Мария Грипе - Тайник теней
Зайчика она хранит до сих пор.
Каролина смотрит на эту фотографию. Она уже тысячу раз изучала каждый ее миллиметр. И все равно снова и снова замечает новые детали, которые заставляют ее задуматься. Фотография снята в летнюю пору, от листвы на землю падают тени. Папа стоит без шляпы и смеется. Он выглядит молодым и счастливым.
Обычно Каролина не выставляет напоказ свои фотографии. Но на сей раз так и быть… Поставим ее вот здесь, на комоде. Она также достает фотографии Нади и Роланда. И, разумеется, Берты.
А вот Арильд, Розильда и Лидия пусть полежат в комоде. Они принадлежат другому миру, который она, ради собственного душевного спокойствия, должна сейчас забыть.
Хороших фотографий Иды у нее нет. Впрочем, вот есть несколько снимков, но изображение на них нечетко и смазано. Ида уничтожила свои фотографии – она, должно быть, боялась фотографироваться. На этих снимках у нее какой-то нервный, беспокойный вид. Как будто ей обязательно нужно было моргнуть или шевельнуться, когда на нее направляли камеру. Всякий раз, когда Каролина разглядывала эти снимки, у нее делалось тоскливо на душе. На них мама так непохожа на ту, какой она ее помнит. В ее памяти образ мамы Иды никогда не был таким расплывчатым и нечетким.
Все же мама внушала спокойствие. Пока она была рядом, Каролина ощущала твердую опору в жизни.
На ранних фотографиях из Замка Роз, где мама была Лидией Стеншерна, она выглядит совсем иначе. На ее лице нет веселья и счастья, но выражение лица прочесть легче – на нем написана некоторая отрешенность и погруженность в себя. Однако не такая, как на поздних снимках, где ее лицо как будто растворяется в некой дымке.
Остановимся на фотографии дедушки. Той самой любительской карточке, которую она вчера отыскала в маминой квартире. Которую Каролине хочется увеличить.
И она ставит ее рядом с папиной фотографией.
Потом долго стоит, переводя взгляд с одной фотографии на другую. Они, дедушка и папа, принадлежат разным поколениям, но на этих снимках они примерно одного возраста. У обоих есть по дочери: у одного – Лидия, у другого – Каролина. Ни на одной из фотографий девочки нет, но чувствуется ее присутствие.
Как интересно все это сопоставлять!
Дедушка улыбается и протягивает руки. Через мгновение в его объятиях окажется дочка. Это заметно по его глазам, которые преисполнены нежностью. Руки сто излучают неописуемое спокойствие и надежность. Замечательная фотография.
Когда Каролина берет другую карточку, ту, которую она всегда считала самым дорогим и ценным из всего, что у нее имеется, – ту, где изображен папа, – то она предстает перед ней совсем по-другому. Если присмотреться, то можно заметить, что папа на ней держится несколько неестественно. Никогда прежде она об этом не задумывалась.
На дедушкиной фотографии между отцом и ребенком нет и тени сомнения, которая, к сожалению, присутствует на папиной фотографии. Папа не раскрыл своих объятий малышке, что стоит перед ним. Он, может, и хотел бы, но сомневается, что имеет на это право. Поэтому он пытается перевести все в шутку. Его поведение наигранно. Жест со шляпой – приглашающий, но в то же время сдержанный. Натянутый. Папа хочет, но не осмеливается. Вместо этого он шутит. Как это всегда делают взрослые, когда чувствуют себя неуверенно.
Так они – папа и дочка – приближаются друг к другу. Оба настороже. Ребенок, безусловно, тоже напряжен и взвинчен. Все овеяно атмосферой игры в кошки-мышки. Эта игра продолжалась некоторое время, и фотография снята как раз в то мгновение, когда ребенок уже не в силах сдерживать себя.
Сейчас девочка подбежит, схватит сверток и под восхищенные возгласы родителей раскроет его. Зайчик окажется в центре всеобщего внимания. «Ах, какой миленький! Ты когда-нибудь видела такого замечательного зайчика? Разве ты не хочешь поблагодарить дядю?» – говорит мама.
Хотя ее-то и нет на снимке – это ведь она держит фотоаппарат, – Каролина слышит ее голос где-то на заднем плане. Тогда ей был всего лишь годик, но кто знает, может, она каким-то мистическим, подсознательным образом все равно помнит это событие? Так ей, во всяком случае, кажется. Где-то в глубине ее души что-то шевелится, голоса превращаются в слова, картинки связываются в полузабытые воспоминания. И вот она вспоминает, как…
Кто-то стучит в дверь!
Каролина очнулась. Кто бы это мог быть?
Ах да, Ингеборг! Они ведь должны вернуть друг другу подарки.
Каролина поспешно хватает фотографию папы и бросает в верхний ящик комода. Вместе с Надей и Роландом. Их тоже нужно спрятать. Но Берта пусть останется. И дедушка. Этого достаточно.
Каролина на минуту задерживается перед зеркалом, поправляет прическу и «надевает» соответствующее выражение лица. Боже мой, как быстро промчалось время!
Она открывает дверь – на пороге стоит Ингеборг, протягивая ей голубой гиацинт.
– Счастливого тебе Рождества, Каролина!
– Спасибо. А ты не зайдешь?
– Ну разве что ненадолго.
Ингеборг кладет свою сумку, расшнуровывает и снимает ботинки, заходит в комнату.
– А почему ты не снимешь пальто?
– У меня мало времени. Мне так много нужно успеть… Ведь сегодня сочельник.
– Да, сочельник…
Но все же она снимает пальто и остается в красном шерстяном платье, которое словно озаряет комнату и сразу же создает праздничное, рождественское настроение.
Каролина приходит в восторг и просит ее подержать гиацинт. Ингеборг с удивлением смотрит на нее.
– Но это же тебе!
– Да-да, спасибо. Я просто хочу полюбоваться гиацинтом на фоне твоего платья. Голубое на красном.
Она берет Ингеборг за руку и подводит ее к зеркалу.
– Видишь? Правда, красиво?
Ингеборг кивает и оглядывается по сторонам.
– Как здесь много зеркал!
– Да. Они ведь нужны в нашей профессии. Чтобы видеть себя со стороны. Как тебя видят другие.
– Ах, вот как…
Ингеборг отдает гиацинт. Взгляд у нее задумчивый.
Ей кажется, что человек не может увидеть себя чужими глазами. Когда она сама разучивает роли, то никогда не пользуется зеркалами. Она работает совсем по-другому. Никогда не пытается наблюдать за собой со стороны. Доверяется собственному чутью, работает непосредственно с собой, изнутри, и тогда зеркало становится помехой. Она, наоборот, старается избегать зеркал. Чтобы они не мешали. Ей легко отвлечься. И она не терпит, когда за ней кто-то наблюдает.
Надо же! Какой разный подход!
Работая над ролью, Ингеборг ни капельки не волнуется о том, что в результате увидят зрители, в это время она совсем не думает о них. Впрочем, Каролина, не думая о зрителях нарочно, все же принимает их в расчет. И прежде всего ей кажется, что когда она играет по-настоящему, то становится напрямую зависимой от зрителей. Однако управлять собой не позволяет.
– Но ведь все это делается в первую очередь ради зрителей, не так ли?
– Не только ради них, – возражает Ингеборг, – для тебя самой это не менее важно.
Они усаживаются, между ними завязывается интересная и увлекательная беседа, и они не замечают, как проходит время – внезапно Ингеборг спохватывается:
– Боже мой! Уже темнеет! А мне нужно было так много успеть.
– Да, и мне тоже…
С серьезными лицами они смотрят друг на друга. Но тут Каролина не удерживается и прыскает со смеху.
– А что на самом деле нам нужно успеть? – говорит она. – Ты не знаешь?
Ингеборг неуверенно смотрит на нее.
– У меня так много… – начинает она. Но вдруг осекается и тоже начинает смеяться. – А что?
– Да ничего… Может, хочешь чаю?
Ингеборг подбирает юбку и делает книксен.
– Спасибо, с удовольствием.
Она берет свою сумку. Небольшую, но, как оказалось, очень вместительную, и начинает доставать из нее один кулек за другим.
– У меня есть гостинцы, – поясняет она. – Я только что от старенькой тетушки… Вот, смотри, не могу же я одна все это съесть.
На столе появляются печенье, фрукты, конфеты. Но Каролина хочет ее остановить.
– Да нет же, оставь это себе. Съешь потом сама. Ведь я испекла кекс.
Они зажигают свечи.
Пока Каролина достает чашки и блюдца и накрывает на стол, Ингеборг обходит комнату, с интересом ее разглядывая.
– А ты живешь одна?
– Да.
– А я думала, ты живешь с мамой.
– Вначале мы жили вместе. В другой квартире. Потом она вернулась в свое загородное поместье, а я переехала сюда.
– Я тоже живу одна. Я всегда жила одна с тех пор, как стала взрослой. Иначе, как мне кажется, человеку трудно развиваться. Особенно в нашей профессии. А тебе мешает, когда вокруг тебя люди?
– Да вроде нет… Ты хочешь сахар или мед к чаю?
– Нет, спасибо, ни то ни другое. А тебе трудно быть одной?
– Нет. А тебе?
– Конечно, нет. Думаешь, я стала бы справлять Рождество в одиночестве?
Ингеборг подходит к комоду. Каролина нарезает кекс.
– В нашей профессии нам никогда не удастся обрести настоящее одиночество, – с усмешкой говорит она.
