Вера Новицкая - Первые грезы
Боже мой, Боже, неужели?..
Глава XI
Опять y Веры. - Светлов. - Проводы.
Придя на следующий день в гимназию, я с самого утра стала караулить Светлова, чтобы исполнить желание Веры. Как назло, на этот раз урока y него в нашем классе не было, видно, и в других тоже, по крайней мере, в течение первых двух перемен поиски мои не увенчались успехом. Наконец, после третьего урока, едва выйдя из класса, я заметила его высокую, стройную фигуру уже на противоположном конце коридора, y самой лестницы. Стремглав полетела я за ним.
- Дмитрий Николаевич! - немного не настигнув еще его, позвала я.
Он поспешно повернулся; при виде меня лицо его изобразило крайнее удивление; не мудрено: за эти полтора года я, кажется, единственная ученица, которая ни разу не останавливала его где бы то ни было, ни разу не задавала никаких посторонних вопросов.
- Дмитрий Николаевич, мне очень нужно поговорить с вами, - вполголоса заявляю я.
Он, видимо, удивлен еще больше.
- К вашим услугам.
- Да, но мне надо сказать так, чтобы никто не слышал, чтобы ученицы не слышали… Можно мне спуститься вместе с вами по лестнице? Пока мы до самого низу дойдем, я вам все объясню.
- Конечно, пожалуйста.
- Смирнова, Вера, больна, очень больна… - начинаю я.
- Да, я слышал. Ей нужно скорей ехать. Когда она собирается?
- Завтра, но ей стало так плохо… я не знаю, поедет ли она… Она говорит… что умирает… сама чувствует… И вот она очень, очень хочет увидеть вас, очень просит… проститься…
Меня начинают душить слезы; всякое напоминание о тяжелом положении Веры мне невыносимо.
- Неужели так плохо?
Я только утвердительно киваю головой.
- Кровь горлом хлынула… - наконец поясняю я. - Ведь вы придете? Да? Пожалуйста, непременно. Сегодня же? Да? Так я ей скажу, порадую ее.
- Приду, конечно; тут не может быть и вопроса, приду, как только освобожусь. Бедная девушка!.. A адреса вы мне не дали.
Я говорю.
- Благодарю вас.
Он идет в учительскую, a я медленно бреду наверх.
Едва закусив кое-чем по возвращении домой, я лечу к Смирновым. Что там сегодня? Да и надо поскорей передать Вере приятную новость, порадовать ее, что Светлов придет.
В этот день ей как будто чуточку лучше, но слабость после вчерашней потери крови все еще очень сильна.
- Верочка, я передала Дмитрию Николаевичу, он обещал прийти, непременно прийти, - говорю я. - Уже верно скоро, сказал: как только освобожусь.
- Правда? - радостным вздохом вырывается из ее груди. - Вот спасибо… И тебе спасибо… - Она нежно сжимает мою руку. - Говоришь, скоро? Я не очень растрепана? - Она проводит рукой по волосам.
- Нет, нисколько.
Какая же она красивая! Темные, гладкие волосы, с пробором посредине, лежат двумя густыми, длинными косами на ее груди, темные же, словно нарисованные, брови, пушистые, почти черные ресницы еще больше оттеняют нежную, прозрачную кожу; тонкий, будто выточенный, небольшой нос, чуть приоткрытые красивые губы, большие, вдумчивые, печальные глаза, слишком блестящие, слишком живые, на этом бледном, будто камея, лице. Совсем тихо. Вера, видимо, напряженно прислушивается. Легкий звонок. Еще шире открываются громадные глаза девушки, что-то особенное, мягкое загорается в них, на щеках разливается легкий румянец. Дверь отворяется. Своей мягкой, почти бесшумной походкой входит Светлов. Чтобы не стеснять Веру, я отхожу к окну и смотрю во двор.
Поздоровавшись со мной, Дмитрий Николаевич направляется к Вере.
- Здравствуйте, Вера Михайловна. Я слышал, вы в дорогу собираетесь, так вот пришел пожелать вам счастливого пути, всего-всего хорошего.
- Спасибо, спасибо вам, Дмитрий Николаевич… За все спасибо… - задушевно начинает Вера. - Я так хотела еще раз увидеть вас… поблагодарить… так боялась, что… умру, не сказав вам ничего…
Я делаю все усилия, чтобы не слышать, но каждое слово, самое тихое, долетает до меня. Слезы опять подступают мне к горлу.
- Полно, Вера Михайловна, Господь с вами! Что за мрачные мысли. Если бы люди так легко, из-за всякого небольшого недомогания, расставались с жизнью, мир совсем опустел бы. Просто ваши нервы гуляют, и наша пасмурная, серая погода навеяла на вас такие серые мысли. Вот посмотрите, как только немного спуститесь вы к югу и еще только в вагонное окошечко улыбнется вам жизнерадостное, южное солнце, все ваши хмурые мысли как рукой снимет; это такой верный, старый, испытанный целитель, он вас в одну неделю так преобразит, что вы сами себя не узнаете. Ну, конечно, немного и помочь ему надо: во-первых, верить ему, a во-вторых, ни о чем не беспокоиться, ни об уроках, ни об экзаменах, ни о доме, ни о папаше. В гимназии все уладится: при ваших способностях и усердии вы, поздоровев, шутя, все подгоните; о папаше еще меньше основания тревожиться, его уж мне поручите. Мы ведь с вашим отцом такие старые, такие добрые знакомые, он знает мое искреннее расположение, мое самое горячее участие к нему, мы всегда друг друга хорошо понимали, поймем и теперь… Не правда ли, Михаил Яковлевич? - обратился он к Смирнову, стоявшему несколько в стороне. - Он будет вам сообщать, не слишком ли я его обижаю, вы будете ему писать о себе. Потом вы приедете, здоровая, обновленная и телом, и духом, тогда вы увидите, что не все мрачно на свете, что есть и радость, и счастье, что оно иногда так неожиданно мелькнет, так ярко осветит все кругом.
Как тепло, задушевно звучал его голос, как бодро, уверенно произнес он последнюю фразу! Кажется, слова его благотворно повлияли на Веру. Стоя все еще спиной, я не видала лица ее, но услышала голос:
- Вы в самом деле думаете, что я поправлюсь? Смогу дальше учиться, жить, работать?
- Да разумеется, конечно! Зачем бы иначе советовали вам ехать? Хворать и умирать можно и здесь, на юг едут здороветь, набираться сил для жизни, работы. - Опять звучала в голосе его неотразимая убедительность.
Оба замолкли, и в комнате снова настала тишина. Я повернулась. Вера лежала, мечтательно, задумчиво устремив глаза перед собой; выражение лица ее казалось яснее, спокойнее. Вот опустились усталые веки, слабость брала свое.
Светлов неслышно прошел через комнату и приблизился к Смирнову, который все время неподвижно стоял невдалеке от двери. Вся, точно застывшая, фигура несчастного изображала глубокую, тихую, безысходную печаль.
Казалось, это новое горе окончательно придавило, пришибло его; он стоял такой безропотный, беспомощный, безответный. Опять, опять сжимают мне горло слезы, так бесконечно жаль этого страдальца. Дмитрий Николаевич дружески кладет ему руку на плечо, начинает убедительно говорить что-то. Я не слышу ни звука, он говорит шопотом, я вижу только, что лицо Смирнова остается сперва все таким же безжизненным, безотрадным, только раз, возражая на какие-то слова Светлова, он отчаянно, безнадежно машет рукой.
- Я, я, один я, виноват!.. - доносится до меня его скорбный возглас.
Опять что-то говорит Дмитрий Николаевич; лицо y него хорошее, светлое, глаза так мягко светятся. Под влиянием его слов что-то, будто, оживает и на том бледном, изможденном лице; опущенная голова немного приподнимается, глаза не смотрят уже равнодушно на пол, они устремлены на лицо говорящего; теперь Смирнов слушает внимательно, жадно слушает каждое его слово; что-то будто загорается в этом потухшем взоре, что-то дрожит, пробуждается в этих поблекших чертах. Что нашел ему сказать Светлов? Чем утешил, подбодрил он этого несчастного? A ясно, что оно именно так.
- Спасибо, большое, громадное спасибо! - вырывается из глубины души отца Веры, и он крепко с влажными глазами сжимает руку Дмитрия Николаевича. - Как отблагодарить, чем? - бормочет он растроганно.
- Ничем и не за что. Я всего только эгоист, - улыбаясь, отвечает тот.
Опять в комнате тихо-тихо. Вера, видимо, задремала.
- Мне пора, - шопотом обращаюсь я к Смирнову. - Завтра приду, как можно раньше. Пусть Верочка спит теперь, она еще так слаба.
Следом за мной собирается и Светлов. Мы бесшумно направляемся в кухню. Крепко пожав руку хозяина, я уже вышла на лестницу.
- Виноват, одну минуточку, - извиняется Дмитрий Николаевич, и возвращается в кухню.
Я вижу сквозь полуотворенную дверь, как этот молодой, высокий, изящный, такой сильный, такой большой души человек, подходит к Смирнову, крепко, горячо обнимает его жалкую, бессильную, изможденную фигуру.
- Так помните, вы дали мне слово. Правда, друг мой? Увидите, как хорошо заживем мы с вами. Ведь и я совсем, совсем один! - и что-то бесконечно грустное, как показалось мне, прозвучало в его последних словах. Еще раз крепко обняв Смирнова, он поспешно вышел на лестницу.
Вот он стоит передо мной и, застегивая пальто, что-то говорит. Но я не слышу, не могу вслушаться, что именно; на мою душу нахлынуло так много чего-то, столько сильных впечатлений, весь этот день, все, что слышала, видела я, эта последняя сцена, сейчас там за дверями… Мне и плакать хочется и высказать ему, Светлову, все большое, накопившееся на моем сердце; но я только молча смотрю на него, слезы застилают мне глаза.
