Кто моя мама - Аделаида Александровна Котовщикова
Гале стало совестно: Зина так радуется, говорит, скучала очень, а сама она много ли о ней вспоминала? Кажется, нет…
Кто моя мама?
Мария Лукьяновна с тревогой присматривалась к Гале Макушевой. Прежде живая, весёлая, общительная девочка стала замкнутой, сдержанной. Временами она пристально, насторожённо, с недетской серьёзностью и как-то отчуждённо вглядывалась в лица воспитательниц и ребят. Случалось, её заставали забившейся куда-нибудь в укромный уголок. Она сидела неподвижно, с выражением тоски на лице. Иногда её приходилось окликать по нескольку раз.
Однажды Софья Павловна пожаловалась директору на Галину грубость.
— Галя грубит? — Мария Лукьяновна поморщилась, как от боли. — Это так на неё не похоже.
— Конечно, не похоже, — согласилась Софья Павловна. — Бросила пальто на окне в гардеробной. Я ей говорю: «Что же ты раскидала? Прибери!» А она мне: «А не всё равно, где что лежит?» Резко так.
Мария Лукьяновна вздохнула.
— Пришлите ко мне Галю после ужина, — попросила она.
Покорно сложив на коленях руки, Галя с безразличным видом сидела на диване в кабинете Марии Лукьяновны.
— Ну, Галочка, как ты поживаешь?
— Хорошо.
— А по-моему, не совсем… — Мария Лукьяновна мимоходом, будто невзначай, прикрыла дверь в коридор и присела на диван возле Гали. — Вчера к нам приходила Мария Евдокимовна из завкома. Стала с ребятами беседовать, хотела с тобой поговорить, а ты повернулась и ушла. Ни за что обидела хорошую женщину. Она так любит детей…
Недоверчивая улыбка скользнула по Галиным губам.
— Я вижу, что ты не веришь… А ведь ты её не знаешь! Люди бывают такие разные… — Мария Лукьяновна осеклась: девочка её не слушала.
С внезапно запылавшими щеками Галя перевела дыхание.
— Я хотела вас спросить… — произнесла она запинаясь. — Хотела попросить… узнайте как-нибудь! Пожалуйста!
— Что узнать? Ты не волнуйся, говори спокойно!
— Кто моя мама? — в смятении вырвалось у Гали. — Кто? Ведь была же она! Дети без мам не родятся.
— Галочка! Послушай!
— Вдруг она живёт где-нибудь? У многих наших ребят есть мамы. И моя вдруг есть… где-нибудь? Как вы думаете, кто она? — Галя зарыдала.
Мария Лукьяновна обняла Галю, прижала к себе.
— Девочка моя! Я не знаю… Неужели бы я тебе не сказала? Тебя маленькую нашли…
Галя оттолкнула обнимавшую её руку.
— Кто она? Кто? Как же она… могла… меня бросить?
— А почему, — тихо сказала Мария Лукьяновна, — ты непременно считаешь, что это она тебя бросила, твоя мама? Может быть, её в живых не было, когда ты оказалась… брошенной. Не смей думать о матери плохо, когда ты не знаешь! А я так уверена, — голос её зазвучал твёрдо, убеждённо, — что она была хорошая. Слышишь? Уверена! И сколько людей хороших на свете, гораздо больше, чем плохих! Разве твой дядя Павел плохой?
— Хо-ро-ший! — всхлипнула Галя.
— И он бы ни за что с тобой не расстался, если б не уезжал!
Галя опять заплакала, но совсем по-другому — тоненько, жалобно.
— Ой! Голова болит…
— Побледнела как… Ляг скорей!
Встревоженная Мария Лукьяновна уложила Галю на диван, пощупала ей лоб:
— Да ты горячая, как печка!
Она выглянула в коридор и первому попавшемуся воспитаннику приказала позвать медсестру.
Скарлатина
— Не везёт мне! Прямо ужас как не везёт! — возмущалась Зина.
Так ей хотелось дружить с Галей, после полуторамесячной разлуки — ещё больше, чем прежде. И любопытство её терзало. Хоть и неудобно приставать, всё-таки Зина пыталась расспросить Галю:
— Где же ты пропадала столько времени? Тебя усыновили, говорят? Где ты жила? У кого?
— У одних людей…
Галя отвечала нехотя. Болтушкой она никогда не была, а тут стала и совсем тихая, молчаливая, какая-то безучастная. Но Зина не теряла надежды всё разузнать.
И вот Галя не пришла в школу, снова исчезла.
— Опять её, что ли, усыновили? — с досадой спрашивала Зина у девочек из детского дома.
Но на этот раз никто Галю не удочерял и не брал на опеку.
Просто она заболела скарлатиной.
Галя лежала на койке в больничной палате. Горячий туман окутывал её, давил на голову, мешал дышать.
Над ней наклонялись какие-то женщины в белых халатах.
Пришёл дядя Паша, тоже в белом халате и в белой шапочке.
— Ты разве не уехал? — Гале казалось, что она крикнула очень громко.
— Что ты там шепчешь, а? — Лицо дяди Паши приблизилось к ней и вдруг стало чужим, только глаза оставались его — светлые и добрые-предобрые.
Потом острая боль в ноге заставила её вскрикнуть.
Чей-то голос уговаривал:
— Ничего, деточка, потерпи! Вот сделали укол — жар спадёт…
Никто не замечал, что белые лилии, как змеи, ползут ей на грудь, лезут в лицо. Гале приходилось самой отталкивать их двумя руками.
— Да прогоните же их! — Плача от ужаса, она катилась с высокой горы в пропасть, а лилии скользили за ней: «Да как же ты смела, дрянная девчонка?..»
Сколько так продолжалось, Галя не знала. Однажды утром она открыла глаза и увидела окно. Оно было большое, светлое. Прозрачные стёкла сверкали в переплётах белых рам. За окном светило солнце и росло дерево. На ветках, искрясь, лежал снег.
Палата, вся белая, залитая светом, была уставлена кроватями. На одной из них лежала девочка с огненно-рыжими волосами и смотрела на Галю. И на других кроватях лежали или сидели какие-то дети.
У Гали ничего не болело, но, посмотрев вокруг, она вдруг очень устала. Закрыла глаза и заснула. И ей ничего не снилось.
Встреча
— Почему ты ничего не ешь? Температура спала. Теперь должна кушать! А то и не поправишься. Смотри, руки как спички стали…
Медицинская сестра садилась на табуретку возле кровати больной и сама протягивала к её губам ложку с супом.
Из вежливости Галя съедала две — три ложечки. Потом отворачивалась:
— Не хочу!
Если сестра или няня настаивали, Галя начинала беззвучно плакать. Из-под плотно закрытых век катились на подушку слёзы.
— Просто беда какая-то! — сестра со вздохом отходила от кровати. — Ну что ты с ней станешь делать?
А Галя повёртывалась лицом к стене. Она ничего не хотела: ни есть, ни разговаривать, ни смотреть ни на кого, ни причёсываться. Подумав, сестра остригла её.
Голове стало легко, прохладно и приятно. На кого она похожа теперь? На мальчика? Но уже
