Всеволод Нестайко - Тайна трех неизвестных
— Это еще, знаете ли, ничего, — сказал Павлушин отец. — Это еще мелочи. А вот между Сальвадором и Гондурасом из-за футбольного матча настоящая война началась. Стотысячные армии… Артиллерия, самолеты, танки… Вот это, знаете ли, болельщики…
Особенно я был доволен, что Бардадым успел заодно надавать подзатыльников и судье. Чтоб знал, свинья, как подсуживать своим!
Вот какой матч был тридцатого июня.
Честно говоря, было что расследовать.
Я заехал в Дедовщину и свернул прямо к сельмагу. Купил там леденцов на палочках, покрутился немного — и назад. Настроение у меня было прекрасное. Несмотря на то что погода портилась, собирался дождь.
На вышке над лесом алел флаг. Значит, учения еще идут.
Подъехав к селу, я, как и вчера, свернул на тропинку, что вела по задворкам мимо сада Галины Сидоровны. Меня тянуло взглянуть, что там такое было — нет ли каких-нибудь следов вчерашнего человека. А может, он еще ночью приходил?
Возле сада учительницы я слез с велосипеда, положил его на землю и, крадучись, как настоящий сыщик, пошел, озираясь по сторонам. Тропинку в двух местах пересекали следы здоровенных сапог (не меньше чем сорок пятый размер!). Они четко отпечатались на влажной земле. Одни следы были повернуты носками к саду, другие наоборот — к полю. Это он приходил, а это — возвращался.
Возле кустов малины, где он прятался, трава была примята и лежал мокрый окурок сигареты с фильтром. Я поднял. Сигарета была очень мало откурена и загашена о землю. Марка — «Столичные».
Шерлоку Холмсу или майору Пронину одного этого окурка и следов было бы достаточно, чтоб узнать все. Но я не был ни Шерлоком Холмсом, ни майором Прониным. Я мог сказать только то, что человек — курящий и что у него большие ноги. Ничего другого я сказать не мог. Разве только, что сигареты он покупал не в нашем сельмаге (в нашем «Столичных» не было), а может быть, в дедовщинском, там есть, я только что видел.
Но для выяснения личности незнакомца этого было маловато.
Что ж он тут все-таки делал? Почему прятался? Неужели хотел ограбить учительницу, а я его спугнул? Не похож он был ни на кого из наших, совсем незнакомый какой-то…
— Только смотри все же осторожнее, Ганя, — услышал я возле хаты.
— Ой, что вы, Галина Сидоровна, что вы!.. — пискляво застрекотало в ответ. Это был голос Гребенючки.
А, чтоб ты лопнула! Еще не хватало, чтоб она меня тут видела!
Пригнувшись, я проскользнул на тропинку, к велосипеду. Оседлал Вороного — и аллюром во весь опор!
Вот ведь эта Гребенючка! Терпеть не могу, когда к учителям подлизываются, лезут со всякими нежностями: «Галина Сидоровна, дорогая! Галина Сидоровна, золотая! Галина Сидоровна, серебряная! Ах! Ох! Ах!» Противно!
Уж лучше двойки получать, чем подлизываться.
Я выехал на улицу и увидел в спину Гребенючку, которая шла от ворот Галины Сидоровны в нарядном белом платьице в синий горошек. Она не шла, а выступала на цыпочках, как какая-нибудь дрессированная собачонка в цирке, мелко перебирая ногами. Наверно, думает, что она такая уж хорошая и пригожая, что сил нет.
И тут я вспомнил Павлушу, сидевшего на земле с велосипедом, хмурого, мрачного, как осенняя ночь. И лютая злоба к Гребенючке охватила меня. Это она виновата во всем, ведьма курносая! Она! Она! Это из-за нее мы стали врагами!
Посреди улицы разлилась огромнейшая лужа. Гребенючка как раз проходила мимо нее и осторожно жалась к тыну, чтобы не забрызгать платье, ступая по краю лужи.
Она смотрела под ноги и меня не видела.
Эх, разогнался я да и прямо через эту лужу — ш-шуррр! Бры-ыззь! Целые гейзеры жидкой грязи хлынули на Гребенючку, и белое чистенькое платьице ее вмиг превратилось в грязную тряпку, а вся она стала похожа на пугало огородное.
— Ой! — только и успела вскрикнуть она, отшатнувшись.
А я пришпорил своего Вороного и, не оглядываясь, помчался дальше. В груди у меня булькала и клокотала радость отмщения.
Вот тебе! Вот тебе! Чтоб знала, чтоб не разлучала друзей, не делала из них врагов. Кр-р-апива кусачая!
Я резко свернул вправо, на нашу улицу. Еще издалека увидел — Павлуша все еще сидит на земле около своего велосипеда и крутит ключом какие-то гайки.
И тут я подумал, что сейчас Гребенючка пойдет домой (куда же еще идти в таком виде!) и ей обязательно нужно будет пройти мимо наших с Павлушей хат. Павлуша ее увидит и…
Я нажал на педали и проскочил в свой двор. Павлуша даже головы не поднял.
Прислонил я Вороного к воротам и притаился за плетнем. А ну-ка! Сейчас он увидит свою красавицу. Хе-хе! Это даже хорошо. Может, хоть теперь расчухает наконец, на кого променял друга.
Секунды ожидания тянулись так долго, что я подумал, уж не вернулась ли она назад к Галине Сидоровне жаловаться на меня и требовать наказания. Дудки! Попробуй докажи! Кто видел? Ничего не знаю. Сама замаралась, как хрюшка, а потом на кого-то сваливает.
Я смотрел сквозь плетень на Павлушу. Улицы я не видел и потому не заметил, как Гребенючка подошла. Но вдруг Павлуша так резко вскочил, что велосипед упал на землю.
— Ой, Ганя, что такое? Где ж ты это? Кто тебя так? — воскликнул он удивленно.
Сердце мое так и заколотилось.
Ну, сейчас начнется! Сейчас она на меня всех собак навешает. Только держись! Ну и пусть! Пусть докажет! А кто видел? Ничего не знаю. Сама забрызгалась, как хрюшка, а потом…
— Да сама виновата, — весело затараторила Гребенючка. — Грузовик ехал, а я не успела отбежать, растрепа. Вот уж разукрасил, правда? Хи-хи-хи!
— Да беги домой быстрей! Вот еще! — крикнул Павлуша с искренним сочувствием и досадой.
А я только рот разинул…
Ну и ну! Что это она?.. Ишь ты, какая благородная!.. И стало мне как-то не по себе, как будто не она, а я весь в грязище с ног до головы.
Гребенючка давно убежала домой, Павлуша вернулся к своему велосипеду, а я все еще сидел на корточках у плетня и не мог двинуться с места.
Стал накрапывать дождь.
Павлуша потащил велосипед в хату.
Пошел со двора и я… Настроение было вконец испорчено.
…Дождь лил весь день. А к вечеру поднялся ветер. Он, как из ведра, обдавал окна тяжелыми струями ливня — аж стекла звенели. И дико завывал в трубе. В такую погоду хорошо лежать где-нибудь в укромном местечке и читать какую-нибудь приключенческую книжку. Я стащил у отца «Покушение на бродягу» Жоржа Сименона (он сам мне ее не давал — считал, что она не детская) и, укрывшись с головой и оставив только узенькую щелку, чтобы падал свет, окунулся в захватывающий мир комиссара Мегре, мир загадочных убийств, страшных преступлений и тайн.
Глава XVIII. Стихийное бедствие. Я принимаю решение
Ночью я внезапно проснулся и сразу почувствовал тревогу. В хате горел свет и слышались приглушенные голоса, ощущалась какая-то суета и движение. Так было, когда у отца однажды среди ночи случился приступ аппендицита и его отправили в больницу. Тогда меня тоже никто не будил, я проснулся сам. Вот и теперь. Я мигом вскочил и, запинаясь от волнения, спросил:
— Что? Что такое?
Среди хаты стояли одетые в плащи отец, мать и дед. У деда в руках было весло.
— Спи, сынок, спи! — повернулась ко мне мать.
— Что случилось?
— Река от дождей поднялась, вышла из берегов. Плотину у мельницы прорвало. Село внизу заливает, — молвил дед.
— Да ты спи, спи, — повторила мать.
Я вскочил с кровати. Ну да, спи! Там людей заливает, а я — «спи»!
— Я с вами!
— Да ты что?! Вон Иришка проснется, бояться будет, если никого не окажется. Ложись, спи сейчас же! Это тебе не игрушки! — повысила голос мать.
Но я уже одевался. Меня била какая-то нервная дрожь, и я долго не мог попасть ногой в штанину. Зубы отбивали бешеный рок-н-рол. «Спи»! Может, я всю жизнь ждал этой ночи… Вот когда можно совершить что-нибудь геройское! А тут — «спи»! Нет уж! Нет!
— Пусть идет. Глядишь, подсобит. Он уже взрослый, — сказал дед.
— Правда, пускай! — поддержал отец.
Свет мигнул и погас.
— Оборвало! А может, и столб повалило, — сказал в темноте отец.
Дед чиркнул спичку, зажег керосиновую лампу, стоявшую на выступе лежанки.
— Надень вот отцовский ватник и сапоги, — сказала мне мать.
— Фонарик свой возьми, — добавил отец.
— Лампу не будем гасить. Пусть горит. А то Иришка проснется… Ох, лучше бы ты не ходил! У меня душа была бы на месте. — Мать вздохнула.
— Да что ты, мама, с этой Иришкой! Здоровущая девчонка, в школу уже ходит, а ты…
— Пошли, пошли, хватит уж вам, — вмешался дед.
Мы вышли из хаты в сырую, ветреную темень. Ветер хлестал дождем прямо в лицо.
— Главное — лодки, наверно, снесло, потопило, — едва расслышал я голос деда, который шел рядом.
Я хотел сказать, что плоскодонку нашу, может, и не снесло, потому что она на пригорке лежит вверх дном, но ветер заткнул мне рот, и я только хавкнул.
