Юрий Казаков - Любимые рассказы для детей
В избе темно и тепло, сильно пахнет хлебом, окошки чуть светлеют на две стороны. И Коля тихо дышит, посапывает. Потом и он проснулся вдруг и сел.
– О! – говорит. – Как тихо! Сколько дней гремело, а тут тихо…
– Может, – говорю, – чаю попьем?
– Давай! – говорит Коля. – И свету не станем зажигать.
– Ладно, – говорю. – На окошки глядеть будем.
Пошел я к печке, заслонку отодвинул – в печке у нас чайник стоял, – пахнуло на меня сухим теплом. Вытащил я чайник, а он горячий.
Сели мы с Колей на лавку, пьем чай, смотрим на окошки, молчим… А снаружи все: скрип-скрип! буль-буль!
– Слышишь, – спрашиваю тихо, – как волна по гальке скрипит?
– Ага!
Опять помолчали, и тут Коля вдруг кружку на стол поставил и говорит шепотом:
– Ой! Это и не волна вовсе… Это кто-то ходит снаружи!
Прислушался я – верно, ходит кто-то, и по звуку похоже на волну: скрип-скрип!
– Человек? – спрашивает Коля.
– Откуда тут человек!
– Так кто же? – и даже дышать перестал. Выглянул я в окошко, потихоньку так, – по лавке подвинулся и выглянул. И Коля ко мне прижался, щека к щеке, тоже в окошко смотрит, и оба еле дышим, обоих дрожь начинает пробирать.
Только мы выглянули, сразу увидели море. Не было оно темным, как обычно ночью, а туманно-светлым. Это наверху северное сияние опять горело, – за облаками сияния не было видно, но свет его все-таки освещал море. И на горизонте, как иголкой проколоты, два огонька горят, зеленый и белый.
– Пароход! – дышит Коля.
– Лесовоз, наверное, – шепчу.
– Или траулер, – догадывается Коля.
– А может, шхуна?
– Норвежская? – предполагает Коля.
– Или аргентинская, – думаю я.
– Ой! – дышит Коля. – Гляди! Вон встает… – И как дыхнет от страха, так сразу все стекло запотело. Протер я тихо стекло, гляжу – большое темное пятно рядом с избушкой. То двинется, то остановится. И когда двинется, то еле слышно: скрип-скрип…
– Медведь!
Отодвинулись мы от окошка, как обожглись, сидим в темноте и что делать, не знаем. Слышим, медведь к двери подошел. Подошел, стоит, молчит, посапывает – нюхает, наверное. Потом лапой корябнул по двери, но тихо, осторожно. Постоял, подумал, подошел к окошку и сразу его затемнил. От первого окошка отошел, подошел к другому и то затемнил.
– Дядь! – шепчет Коля. – А ружье-то!
Встал я на цыпочках, подошел к нарам, взял ружье, взвел курок, да одумался. Ружье дробью заряжено, на рябчика. Чего уж тут!
Медведь услыхал движение, заворчал и сразу освободил окошко, исчез. Но от избушки не ушел, а все ходит около и все поскрипывает.
– Чего это он? – спрашивает Коля.
– Хлеб, – говорю, – хлебом из избушки вкусно пахнет, вот он и ходит…
– А давай ему хлеба дадим! – предлагает Коля.
– Как? – спрашиваю. – Как же ты ему дашь?
– А вы окошко откроете, а я кину ему буханку. Подумал я: почему бы и не дать? Хлеба не жалко, море успокоилось, мотодоры завтра поедут по тоням, привезут и хлеба, и всего…
– Давай! – говорю.
Взял Коля буханку, а медведь услыхал, как я с окном вожусь, заворчал на всякий случай и в сторону подался. Стукнул я рамой, и выбросил Коля буханку. Медведь подкрался, хрюкнул, схватил и бегом прочь.
Минут через пять вернулся и уже прямо к окошку подошел, стоит и поскуливает, ждет.
– Ой-ой! – говорит Коля. – Какой умный! Давай еще кинем!
– Кидать так кидать! – говорю.
И еще кинули. Медведь даже на лету поймал и прочь. Но тут мы все-таки устали, и сморило нас в сон. Может, медведь снова приходил, но мы не слыхали, спали крепко.
Тихое утро
Еще только-только прокричали сонные петухи, еще темно было в избе, мать не доила корову и пастух не выгонял стадо в луга, когда проснулся Яшка.
Он сел на постели, долго таращил глаза на голубоватые потные окошки, на смутно белеющую печь. Сладок предрассветный сон, и голова валится на подушку, и глаза слипаются, но Яшка переборол себя, спотыкаясь, цепляясь за лавки и стулья, стал бродить по избе, разыскивая старые штаны и рубаху.
Поев молока с хлебом, Яшка взял в сенях удочки и вышел на крыльцо. Деревня, будто большим пуховым одеялом, была укрыта туманом. Ближние дома были еще видны, дальние едва проглядывали темными пятнами, а еще дальше, к реке, уже ничего не было видно, и казалось, никогда не было ни ветряка на горке, ни пожарной каланчи, ни школы, ни леса на горизонте… Все исчезло, притаилось сейчас, и центром маленького замкнутого мира оказалась Яшкина изба.
Кто-то проснулся раньше Яшки, стучал возле кузницы молотком; чистые металлические звуки, прорываясь сквозь пелену тумана, долетали до большого невидимого амбара и возвращались оттуда уже ослабленными. Казалось, стучат двое: один погромче, другой потише.
Яшка соскочил с крыльца, замахнулся удочками на подвернувшегося под ноги петуха и весело затрусил к риге. У риги он вытащил из-под доски ржавый косарь и стал рыть землю. Почти сразу же начали попадаться красные и лиловые холодные червяки. Толстые и тонкие, они одинаково проворно уходили в рыхлую землю, но Яшка все-таки успевал выхватывать их и скоро набросал почти полную банку. Подсыпав червям свежей земли, он побежал вниз по тропинке, перевалился через плетень и задами пробрался к сараю, где на сеновале спал его новый приятель – Володя.
Яшка заложил в рот испачканные землей пальцы и свистнул. Потом сплюнул и прислушался. Было тихо.
– Володька! – позвал он. – Вставай!
Володя зашевелился на сене, долго возился и шуршал там, наконец неловко слез, наступая на незавязанные шнурки. Лицо его, измятое после сна, было бессмысленно и неподвижно, как у слепого, в волосы набилась сенная труха, она же, видимо, попала ему и за рубашку, потому что, стоя уже внизу, рядом с Яшкой, он все дергал тонкой шеей, поводил плечами и почесывал спину.
– А не рано? – сипло спросил он, зевнул и, покачнувшись, схватился рукой за лестницу.
Яшка разозлился: он встал на целый час раньше, червяков накопал, удочки притащил… а если по правде говорить, то и встал-то он сегодня из-за этого заморыша, хотел места рыбные ему показать – и вот вместо благодарности и восхищения – «рано»!
– Для кого рано, а для кого не рано! – зло ответил он и с пренебрежением осмотрел Володю с головы до ног.
Володя выглянул на улицу, лицо его оживилось, глаза заблестели, он начал торопливо зашнуровывать ботинки. Но для Яшки вся прелесть утра была уже отравлена.
– Ты что, в ботинках пойдешь? – презрительно спросил он и посмотрел на оттопыренный палец своей босой ноги. – А калоши наденешь?
Володя промолчал, покраснел и принялся за другой ботинок.
– Ну да… – меланхолично продолжал Яшка, ставя удочки к стене. – У вас там, в Москве, небось босиком не ходют…
– Ну и что? – Володя снизу посмотрел в широкое, насмешливо-злое лицо Яшки.
– Да ничего… Забежи домой, пальто возьми…
– Ну и забегу! – сквозь зубы ответил Володя и еще больше покраснел.
Яшка заскучал. Зря он связался со всем этим делом. На что уж Колька да Женька Воронковы – рыбаки, а и те признают, что лучше его нет рыболова во всем колхозе. Только отведи на место да покажи – яблоками засыплют! А этот… пришел вчера, вежливый… «Пожалуйста, пожалуйста…» Дать ему по шее, что ли? Надо было связываться с этим москвичом, который, наверно, и рыбы в глаза не видал, идет на рыбалку в ботинках!..
– А ты галстук надень, – съязвил Яшка и хрипло засмеялся. – У нас рыба обижается, когда к ней без галстука суешься.
Володя наконец справился с ботинками и, подрагивая от обиды ноздрями, глядя прямо перед собой невидящим взглядом, вышел из сарая. Он готов был отказаться от рыбалки и тут же разреветься, но он так ждал этого утра! За ним нехотя вышел Яшка, и ребята молча, не глядя друг на друга, пошли по улице. Они шли по деревне, и туман отступал перед ними, открывая все новые и новые дома, и сараи, и школу, и длинные ряды молочно-белых построек фермы… Будто скупой хозяин, он показывал все это только на минуту и потом снова плотно смыкался сзади.
Володя жестоко страдал. Он сердился на себя за грубые ответы Яшке, сердился на Яшку и казался сам себе в эту минуту неловким и жалким. Ему было стыдно своей неловкости, и, чтобы хоть как-нибудь заглушить это неприятное чувство, он думал, ожесточаясь: «Ладно, пусть… Пускай издевается, они меня еще узнают, я не позволю им смеяться! Подумаешь, велика важность босиком идти! Воображалы какие!» Но в то же время он с откровенной завистью и даже с восхищением поглядывал на босые Яшкины ноги, и на холщовую сумку для рыбы, и на заплатанные, надетые специально на рыбную ловлю штаны и серую рубаху. Он завидовал Яшкиному загару и его походке, при которой шевелятся плечи и лопатки и даже уши и которая у многих деревенских ребят считается особенным шиком.
Проходили мимо колодца со старым, поросшим зеленью срубом.
– Стой! – сказал хмуро Яшка. – Попьем!
Он подошел к колодцу, загремел цепью, вытащил тяжелую бадью с водой и жадно приник к ней. Пить ему не хотелось, но он считал, что лучше этой воды нигде нет, и поэтому каждый раз, проходя мимо колодца, пил ее с огромным наслаждением. Вода, переливаясь через край бадьи, плескала ему на босые ноги, он поджимал их, но все пил и пил, изредка отрываясь и шумно дыша.
