Мария Парр - Вафельное сердце
Но потом фашисты начали разговаривать о своих пропажах. Мама поговорила с дедом, Дед с Миной, та с Магнусом, он с отцом. В конце концов все они собрались на кухне и стали обсуждать, куда могли запропаститься все радио. Мы подслушивали, сидя на чердачной лестнице.
— Думаешь, они нас не заподозрят? — прошептала Лена.
— Боюсь, они с этого начнут, — честно ответил я.
И тогда мы решили бежать. Так они делали во время войны — сбегали в Швецию и становились беженцами. Ноги надо было уносить немедленно, потому что теперь фашисты повсюду нас разыскивали.
— Трилле, за твою голову обещана награда! — крикнул вдруг Магнус где-то неподалеку.
— Уводим Юнову клячу! — сказал я.
То, что нам с Леной удалось пробраться в старую конюшню и сесть верхом на коня так, что нас никто не увидел, — это чудо.
— Мне сбегать не впервой, — сказала Лена, когда мы уселись на спину лошади безо всякого седла. Я ухватился за гриву, Лена вцепилась в меня и воскликнула «но-о!».
Мы припустили по короткой дороге, по которой ездили на мопеде, когда на нас напали разбойники Бальтазара. Двигались мы не быстро, хотя Лена безостановочно понукала Юнову клячу. Но она ведь не скаковая лошадь. Она кляча вообще-то.
— У, черт, ну и дрянная лошаденка, — раздраженно ворчала Лена. — Нам нужно место, чтобы укрыться!
Поехали к Юну-в-гору, — предложил я. — Это недалеко. Заодно посмотрим, как он устроился.
Когда мы приехали, в доме престарелых стояла тишина. Лена окинула оценивающим взглядом большой дом и сказала, что это Швеция один в один. Она была однажды в Швеции, когда ей было два года.
— Привяжем клячу тут? — спросила Лена, указывая на табличку.
Обычно мы с Леной оказываемся в доме престарелых вместе с классом, чтобы показать концерт. Странно было очутиться тут вдвоем и без блок-флейт. Но мы нашли дорогу в общую комнату, там сидел Юн-в-гору и смотрел в окно своим одним глазом. По-моему, он скучал по своим Холмам.
— Тук-тук! — сказала Лена.
Юн-в-гору обрадовался и удивился, увидев нас. Я как мог постарался растолковать ему все о радиоприемниках, фашистах и гестапо, и он все понял, но кроме него в комнате были и другие здешние постояльцы, и некоторые из них поняли все слишком хорошо. В частности, пожилая дама по имени Анна. Она подумала, что война еще не кончилась и что за нами с Леной гонятся настоящие фашисты.
И не успели мы с Леной глазом моргнуть, как уже стояли в ее платяном шкафу между вешалок с блузками и юбками. Анна задвинула дверцы стулом и села на него.
— Ни один фашист не откроет шкаф живым! — крикнула Анна.
Но и мы с Леной не могли выйти наружу, как оказалось. Я почувствовал, что вся наша война мне немного наскучила, но Лена в темноте хрюкала от удовольствия.
— В шкафу никого нет! — вдруг заполошно закричала Анна. Я навалился на дверцы всем телом, образовалась щелка, и я увидел папу, деда, Мину и Магнуса. Потом мимо них в комнату протиснулся Юн-в-гору, взял с ночного столика Анны банан и наставил на нее как пистолет. Зрелище было такое смешное, что мы с Леной рассмеялись. И все остальные тоже захохотали, кроме Анны. Ей все это совершенно не понравилось, и она продолжала защищать нас изо всех своих малых сил. И только когда папа пошел в общую комнату и сел за пианино, она выпустила нас с Леной, потому что дед пригласил ее на вальс.
— Как вы нас нашли? — спросил я.
— Ты не поверишь, но когда рядом с домом престарелых стоит на привязи лошадь, что-то подсказывает мне заглянуть внутрь, — сердито ответил папа от пианино.
— А где прикажете ее парковать? — огрызнулась Лена.
Но тут глаз Юна-в-гору стал размером с блюдце.
— Дети мои, храни вас Бог, так моя лошадка с вами?
По-моему, я никогда еще не видел, чтобы старый человек так сильно радовался.
Мы провели в доме престарелых весь вечер. А на прощанье я пообещал часто приходить в гости вместе с Юновой клячей. Только сперва мама отправила нас на штрафные работы в Грини. Три дня от обеда до ужина мы должны были в поле выбирать из земли камни, чтобы мама посадила здесь капусту.
ПОЖАР
Все стало распускаться, и наступила весна. Я ощущал ее всем телом. Каждое утро я подходил к окну, подолгу смотрел в него и чувствовал, что весна совсем скоро. Как-то мы с Леной взяли с собой Крёлле, чтобы показать ей это, и все вместе пошли в хлев.
— Скоро у овец из поп вылезут ягнята, — объяснила Лена, пока я гладил свою любимую овечку по голове. Она раздулась, как надувной мячик.
Крёлле хмыкнула и дала ей пучок сена.
— А потом появится зеленая трава, и овец выпустят пастись на улице. Помнишь, как было в прошлом году?
— Угу, — сказала Крёлле.
Соврала, по-моему.
Потом мы пошли в сад, к грушевому дереву. Под ним еще не распустились подснежники, но я рассказал, какие они будут.
— Может, они появятся уже через неделю, — сказал я, и Крёлле обещала следить за ними.
Хорошо все-таки быть старшим братом. Мы рассказали Крёлле все-все о весне.
— А потом снова будет Иванов день и праздник, — сказал я. — И мы разведем на камнях огромный костер.
— А дед навалит сверху навоза! — засмеялась Крёлле.
Это ей запомнилось.
— Но вот кто будет женихом и невестой? — спросил я сам себя. И на душе засаднило: бабы-тети больше нет.
— Чур, не мы, тут же встрепенулась Лена.
Дед возился со своими сетями под балконом. Крёлле рассказала ему, что мы ходили смотреть весну.
— Да, весна пришла. Правда, сегодня будет буря, похоже, — сказал дед и прищурился, вглядываясь во фьорд.
На том берегу все было черным-черно. До чего же странно стоять в Щепки-Матильды в прекрасный солнечный день и видеть, что где-то идет дождь!
Но довольно быстро погода нахмурилась и у нас. Мы спрятались в дом и до вечера ничем не занимались. Когда мы ложились спать, снаружи уже громыхало и сверкали молнии. Я долго лежал и вслушивался в непогоду. Мне нестерпимо хотелось прокрасться в комнату Лены и забрать моего Иисуса. Разве это честно: ей с моей картиной там не страшно, а я тут умираю от страха? Но тут загрохотало так сильно, что я не улежал. Я вылез из кровати и решил пойти к маме с папой. Просто чтобы спросить, нормально ли, чтобы гремело так сильно.
В коридоре я встретил Лену.
— Боишься? — быстро спросила она, когда я вышел из своей комнаты.
Я пожал плечами.
— А ты?
Лена помотала головой. И тут я всерьез рассердился. Мало того, что она не отдает мне моего Иисуса, так еще и врет!
— Еще как боишься! Иначе почему ты в коридоре? — спросил я.
Лена сложила руки крестом на груди:
— Я шла на улицу.
— На улицу?
— Ну да. Я решила спать сегодня на балконе, чтобы вдоволь послушать эти раскаты.
У меня затряслись поджилки, но, прежде чем дрожь дошла до коленок, я сказал:
— Я с тобой!
Ой, как же мне было страшно! И хотя Ленино лицо было совершенно бесстрастно, я видел, что ей тоже страшно, даже ей. То-то же.
Гром грохотал так, что качался балкон. Мы вымокли до нитки в несколько минут, хотя сидели в спальниках под крышей. По небу то и дело пробегал зигзагом огненный сполох, и делалось светло как днем. Дождь лил, хлестал, бил и струился, было мерзко и жутко. Я никогда еще не переживал такой сильной грозы. Каждый следующий разрыв был еще сильнее предыдущего. В конце концов я закрыл руками уши и зажмурился; мне было так страшно, что я перестал различать, где верх, где низ.
Лена сидела рядом, как деревянная дева на носу пиратского галеона. Только губы сжаты в полоску. И вдруг я понял, что сейчас ей очень не хватает ее мамы. Я опустил руки. И как раз открывал рот, чтобы сказать что-нибудь, когда одновременно ударили молния и гром. Вокруг все загремело и засверкало, мы с Леной придвинулись вплотную друг к дружке и зарылись носами в спальники.
— Лена, мы психи! — закричал я. — Пойдем в дом!
— Трилле, горит старая конюшня!
Я выпутался из спальника и заставил себя подняться. Конюшня горела!
— Юнова кляча! — крикнул я и помчался к конюшне.
Я услышал, как за спиной Лена завопила что-то на весь дом, как только она умеет вопить. А потом она заорала мне вслед:
— Трилле, не смей заходить туда!
Но я ее не слышал, Сверкала молния, хлестал ливень, горела конюшня, а внутри нее стояла Юнова кляча. Я должен вывести ее наружу.
Горела пока только крыша. Я рванул на себя дверь. Внутри все заволокло дымом, но я знал, где она стоит.
— Привет-привет, — сказал я и потрепал клячу по гриве. — Пойдем, лошадка моя, пойдем.
Но она не двигалась с места. Стояла как пришитая. Я манил, нашептывал, тянул, толкал — все без толку. Юнова кляча не шевелилась.
