за насыпи.
— Зачем он свистел? — спросила она. — Все еще хочет, чтобы мы воротились? Неужели он трус? Здесь так хорошо и спокойно. Давай сложим постели и разведем огонь. А он пусть переходит к нам или остается без ужина — все мясо у моего седла. Или ты не согласна?
Я не знала, что ей сказать. Алый цвет уже вышел из воздуха, солнце скрылось за горы, осталась лишь серость. На востоке забелел почти прозрачный серп растущей луны. Высь была синей, но цвет мутнел ближе к земле и становился прозрачным, дымчатым, как туман, сбегая на землю, к кургану…
— Что так белеет, Очи? — тихо спросила я. Вид был настолько смутный, что я не разбирала, не кажется ли мне это.
— Туман с реки, — пожала она плечами.
Молочная дымка все более явно собиралась у подножья насыпи, росла, постепенно поднимаясь вверх по камням. Я выпустила дыхание из открытого рта. Оно не стало паром.
— Воздух сух, Очи. Берег не низок и не болотист. Это не река дышит так.
Очи тоже поняла это и стала приглядываться к туману. Он нарастал, но не уходил дальше ограды вокруг насыпи. Тут ветер потянул холодом с гор, растрепал нашу одежду, но туман не тронул. И тогда мы различили в нем фигуры высоких людей.
— Чу! — выдохнули мы с Очи вместе.
— Уходим, — сказала я и хотела бежать к Учкту.
— Погоди, они же не делают дурного! — крикнула Очи. — Я хочу понять, кто это.
— Очи, ты дала слово! Мы будем говорить с ними из-за реки. Идем!
— Чего ты боишься?
— Разве ты не видишь сама? Это не духи, это иные созданья.
— Так давай же узнаем их!
— Очи, ты дала слово, сдержи его. Мы должны уходить.
Между тем тени двигались вместе с туманом. И силу, странную, нечеловеческую, уже ощущала я. Новый свист с правого берега заставил нас двигаться. Я оседлала Учкту, подъехала к воде, спешилась, чтобы собрать наши ветки, обернулась — Очи, уже в седле, все медлила, а туман подползал к ногам ее коня.
— Очи! — я крикнула и послала Учкту назад. Но конь моей безрассудной девы умнее был и сам поспешил к реке. Я схватила его под уздцы, и так мы перешли реку. Очи не сопротивлялась.
На другом берегу мы спешились. Даже в темноте были ясно видны огромные тени, заполнившие весь левый берег.
— Я разведу огонь, — сказал Талай.
Много хвороста, как оказалось, мы потеряли на переправе, но нам хватило на ужин. Мы провели его в молчании, не сводя глаз с берега Чу.
— Я не понимаю, кто это, — сказала потом Очи, и ее шепот нам показался громким. — Я послала своего ээ на ту сторону, чтобы узнал, но он отказался. Сказал, что они сделают его своим, и мне не удастся его вернуть.
— Это Чу, — сказал Талай. — Первые жители этих земель, древние люди, не знающие для себя невозможного. Так темные говорят.
— Они живые? Или это их мертвые тени? — спросила я. — Расскажи все, что ты знаешь.
— Темные считают их живыми. Они говорят: это был люд камов, они только полжизни жили в солнечном мире, а полжизни — у тонких ээ.
— Так не живут даже камы, — фыркнула Очи. — Мать говорила, что это опасно: если много времени проводить в тонких мирах, тело истончится и умрет.
— Для Чу было не так, — сказал Талай. — Или темные ошибаются. Но Чу не были людьми. Темные говорят, что однажды они все вместе решили уйти к ээ. Построили себе шалаши из огромных лиственниц, а крыши нагрузили камнями. Собрались все вместе и подрубили столбы. Камни погребли их, но они остались живы. Они в землю ушли. Так темные говорят. Но темные не знают духов и боятся их. Я не вижу, чтобы из мира ээ выходили эти тени. Они иные.
Наш костер потух, но Чу на том берегу были видны все так же ясно: черные, они не сливались с темнотой ночи.
— Что они делают там? — заговорила я шепотом. — Чего-то ждут? Ищут? Строят?
— Наутро все будет, как прежде, — ответил Талай. — Вы Луноликой матери девы, вам больше других открыто, вам это и узнавать. Темные избегают Чу, оставляют жертвы перед насыпями, но скот выпасают в степях у их домов. Можно ли это и нам делать? Или можно даже жить на том берегу, в отдалении от них? Вот что надо узнать.
— Камка говорила, — сказала я, — когда сталкиваешься с неизвестным и видишь, что оно сильнее тебя, успокойся, наполни дух дружелюбием и отпусти его познать суть неизвестного.
— Фе, — фыркнула Очи, — Камка всегда спокойна, как вода, и она все делает долго. Я по-другому сделаю то, что надо.
Она поднялась, подстегнутая некой мыслью, подошла к воде и крикнула, сложив руки у рта:
— Хей! Хей! Я вижу вас! Я здесь! Хей! Кто вы, покажитесь!
Но тени не изменили своего движения и никак не показали, слышат ли Очи. Она продолжала кричать, а потом села и стала смотреть на них. А я поднялась на ближайший холм, села там, подогнув плащ, успокоила дух, наполнив его дружелюбием, и отпустила на другой берег, пытаясь познать Чу.
Сон не сходил ко мне, но приятное, расслабленное оцепенение охватило все тело. Сквозь полуприкрытые веки я видела серебристое сияние молочной реки и темноту берегов. Луна заходила за дальние холмы, становилось совсем темно и холодно, пять звезд небесной повозки сияли высоко в небе, тогда как ее оглоблю скрывали размазанные тучки. Наши кони, Очи у воды, Талай возле костра — все живое казалось ярким, светящимся в темноте. Я поняла, что вижу суть, как учила Камка, и обратилась к левому берегу.
Меня поразило то, что я увидела: вместо темных теней бледно-синие, огромные языки пламени двигались там. Чу не были людьми, пусть даже древними камами: все люди светятся подобно солнцу. Они не были духами: те имеют тяжелые, темные цвета. Их природа была иной, как у огня, что, говорят, вырывается из-под земли. Отец рассказывал мне, он бывал давно, в детстве, в таком месте: из щели в скалах выходил огонь, и был он почти прозрачен, с голубыми языками и не гас никогда. Ни дерева, ничего не нужно было ему, сама скала рождала это пламя, и люди, жившие в тех местах, почитали, и оберегали и пламя, и скалу, и кидали в щель живых людей — жертв священному огню… Но я зря отвлеклась в своих мыслях от Чу: их природа померкла для меня, и вновь темные тени бродили на том берегу.
Я снова погрузилась как бы в дремоту и направила свой дух в их сторону. Образ странной, призрачной земли проявился передо мной. Это не было то место, где мы находились, и это не был мир тонких ээ — в то время я уже хорошо разбиралась в них. Но это был мир Чу, созданный их собственной волей. «Вот куда ушли жить они», — поняла я. Свободная, широкая местность мне предстала. Ни деревьев, ни трав не было в этом странном, пустом месте, лишь отдельные камни лежали, огромные, размером с повозку. Дома с круглыми крышами, без дверей, как шатры, были разбросаны там, но сделаны эти дома были будто из глины. Ни светила, ни огней не было, но все заливал тот же голубоватый свет. И только река была там — такая же, как молочная. И через нее был перекинут мост, но я знала, что ведет он не на противоположный берег, как бывает всегда, а к нам — в солнечный, живой мир.
У правого колена я ощутила своего царя-ээ. Мы вместе созерцали с ним этот сотворенный мир. Но никто не ходил среди домов. Он был пуст.
— Они все перешли по мосту и ходят сейчас здесь, вокруг насыпи? — спросила я.
— Я не могу ответить тебе, я не знаю их, — сказал царь. — Я вижу лишь то, что и ты.
— Почему ты не знаешь их? Не может быть, чтобы даже ээ не знали их.
— Ты хочешь, чтобы я узнал все?
— Да, я хочу.
И мой царь скрылся, а я осталась одна созерцать мир Чу. Но он оставался пуст, и большого труда стоило удерживать видение, пока я не увидела, как вереница голубоватых огней возвращается по мосту. Первый из них нес чашу с солнечными нитями огня, они походили на расплавленное золото. Чу перешли все и окружили эту чашу, припав к ней. Они пили. И тут странная дрожь прошла по всему видению, как рябь по спокойной воде, — или же это мое тело трясло. Я очнулась и на негнущихся ногах отправилась вниз с холма.
Рассвет был холодный. Я куталась в войлочный плащ с головой, поджимала ноги, но сон не шел. Наконец я скинула накидку с себя и вскочила, принялась двигаться, согреваясь. Талай уже развел огонь и жарил мясо. Из-под своего плаща высунула голову заспанная Очишка с взлохмаченными косами. Хмуро оглядела нас, после прошла к реке и умыла лицо холодной водой. Вернувшись и принявшись за волосы, она спросила Талая:
— Ты был уже на том берегу?
— Да, на рассвете. Там пусто и тихо.
Очи смотрела хмуро. Талай протянул ей теплой воды, но она не приняла.
— Ты что-то знаешь о Чу, что еще не сказал нам? — спросила она.
— Я думал, вы будете знать больше и скажете мне. — Талай улыбался. — Все, что известно мне, — это рассказы темных. В них много страха, не всему можно верить.
