Николай Печерский - Масштабные ребята
Но Ленька не зря хвастал своими техническими знаниями. Он всунул в щелку замка проволочку, повертел из стороны в сторону и сразу в середине доверчиво щелкнула какая-то пружина, замок крякнул и раскрылся.
Все замерли. Пятнадцать человек сидели на корточках возле тумбочки Манича и смотрели на Леньку, будто на шамана. Ленька спокойно положил замок на пол и дернул за кольцо. Дверца даже не скрипнула. Казалось, кто-то приклеил ее изнутри столярным клеем и приколотил вершковыми гвоздями.
Человек открыл много заковыристых тайн и секретов. Но лучшие открытия, я уверен, принадлежат коллективу. Мы в два счета разгадали секрет потайного склада. Внизу тумбочки, там, где упираются в пол куцые деревянные ножки, мы обнаружили отверстие и в нем короткий, с палец толщиной, прут. Ленька вынул прут из гнезда, и волшебный ларец распахнулся.
Из тумбочки ударил в нос какой-то сложный запах залежавшегося сала, хлебных корок, цвелой муки и других органических веществ.
Знаменитых коржей в тумбочке не оказалось. Видимо, Манич сгоряча прикончил их утром. На верхней полке лежали завернутые в газету два огромных куска сала. Один совсем свежий, с красновато-смуглой каемкой мяса на верхушке, а другой — желтый, покрытый мелкой серебристой солью.
Мы начали облизывать губы. Если сало откусывать маленькими ломтиками, его можно есть без хлеба. Я это знал по опыту. Но судьбу сала единолично решил Ленька.
— Сало отдадим в столовую, — сказал он. — Точка. Конец. Всё.
Ленька посмотрел на наши скучные физиономии, вынул из кармана нож, примерился и отрезал каждому по крохотному кусочку сала за участие в деле и консультацию. Себе Ленька тоже взял маленький кусочек. В этом нет ничего удивительного. Даже самые масштабные люди могут иметь свои слабости.
Ленька проглотил свой кусочек, пожевал губами и сказал:
— Колька, пойди принеси кирпичи. Там возле палатки лежат.
Я не стал спрашивать Леньку, что и зачем. Я пошел и принес Леньке два больших, закопченных с углов кирпича. Ленька старательно, как продавец в магазине, завернул в засаленную газету кирпичи, положил в тумбочку и снова запер замок проволочкой.
— Гвоздь есть? — не глядя на меня, спросил Ленька.
Я снял с вешалки свой комбинезон и подал Леньке гвоздь с двумя крылышками, который подарил мне якут-плотник.
Ленька вытащил из-под кровати молоток, подумал еще секунду и точными быстрыми ударами всадил гвоздь в крышку тумбочки.
— Давай еще гвоздей, братва!
Гвозди для мальчишек не проблема. Минута — и Ленька насмерть окантовал тумбочку со всех сторон гвоздями и шурупами. Посмотрел сверху вниз на свою работу, постучал по крышке молотком, как настоящий мастер, и сказал:
— Пускай теперь откроет!
Ленька оделся, причесался перед зеркалом, а потом завернул сало в газету, взял под мышку, будто портфель, и пошел сдавать на кухню.
Он примчался назад минут через пятнадцать. Ошалело посмотрел на нас и крикнул:
— Братва, ложись! Манич идет!
Ленька вскочил в свою постель прямо в брюках, рубашке и ботинках. Он натянул одеяло до самого подбородка и немедленно закрыл глаза. Мы последовали Ленькиному примеру. Палатка огласилась могучим храпом и свистом.
Манич тихонько открыл дверь и вошел в палатку. Трудно сказать, почему он вернулся так скоро. Прогнали плотники, сбежал сам или просто-напросто привел его сюда инстинкт частного собственника.
Манич подошел на цыпочках к своей тумбочке, оглянулся и сел на корточки. Я слышал всё — как щелкнул ключ, как Манич вытащил потайной прут, как начал дергать дверцу за железное кольцо. Сначала тихо, потом все сильнее и сильнее. Я приоткрыл чуть-чуть глаза и посмотрел на Манича. Мироед стоял возле своих сокровищ и тупо смотрел на крышку тумбочки. Потом выругался вполголоса и дернул крышку кверху. Но куда там! Крышка даже не скрипнула.
Манич окончательно обалдел. Он поднял с пола молоток, который бросил Ленька, размахнулся и сплеча грохнул по тумбочке. Крышка тумбочки ахнула и развалилась на части. Забыв обо всем на свете, частный собственник опустил руки в пасть тумбочки и выволок оттуда заветный сверток… Газета треснула. К ногам Манича упали два превосходных, закопченных с углов кирпича.
Страшный вопль потряс палатку. Манич кричал, ругался и завывал так, что было слышно на другом берегу Вилюя. На шум и крики в палатку прибежал Пал Палыч. Он с ходу оценил обстановку, понял, что никого пока не убили, не зарезали и сразу успокоился.
— В чем дело? — сурово спросил он Манича.
Несчастный Манич поднял с пола кирпичи и рыдая сказал:
— Пал Палыч, вот мое сало. Два куска…
— Староста палатки, что у вас тут происходит? — спросил Пал Палыч.
Ленька вылез из-под одеяла вместе со своими ботинками и застенчиво сказал:
— Я, Пал Палыч, не знаю, Манич разбил тумбочку…
Губы Пал Палыча чуточку раздвинулись в улыбке. Но Пал Палыч сдержал себя. Он строго, почти сурово посмотрел на Манича и сказал:
— Маниченко, за порчу казенного имущества объявляю тебе выговор.
Пал Палыч обернулся к нам и уже совсем другим тоном добавил:
— Вставайте, ребята. Скоро подъем. Сегодня у нас еще много дел.
Продукты, которых мы ждали с таким нетерпением, приехали поздно ночью. Но все равно в столовой в этот вечер был сплошной пир. Мы уминали пшенную кашу с жареным салом и вздыхали от наслаждения. Вместе с нами ел и Манич. Когда ему попадался на зуб коричневый хрустящий кусочек сала, он морщился и выплевывал на пол.
Егоркина утка
Ира-маленькая раздает возле палаток письма. Мы стоим полукругом и ждем своего счастья. Оно попадает к нам не сразу. Сначала надо спеть песню, рассказать стишок или сделать что-нибудь другое по выбору. Ира-маленькая почтальон, и мы у нее в руках.
Раздача писем похожа на концерт самодеятельности. Тут только небольшая разница: никто не знает заранее исполнителей и программы.
Вместе со всеми стоят в кругу Пал Палыч и Ваня. Писем они не ждут и присутствуют просто так, в виде вольных зрителей. Уже получили письма и выступили десять человек.
Больше всех повезло Леньке Курину. Он получил сразу три письма — от матери, отца и заядлого читателя газет — деда.
Ира-маленькая приказала Леньке прокричать три раза «кукареку». По одному «кукареку» за письмо. Ленька прокричал петухом, а потом пролаял сверх программы по-собачьи. Это был коронный номер Леньки. Он всегда исполнял его на «бис».
Ира-маленькая отдала письма Леньке и взяла из пачки новый конверт.
— Это Пал Палычу… Получите, пожалуйста, Пал Палыч.
Ира подошла к Пал Палычу и подала ему конверт. Пал Палыч никогда не получал писем. Только один раз пришла ему от директора школы открытка с голубым цветочком и размашистой золотой надписью: «Поздравляем с днем рождения».
Пал Палыч взял у Иры-маленькой конверт, посмотрел на него и сразу спрятал в карман. Лицо у него чуточку побледнело. Видимо, письмо было не совсем приятное.
Размышлять об этом у меня не было времени. Я сам ждал с минуты на минуту своего письма. Конвертов в пачке оставалось все меньше и меньше. Пять, четыре, два… Счастье не обошло меня стороной. Вот оно, мое письмо. Ира-маленькая громко, будто тоже переживала вместе со мной, назвала мою фамилию и подала мне большой синий конверт.
Я смотрел на крупные, старательно выписанные буквы и ничего не понимал. Почерк был совершенно незнакомый. Без завитушек, росчерков и взлетающих вверх спиралей. Так пишут только педантичные первоклассники и старики, которые выучились грамоте на склоне лет.
У всех людей одинаковое отношение к незнакомым письмам. Они вызывают удивление, любопытство и какое-то смутное томительное предчувствие. Я вскрыл конверт и заглянул краем глаза в письмо. И тут вдруг мне все стало ясно. Чудак, как я сразу не догадался! Это был ответ оленьего пастуха. Минут через пять мы уже сидели вместе с Ленькой, читали и обсуждали письмо.
Письмо открыло перед нами краешек очень простой и в то же время загадочной истории. Много лет назад, когда нас с Ленькой не было на свете, сын пастуха Егорка убил на озере неподалеку от Вилюя кряковую утку. Это была первая добыча мальчишки. Отец созвал на радостях гостей, познакомил их с новым охотником, а потом дал каждому по чорону вина и ломтику утятины. Гости закусывали, поглядывали на Егорку и одобрительно кивали головой.
— Учугей! Учугей![1]
Олений пастух показал гостям маленький красный камешек. Пастух нашел его в утином зобу, когда потрошил утку.
Прошло много лет. Олений пастух просверлил в камешке дырочку, нацепил на нитку и стал носить в память о сыне и его первой охоте. Егорка погиб во время войны с фашистами. Отцу прислали в красной четырехугольной коробочке золотистый, похожий на утреннее солнце Орден Отечественной войны. Егорка погиб, как герой.