Всеволод Сысоев - Золотая Ригма
В представлении Калугина это была старая больная самка — с поломанными клыками, с редкой, вылезающей на спине шерстью. Дряхлая, неспособная добывать обычную для себя пищу, тигрица, конечно, должна быть умерщвлена: много бед она может принести человеку, прежде чем умрет от старости и голода.
Против этого трудно было возражать, и все же нелегко заставить себя поднять ружье на старое животное. «Пусть лучше стоит чучело в музее — все же польза людям», — эта последняя мысль примирила его с тягостной необходимостью.
Ночь застигла Калугина в незнакомом ключе. Найдя поваленный ветром огромный сухой кедр, он подтащил к нему валежник. Вспыхнул огонь. Вода в ключе промерзла до дна, пришлось набивать котелок льдом. После ужина, настелив сухих веток и коры, Калугин лег у костра. Где-то невдалеке нехотя вскрикивал филин, шуршала под снегом полевка. Поправив у изголовья карабин, Калугин погрузился в чуткий сон, прерываемый морозом. Когда холод становился невыносимым, он вставал, накладывал валежник на слегка тлеющие угольки костра. Занимавшееся пламя согревало ему спину, и он снова засыпал. За длинную зимнюю ночь много сгорело дров, перегорел и толстый ствол кедра. Резкий крик совы, близко подлетевшей к угасшему костру, разбудил тигролова. Подкрепившись добрым куском вареного мяса и кружкой крепкого чая, он вышел на след Ригмы и бодро зашагал на сопку.
Тигрица поднималась на крутые обрывы, шла косогором. Она избегала густых кустарниковых зарослей и, выйдя на старую звериную тропу, долго не сходила с нее. Шла Ригма как по компасу — строго на юг. Казалось, ничто не интересовало ее, хотя Калугин знал, что тигрица давно не ела. «Должна же она, проголодавшись, поохотиться за кем-нибудь, задержаться на одном месте у своей добычи. Вот тогда-то и представится случай подойти на выстрел», — размышлял тигролов. Два дня шел Аверьян, немало километров осталось позади, а шаг зверя по-прежнему был ровным, четким, точно как в первый день преследования.
Небо, подернутое высокими перистыми облаками, предвещало смену погоды. Если выпадет обильный снег, Калугину придется возвращаться: у него нет лыж, да и след легко потерять. К концу дня Аверьян решил заблаговременно обосноваться на ночлег и выспаться в тепле. Для этого он, как только завечерело, стал высматривать сухие кедры, стоящие недалеко друг от друга. Вот давно усохший, золотистый, лишенный коры кедровый ствол, а рядом здоровущий смолистый пень. Как раз то, что надо. Правда, нет воды, но при наличии снега всегда можно натопить хотя и горьковатой, но вполне пригодной для питья воды. Первым делом Калугин поджег пень, а невдалеке развел маленький костер, подвесив над ним котелок, набитый снегом. Когда стемнело, тигролов подошел к уснувшему лесному великану и отколол топором от его смолистого бока щепу. Одной спички оказалось достаточно, чтобы запылал гигантский факел, осветив лес вокруг на десятки метров. Стало так светло, что Калугин смог без труда зашить лопнувшие по шву брюки, приготовить ужин. Снег вокруг горящего кедра растаял, обнажив усыпанную дубовыми листьями землю. Листья парили. Лес наполнился теплом, хотелось растянуться на земле и уснуть. Но зверолов знал, что стоит угаснуть этому чудесному факелу, как трескучий мороз словно обручами сожмет его в своих объятиях.
Пока охотник готовился ко сну, пень сгорел весь. Выгорела даже часть толстого корня, уходившего в почву. Погасив угли и все искры, Калугин извлек горячую золу и дал охладиться раскаленной земле. Затем он затолкал ноги, обутые в олочи, в образовавшееся углубление и, словно на перину, лег на теплую, пахнущую смолистым дымом землю, подложив под себя несколько еловых ветвей. Теперь он чувствовал себя как в печке, лишь свежий морозный воздух холодил щеки и лоб.
Проснулся Калугин с восходом солнца. За длинную ночь он не повернулся даже на бок. Слабый ветерок усилился, наступило потепление. Наскоро позавтракав, Аверьян снова пустился догонять Ригму.
Он шел старым высокоствольным лесом. Сорокаметровые кедры, раскачиваемые сильными порывами ветра, скрипели и потрескивали. Ветер завывал в сухих дуплистых вершинах мертвых деревьев, сбрасывая на снег хвою и сломанные ветви. Птицы попрятались. С тревогой поглядывал Калугин на небо, стремясь поскорее пройти этот сухостойный лес и укрыться в густом молодом ельнике.
К полудню ветер принял такую разрушительную силу, что Калугин был вынужден искать защиты под раскидистой кроной молодого кедра. Убежище это оказалось ненадежным: налетевший шквал сломил вершину сухой ели и бросил ее на кедр. Ударившись о его ствол и сломав часть ветвей, громадное копье вонзилось в землю в двух шагах от тигролова. Теперь Аверьяну было не до следов Ригмы. Нужно скорее искать убежище в глубоком распадке. Но куда податься, когда кругом падали на землю подгнившие деревья, обломки вершин и толстые сучья?
Треск, глухое буханье свалившихся стволов, пронзительный скрип трущихся деревьев наполняли лес. Калугин метался из стороны в сторону, не спуская глаз с угрожающе гнувшихся вершин. Особенно страшными были отщепы с вершин сухих кедров. Они низвергались по косой линии и втыкались в землю, грозя пронзить все живое насквозь. Охотник вспомнил, как однажды привелось ему найти мертвого кабана, пробитого щепой. Словно под артиллерийским обстрелом, выжидая паузы между порывами ветра, делал Калугин перебежки, пока не достиг густого ельника. Здесь не росли высокие деревья, не было и сухостоя. Переведя дух, Калугин посидел на мерзлом пне, а затем спустился в ключ, собираясь здесь переждать непогоду до утра.
Разведя маленький костер на дне небольшой ямы, оставшейся на месте вывернутого с корнем дерева, Аверьян посмотрел на часы: стрелки показывали всего четвертый час, а в лесу было темно, как вечером.
Сильный ветер угнал на восток тучи, и начавшийся было снегопад вскоре прекратился. Всю ночь бушевал ураган, к утру затихло. Ночь в ельнике прошла для Аверьяна относительно спокойно.
Утром он поднялся на сопку, разыскал изрядно расплывшийся след Ригмы и устремился по нему на юг.
Чем дальше шел Калугин, тем сильнее его сердце охватывало сомнение. Следы говорили о том, что он преследует отнюдь не старого зверя. Спокойный, размеренный шаг тигрицы местами переходил на легкие прыжки, словно она хотела поразмяться или позабавиться. Так могла идти только молодая тигрица.
«Все рассказы лесорубов, — размышлял Калугин, — придуманы в страхе. Зачем же тогда я несу ей смерть? Повернуть, что ли, обратно? Но ведь она утащила несколько хороших собак, убила лошадь. Тигры не должны бы этого делать. Значит, от нее чего угодно ожидать можно. А ежели тигрица в Солонцовый придет да ребенка схватит, тогда что? Как погляжу в глаза матери? Скажет: ты не охотник, а трус и мерзавец, коль тебе зверь милее человека. Не простит. Нет, нельзя тигрицу жалеть».
Утвердившись в этом мнении, Калугин прибавил шаг, но вскоре им овладел другой настрой мыслей. Приходили на память многие случаи расследования незаконного отстрела тигров, и каждый раз он убеждался, что обвиняемый в агрессии зверь отнюдь не нападал и даже не угрожал человеку. Просто при стечении обстоятельств тигр близко подходил к охотнику, попадался ему на глаза и получал за это пулю в сердце.
А Ригма тем временем все шла на юг по старым кабаньим тропам, запорошенным снегом. Наделенная от природы большой выносливостью, она без мучений переносила голод. Но, как всякий хищник, Ригма, будучи голодной, не могла спокойно пройти мимо добычи, отвергнуть ее только потому, что торопилась сменить свое местожительство. И когда тонкое обоняние тигрицы уловило запах белогрудого медведя, она остановилась: гималайские медведи всегда являлись излюбленной пищей ее сородичей. Сперва Ригма осмотрела местность и вскоре пришла к выводу, что медведь, не найдя подходящего дупла, залез под корни липы, росшей на крутом косогоре, и здесь устроился на зимовку. Подойдя к липе, Ригма решила овладеть соней. Но как это сделать? Когда, расширив лаз, она попыталась вытащить медведя, то столкнулась с его оскаленными клыками и длинными когтями. Узкий вход не позволял ей проникнуть в берлогу; извлечь лапой упиравшегося и отчаянно кусавшегося «хозяина» оказалось невозможно.
Тогда Ригма пошла на хитрость. Она подкопалась под корни со стороны, противоположной входу в берлогу, и, просунув в отверстие лапу, схватила медведя за ягодицу и вырвала кусок кожи с черной шерстью. С ревом завертелся в берлоге медведь. Как он ни изворачивался, в одном из отверстий виднелась хоть какая-то уязвимая часть его тела, и этим ловко пользовалась тигрица. Не имея возможности спрятаться, косолапый решил спасаться бегством, но только он высунул голову и плечи из берлоги, как Ригма схватила его за загривок и прикусила. Затем она выволокла обмякшее тело медведя из убежища и, оттащив в сторону, приступила к обеду.
