Юз Алешковский - Кыш и Двапортфеля: Повести
Я подумал, что Кыш молодец и многому хорошему научит меня в жизни. И я его научу.
Он бросился за воробьями, а я смотрел на тополя, и липы, и рябинки, которые стояли смирно, будто боялись пошевельнуться.
И снег лежал на каждом тополином листочке, на оголённых ветках лип, на красных гроздьях рябинок.
Снег ухитрился поместиться даже на кончиках зелёных деревянных колышков забора, на проводах, не говоря уж о крышах легковушек, стоявших во дворе, и сиденье красного мотоцикла «Ява».
Жильцы выходили из подъездов и, улыбаясь, смотрели вокруг, на утро первого снега, и шли по своим делам…
У Кыша, наверно, замёрзли лапы — всё-таки бегать приходилось босиком. Он по очереди поджимал под себя каждую лапу, потом вспугнул голубей, топтавшихся на чёрной крышке люка, и сам уселся на их место.
Под этой чугунной крышкой находились горячие трубы. Поэтому она не замерзала в самые страшные морозы и быстро оттаивала в снегопад.
В морозы на ней, нахохлившись, сидели и грелись голуби и воробьи, клюя незамерзающий мякиш.
Кыш сидел и грелся на круглой чёрной крышке, как великан на маленькой арене, а рядом ходил сердитый голубь. Зоб у него раздулся от злости, в нём что-то перекатывалось, и казалось, что голубь проглотил шарик от пинг-понга.
Я слегка продрог и позавидовал Кышу. Но не сгонять же его с тёплой крышки, как он согнал голубей!
ГЛАВА 40
Перед уходом в школу я опять привязал Кыша к батарее.
На улице мне захотелось встретить Снежку. Я подождал её немного, а потом заспешил, чтобы не опоздать. Снег на улице уже затоптали. Только на деревьях, растущих вдоль тротуаров, он белел нетронутый и пушистый…
А около школы мальчишки трясли тополь. Снег хлопьями слетал с него, и он весело шумел мокрой, как после дождя, листвой.
В школьном дворе меня вдруг оглушил удар по затылку, и шапка упала на землю.
Я посмотрел по сторонам, но не увидел никого из нашего класса. За мной шли трое ребят, и среди них Рудик. Кроме него, больше некому было так сильно ударить меня по затылку. Или он кого-нибудь подговорил…
Они прошли мимо. Они сделали вид, что меня не замечают. Они смеялись и разговаривали.
Я стоял, потирая рукой больное место, стараясь не расплакаться, и моя фуражка валялась под ногами в мокром снегу.
Тут зазвенел звонок, я схватил фуражку, побежал в школу и до прихода Веты Павловны успел рассказать Снежке про подлый удар снежком по моему затылку. Ещё я рассказал, как вчера судили Рудика. Снежка была уверена, что он мне мстил, и подула на ушиб.
Мне сразу стало не так больно.
На уроке я сидел тихо, потому что мне было грустно и обидно, и не получил ни одного замечания.
А на переменке в школьном дворе я опять увидел Рудика. Он лепил снежок и что-то рассказывал Оле, которая приходила к нашему дому. По-моему, они ссорились. Оля вдруг круто повернулась и пошла в школу. Рудик размахнулся и от злости кинул снежок за ограду в прохожего.
На втором уроке Вета Павловна вызвала меня читать. Я читал по слогам, но хуже, чем вчера. У меня болела голова. На уроке пения я получил двойку и замечание, потому что все пели, а я не пел. Мне не пелось, и всё.
Я думал, что если Рудик начнёт мне мстить, то я не испугаюсь и как-нибудь защищусь. Только я ещё не знал, как.
После уроков я попросил Снежку прийти ко мне и принести с собой кошку, чтобы попробовать сдружить её с Кышем.
— Ты знаешь кошачий язык? — спросил я Снежку.
— Назубок. Лучше всего понимаю, когда Цапка мурлыкает, а когда орёт, ничего не могу понять, — сказала Снежка.
— А я выучил собачий, — похвалился я. — Он трудней кошачьего, потому что собаки умней кошек. А умней собак только гориллы, слоны, дельфины и мы, люди.
— Значит, кошка глупей? А твой Кыш умеет, как Цапка, погоду предсказывать? Ага! А знает твой Кыш, что идут гости, когда их никто не приглашал? Если Цапка умывается, мой папа говорит: «Кто-то спешит к нам на огонёк, надо бежать в магазин». И бежит за угощеньем, а потом приходят гости. Собака, наоборот, глупей кошки! Она только лает, когда гости уже у дверей.
Мне не хотелось спорить со Снежкой, кто умней. Я и так знал, что всё равно кошка глупей.
— А ты можешь кошачий язык переделать на собачий и наоборот? — спросил я. — Вот, например: Р-ре-оурр-рр-уав! Как будет по-кошачьи?
— Это ерунда! Мрр-яй-мирр-яу! — громко мяукнула Снежка, и попавшаяся навстречу бабушка строго на нас посмотрела.
Но нам было весело.
В общем, мы договорились проверить, кто умней — Кыш или Цапка, и я пошёл домой, забыв про удар снежком по затылку.
Только жалко было, что снег уже растаял и на зелёных тополях не было ни одной снежинки.
ГЛАВА 41
Кыш опять обиделся, что я его привязал, хотя верёвку я сделал гораздо длинней. Она тянулась до ящика со столбиком, и вообще с ней можно было разгуливать по всей комнате.
«Р-ри! — заскулив, сказал Кыш. — Я люблю свободу и не хочу сидеть на верёвке. Попробуй посиди сам хоть денёк. Узнаешь, сладко это или нет!»
— А что? — ответил я ему.. — И попробую. Почему бы мне денёк не посидеть на верёвке?
После того как мы поели, я снял с Кыша ошейник с верёвкой и надел на свою шею, а конец привязал к батарее. Но верёвку я сделал короткой, чтобы мне было тяжелей, чем Кышу, и лёг на пол, представив себя щенком. А Кыш стал бегать по квартире…
…И вдруг я представил, что Хоттабыч превратил меня в собаку. Мама с папой приходят домой, а у нас в квартире два щенка: Кыш и я.
Кыш бегает, играет, а я сижу на верёвке, и мама никак не может угадать, кто из нас её сын Алёша. Тогда папа говорит, что Алёшка — это тот щенок, который умеет читать, писать буквы с хорошим нажимом и считать палочки. И ещё у него должны быть в чернилах передние лапы, нос и кончики ушей.
Мне стало страшно. Я внезапно позабыл всё, чему учили в школе, и перед приходом папы и мамы вымыл с пемзой и мылом лапы, нос и уши. Как они меня узнают? А если ещё к тому же старика Хоттабыча опять посадили в бутылку за беспорядки на футболе, то что мне делать? А если Хоттабыча вообще не выпустят, то я проживу всю жизнь щенком, не научусь разгадывать тайны Вселенной и не стану директором зоопарка?
Папа и мама прямо пришли в отчаяние. Они задумались, как нас проверить.
«Сколько мне лет?» — спросил папа у Кыша.
«Ав! Ав!» — сказал Кыш.
«Значит, по-твоему, мне два года?»
«Ав!» — сказал Кыш.
И тогда папа задал вопрос мне: «Если ты мой сын Алёша, то покажи, где лежат заправленные стерженьки от шариковой ручки».
Я обрадовался, что папа придумал хороший вопрос, запрыгал вокруг него, лизнул два раза в щёку, подбежал к письменному столу и ткнулся носом в средний ящик.
Папа достал стерженьки, а мама спросила, где лежит сломанный и спрятанный от меня будильник. Она думала, что он надёжно запрятан. Но я подбежал к кухонному столику, залез за банки с чёрной смородиной и вытащил будильник. Маму я лизнул в нос.
И вот тогда, вместо того чтобы обрадоваться, что один из щенков — это я, мама и папа хором сказали:
«Сейчас же садись за уроки! Ты даже ухитрился превратиться в щенка, чтобы от них отлынивать. Марш за стол!»
В этот момент я сразу превратился из щенка в первоклассника, встал с пола и принялся за письменные уроки. Со двора до меня доносились крики:
— Алёшка! В лапту!
— Лёха! В штандер!
— Двапортфеля! Выноси щенка!
Один раз к нам позвонили. Я снял ошейник и с тетрадкой в руке открыл дверь.
— Выходи играть! — сказали две девочки, Ира и Света.
— Ав-ав-р-ре-ав-ав! — ответил я уныло, показав тетрадку.
— Уроки у него. Пошли! — объяснила догадливая Ира раскрывшей рот Свете, и я закрыл дверь.
Я, может быть, бросив уроки, вышел бы во двор играть в лапту, но понимал, что раз я привязан к батарее, то сделать этого никак нельзя. А то что ж получится? Кыш возьмёт с меня пример и будет перегрызать верёвку. Пробуешь — значит, пробуй.
Зато Кыш играл в коридоре с костью, рычал, двигал её лапой по полу, повизгивал от радости свободной жизни и изредка спрашивал меня:
«Р-ра! Ну как, попробовал? Хорошо на верёвке? То-то! Больше не привязывай меня и сам побыстрей отвязывайся!»
Один раз Кыш даже принялся трепать верёвку, чтобы отвязать меня, но я ему сказал:
— Спасибо, Кыш, но опыт надо проводить до конца. Вот когда я почувствую, что начинаю умирать со скуки, тогда отвяжусь.
Я ещё поделал уроки и стал рисовать на полу на большом белом листе. Нам задали задание нарисовать, что захочется. И я нарисовал картину под названием «Птичий рынок». Правда, мне пришлось два раза выходить из ошейника, чтобы сменить воду в стаканчике для кисточек.
На моей картине справа висели клетки с жёлтыми канарейками и разноцветными волнистыми попугайчиками. Внизу лежали пушистые кролики — серые, белые и рыжие. Посерединке люди держали в банках ярко-оранжевых и чёрных меченосцев и рыбок, похожих на зебр.
