Анатолий Соболев - Грозовая степь
Уснул незаметно. Во сне видел, как Аленка-тихоня вышла из воды и вместо ног у нее был рыбий хвост, как у русалок. Подошла и говорит: «Если бы ты не дрался, я бы показала тебе, где Воронок и куда Пронька еду нес». — «Плевать, — ответил я и полез в Ключарку. — Буду я еще с тобой разговаривать, ябеда». Нырнул и вижу — русалки хоровод водят. Значит, правда все это, а не выдумки. Подплывает ко мне русалка и говорит: «Левко, найди среди нас Воронка». — «Чего это она? — думаю я. — Ленькой меня зовут. И откуда здесь Воронок?» И тут вижу — не русалка это вовсе, а опять Аленка-тихоня. И говорит она мне: «Шагай, шатала! Все равно от тебя одни репьи заместо молока». Я еще больше удивился и пошел-поплыл под водой. А вода ледяная, дрожь берет.
Проснулся от холода. Костер погас. Был знобкий предрассветный час. Я закутался поплотней в дедов полушубок и уставился на небо.
Сколько сидел в устоявшейся тишине, не знаю. Но ночь вдруг поблекла, и неизвестно откуда подкралось утро. Выцвела чернота неба, потухли звезды, откуда-то сверху, из-за тумана, просочился зыбкий свет. Небо озарилось чистой слабой синевой, стало еще холоднее.
По земле пробирался туман, скрадывая звуки. Поэтому, должно быть, и не слышал я, как подъехал дед. Только удивился, когда из тумана выплыл Гнедко без ног, а за ним — половина деда. Он сидел на телеге, опустив ноги в зыбкий туман, как в воду. Все это было как во сне. Заливистое ржание окончательно стряхнуло с меня дрёму.
— Жив? — натянул дед вожжи. — Тпру-у, стой!
— Жив, — как можно равнодушнее ответил я: мол, плевое дело — провести ночь в поле одному.
Глава двадцатая
Сено высохло, начинаем копнить. Дед серьезен и чем-то, видать, озабочен. Часто поглядывает на лесок за озером. А я поглядываю совсем в другую сторону, где работает бригада Яшки Рыжего. Я не знаю, как подъехать к деду.
— Дедушка!
— А?
— Вон тоже косят.
— Вижу.
Из-под руки дед глядит в степь, где видны разноцветные пятна рубах и тихо стрекочут две сенокосилки. Две другие чернеют неподвижно, словно подбитые птицы.
— Лошадей у них не хватает: косилки стоят.
Дед смотрит на меня:
— Привыкай напрямик говорить.
— У нас лошади стоят, — напрямик говорю я, — а у них косилки. Личные частники мы, что ли?
— Ишь ты, «личные частники»! Это кто же тебя надоумил?
— Яшка приходил.
— Вона! Знакомство свел.
Я боюсь, что дед не согласится, и начинаю доказывать, что люди должны помогать друг другу. Дед слушает не перебивая. Когда я исчерпываю все доводы, он говорит:
— Всё? Эк, разъершился! Аж покраснел… Помочь можно, чего ж не помочь. Вот закончим сегодня копнить и поможем твоему Яшке.
К полудню к нам подъехал верхом Мамочка.
— Эй, косари, бог на помощь! — крикнул он, соскакивая с запыленного низкорослого конька. — Напиться не дадите?
Я притащил туесок с водой. Мамочка долго не отрывался от посудины.
— Эх, хороша водица! — крякнул Мамочка, вытер губы и снова припал к туеску.
Вода ручейком сбегала по подбородку, по кадыку, сновавшему вверх-вниз, и убегала за ворот, оставляя светлую морщинку на запыленной коже.
Наконец он напился, и они с дедом закурили.
— Ну как, Данила Петрович, не примечал?
— Не приметно покуда, — ответил дед.
— А ты, парень, не видал тут случайно посторонних людей?
— Видал. Яшка приходил.
— Какой Яшка? — насторожился Мамочка.
Я пояснил.
— Какой же это посторонний? — сказал Мамочка. — Надо различать людей. Так ты и меня в посторонние запишешь. Во-первых, я о взрослых говорю, а во-вторых, о тех, кому здесь делать нечего. Понял? Таких видал?
— Видал. — И я рассказал все о Проньке и о своей разведке.
— Та-ак, — протянул Мамочка. — Значит, самогон нес, вызверок? Ясно. А ты, парень, уже большой, а того не мерекаешь, что в таком деле нельзя одному. И до се молчал. Это ты плохую услугу нам сделал. Опять как с продавцом. Понимать надо, голова — два уха.
Мамочка посмотрел на лес долгим, изучающим взглядом, будто хотел проглядеть его насквозь.
— Так мы и предполагали. Тут они. Не спугнул ли ты их ненароком своей разведкой? Ить это ж надо такую мечту поиметь: самому выследить! Эх, парень, парень!..
Мамочка сел на конька и тронул поводья. Конек, ёкая селезенкой, взял с места рысью.
— Конец Воронку приходит, вчера под ним коня убили, — сказал дед, всаживая вилы в копешку. — Сколь веревочка ни вейся, а конец будет.
* * *Встретили нас сдержанно. Крестьяне бросили работу и глядели, как мы приближаемся. Я немного растерялся, запоглядывал на деда, но он невозмутимо правил лошадей на луг. Навстречу бежал рыжий Яшка, размахивая руками и горланил:
— Я говорил, что приедут, я говорил! Ура-а! Смерть золотопогонникам!
Он с размаху толкнул длинного черного, как грач, мальчишку, оба упали и долго пыхтели на кошанине.
Четким военным шагом подошел к нам худощавый парень в просоленной под мышками красноармейской гимнастерке с засученными рукавами.
— Ну, спасибо, — пожал он руку деду. — Спасибо, выручили, а то, как на грех, лошади обезножели. — Я бригадир.
— Чего там, — неожиданно сконфузился дед. — Дело соседское, начальство не взыщет.
— Признаться, я не верил, — прищурил белесые глаза бригадир. — Яшка говорит: приедут, а я в сомнении. Не обессудь, отец.
— Чего там, — снова сказал дед. — Куда направите-то?
Дед косит на сенокосилке, а я с ребятами, под предводительством Яшки, сгребаю валки хрустящего сена. Неожиданно узнаю в одной из девчонок Аленку-тихоню. Чего она здесь? Оказалось, что Яшка родня какой-то ей, двоюродный брат, что ли, а бригадир — ее дядя. Вот она тут с ними и работает. Работа идет дружно, весело.
— Ого-го! — кричит Яшка и яростно орудует граблями. — Давай, давай!
«Давай, давай! — мысленно повторяю я, стараясь не отстать от ребят. — Давай, давай!»
Еще никогда я так не работал. Солнце, степь, воздух — все помогало нам. Кто-то запел. Все подхватили и, умываясь потом, пели песни, веселые и задорные, и работали легко и радостно.
День пролетел незаметно. Опомнился я, когда дед кликнул ехать восвояси.
— Много у вас тут мелюзги, — сказал дед на прощание бригадиру.
— Напросились, оглашенные, — улыбнулся бригадир и оглядел ораву мальчишек и девчонок. — Словно репьи нацеплялись. Любо им все это, в охотку. Да и то сказать, к работе приучка. По-нашему-то, по-чалдонски, как? Кинь в мальца шапкой, ежели устоит — значит, гож на всякую работу.
Я распрощался с новыми друзьями и взобрался на телегу. Только теперь почувствовал усталость. Руки, ноги, спина налились чугунной тяжестью и ныли, ныли сладкой болью труда. И я был доволен этой болью.
Глава двадцать первая
Мы с дедом собираемся ужинать. Смеркается. В роще накапливается темнота. Поблекло небо над головой, а на горизонте краски загустели. От деревьев упали длинные тени. Костер еще не набрал силы, но с каждой минутой разгорается все ярче и ярче, а вокруг все темнеет и темнеет.
Из рощи вышел человек. Дед перестал нарезать хлеб, вгляделся.
— Господи, Воронок… — приглушенно выдохнул он.
У меня гулко сдвоило сердце. Воронок! Вот он какой! Я представлял его могучим, страховидным и почему-то чернобородым великаном. А он оказался низкорослым молодым парнем. С перехваченным дыханием следил я за ним из шалаша.
За Воронком вышли еще двое. В одном из них я признал продавца. По-волчьи, след в след, они шли к костру.
— Леня, внучек… — жарко зашептал дед, не поворачивая ко мне головы и заслоняя спиной вход в шалаш. — Тебя они не видят. Выскользни из шалаша, обратай Серка да наметом к отцу! Спаси, владычица, пресвятая мать!
«Скорей!» — опалила меня мысль. Обдирая пальцы и не чувствуя боли, проделал я дыру в шалаше с противоположной стороны от входа и выскользнул из шалаша. На животе, как ящерица, заюлил в березняк, к лошадям.
Второпях никак не мог снять с шеи Серка балабон, и он позвякивал, а я холодел от мысли, что звон услышат бандиты. Серко беспокойно стриг ушами, упрямился, по спине у него волною шла дрожь. Наконец я обратал Серка и, подведя к пеньку, влез на него. Логом выехал на проселочную неторную дорогу и пустил лошадь вскачь.
Быстро темнело.
Сколько бандитов скрывалось в лесу, никто толком не знал. А если их там сто! Или двести! Они могут устроить засаду по дороге. В каждом кусте мне мерещился притаившийся бандит, и я то и дело обмирал.
Я стер себе между ног и едва терпел. Но, сжав зубы, повторял: «Скорей, скорей!» Если я замешкаюсь, может стрястись беда. Что там сейчас с дедом?
Я гнал Серка шибкой рысью.
Опустилась ночь.
Из-под ног лошади шарахнулась какая-то птица и суматошно захлопала крыльями. Я чуть не свалился с Серка.
Въехал в березовый колок. Теперь самое страшное проскочить этот колок. И вдруг леденящий душу хохот раздался сбочь дороги. «Бандиты!» — задохнулся я. Хохот смолк, и послышался плач, потом кто-то ухнул, и я, полумертвый от страха, наконец сообразил, что это филин. Заторопил Серка. Себе говорил: «Не трусь! Ты — пионер. Не трусь! А как в разведке на войне? «Сотня юных бойцов из буденновских войск!..»
