Юрий Коринец - Там, вдали, за рекой
Спросил я это так: сначала я показал дяде свою контрольную, а потом спросил о неприятностях, но спросил это так, между прочим.
— Никаких неприятностей не было, — сказал дядя. — Всё было прекрасно.
— Никаких?
— Никаких!
— Никаких, никаких, никаких?
— Да, никаких! Какие неприятности? Экспедиция прошла прекрасно…
— Да нет, — перебил я. — А вообще? Вообще в жизни?
— Вообще? Почему ты об этом спрашиваешь?
— Да это я так, между прочим. Ты никогда не рассказывал мне о неприятностях.
Понимаете, мне во что бы то ни стало нужно было узнать, были ли у него неприятности. Мне нужно было знать, как дядя вёл себя, когда у него были неприятности. Чтобы потом перейти к своим неприятностям.
— Много у тебя было неприятностей? — спросил я.
— Хватало! — сказал дядя.
— Ну расскажи мне какую-нибудь неприятность!
— Давай лучше говорить о приятностях…
— Ну дядя же! Я серьёзно…
— Ну, если серьёзно, то слушай…
Дядя достал свою трубку, набил её табаком и закурил.
— Один раз я чуть было не расстался с жизнью…
— Тебя хотели убить?
— Вроде этого…
— Белые?
— Рыжий! — рассмеялся дядя.
— Какой рыжий? Разве были рыжие?
— Рыжий кабан!
— Ну дядя же!
— Слушай! — сказал дядя. — Я не шучу. Это было давно, жил я тогда с родителями на Северном Кавказе, в городе Елисаветполе. Мне было тринадцать лет, но я уже ходил с отцом на охоту…
— С моим дедом?
— С твоим дедом. Твой дед был прирождённый охотник. Его страсть к охоте перешла ко мне по наследству. Доннерветтер, что это был за охотник! — Дядя выпустил облако дыма. — В жизни я не видывал лучшего охотника!
— А ты?
— Я ему в подмётки не гожусь! — крикнул дядя. — Не гожусь в подмётки! Хотя и я неплохой охотник. Так вот… Мы часто ходили с отцом на охоту, на диких кабанов. В нашей местности была тьма кабанов. Мы охотились в горах. Твой дед был дитя этих гор! Он двигался по горным тропам, как по этой вот комнате. Он всё время смотрел в землю, потому что был следопыт. Он читал на земле, как в книге. Каждый перевёрнутый камень или сломанный сучок рассказывали ему целую поэму. Он всегда знал, кто прошёл впереди нас — человек или зверь. Он знал, давно ли они прошли, в каком направлении, бодрые или усталые.
Один раз мы вышли в горы на рассвете. Мы долго шли по извилистой тропе, пока отец не напал на след кабана. Отец стал останавливаться через каждые сто шагов, чтобы определить направление ветра: он скоблил ножом ноготь большого пальца — тончайшая пыль, падавшая с ногтя, указывала нам, куда дует ветер. Надо было подойти к кабану с подветренной стороны, чтобы кабан не почувствовал нашего приближения. Шли мы совершенно бесшумно, объясняясь одними условными знаками. Внезапно отец скорчил мне страшную рожу…
— Какую? — спросил я.
Дядя скорчил такую рожу, что я чуть не упал со стула от хохота. Дядя втянул голову в плечи, прищурил глаза так, что остались одни узкие щёлки, сморщил нос и выпятил губы наподобие свиного пятачка — дядя стал похож на свинью!
— Вот какую рожу, — сказал дядя и выпустил облако дыма. — Это значило, что рядом кабан. Дикие кабаны очень свирепы. А хитры, как бестии! Они могут пронзить тебя своими клыками в мгновение ока! Самое страшное — это раненый кабан, даже раненный смертельно — такой всего опаснее. Поэтому в кабана надо стрелять без промаха: надо попасть ему в шею за ухом, чтобы уложить его одним ударом.
После того как отец скорчил мне свою рожу, мы стали бесшумно передвигаться от дерева к дереву, держа на изготовку свои ружья. И тут я увидел его! Кабан стоял ко мне боком, копаясь рылом в сухих листьях и выискивая там что-то съедобное. Я прицелился и выстрелил… Кабан упал и покатился…
— Здорово! — сказал я.
— Совсем не здорово! — крикнул дядя. — Я оказался в дураках! Я не перезарядил ружьё, потому что подумал, что кабан убит, и пошёл его разыскивать. Вдруг я увидел, что кабан несётся прямо на меня! Он нёсся, как танк… как сумасшедший танк! Острые клыки торчали из его пасти, как кривые пулемёты… До сих пор помню его свирепую рожу!
Дядя опять скорчил рожу, но я уже не смеялся.
— Всё совершилось в одно мгновение! Не знаю уж как, но я отпрыгнул, и кабан пронёсся мимо меня. Он пронёсся так близко, что обрызгал меня кровью с ног до головы. Позади меня рос большой дуб, и кабан врезался в этот дуб своими клыками сантиметров на пять… Тут подбежал отец и прикончил его ударом ножа! И попало же мне тогда от отца!
— За что?
— Как — за что? За то, что промазал! Не убил наповал! И за то, что не перезарядил ружьё! Отец здорово наказал меня! Мне было очень неприятно!
— Он поставил тебя в угол?
— В какой там угол! Меня никогда не ставили в угол! Отец просто посмотрел на меня, не говоря ни слова, вот так…
И дядя так на меня посмотрел, что душа моя сразу ушла в пятки. Почему она ушла в пятки? Потому что душа всегда уходит в пятки, когда вам очень страшно. Уж не знаю почему, но когда вам страшно, душа всегда скрывается в пятках — она там прячется. Там у неё укромное местечко. Так объяснил мне дядя.
— Не смотри на меня так, — сказал я.
— То-то… — улыбнулся дядя.
— А хуже были неприятности? — спросил я.
— Тебе этого мало?
— Не мало, но это же так… с кабаном… А с белыми?
— С какими белыми?
— Ну с разными… с белыми, с врагами!
— Хватало! — сказал дядя.
— Ну расскажи! Расскажи мне какую-нибудь особую неприятность… революционную.
Дядя задумался, попыхивая трубкой.
— Был однажды случай… — сказал дядя. — В тринадцатом году. Я шёл на явку и плохо замёл след. За мной увязался филёр…
— Какой филёр?
— Шпик!
— Какой шпик? Шпик — это же сало…
— Вот-вот, — сказал дядя. — Такой же липкий, как сало! Шпик, или филёр, — это сыщик. Сыщиков нанимало царское правительство — следить за революционерами. Нас выслеживали, чтобы поймать и посадить в тюрьму. Если тебя поймают одного — это ещё не так страшно. Главное — не раскрыть организацию…
— Партию?
— Ячейку партии, в которой ты состоишь. Если попадёшься один, можно всё скрыть. Молчишь, и всё. Или наврёшь с три короба…
— А ты молчал?
— Как рыба!
— Тебя пытали?
— Особенно нет… Просто били.
— И тебе было больно?
— Ещё бы! Но дело не в этом. Дело в том, что я шёл на явочную квартиру. Это была квартира зубного врача. Помнится, фамилия его была Ципперштейн. На парадной двери у него висела табличка: «Зубной врач Ципперштейн». А на самом-то деле это была явочная квартира. Там собирались мы — большевики-подпольщики. И обсуждали партийные дела. А иногда мы прятались там от полиции. Ясно?
Я кивнул. Дядя опять затянулся трубкой.
— Один раз я шёл туда на собрание, но плохо замёл следы, — продолжал он.
— А как ты заметал следы?
— Как лиса! — закричал дядя. — Я всегда заметал их, как лиса! Но на этот раз мне не повезло! Помнится, я вышел из дому — я жил тогда в Москве у Земляного вала, — вышел из дому и заметил, что за мной следят. За мной шёл шпик. Ну и рожа, скажу я тебе!
— Как у кабана?
— Хуже! — Дядя скорчил совсем особую рожу — такой рожи я сроду не видывал!
Я засмеялся.
— Тебе смешно, — сказал дядя, — а мне тогда было совсем не до смеха! Я стал заметать следы. Я пошёл пешком к центру. Квартира Ципперштейна была на Разгуляе, совсем в другой стороне, но я нарочно пошёл к центру. Я прошёл всю Маросейку до самой Лубянки. Шпик шёл за мной. Я вскочил в конку. Шпик тоже вскочил в конку. Это такой трамвай, который тянули лошади… Мы доехали до Манежа. Я опять выскочил. И шпик выскочил. Я пошёл на Кудринку. И шпик тоже! Я пытался замешаться в толпе. Но это мне не удавалось. Как назло, было мало народу. Я прошёл один квартал, потом второй, потом свернул в переулок, вошёл во двор, прошёл его, вышел в другой переулок, свернул за угол, опять вышел из-за угла — шпик шёл за мной! Я очень волновался. Меня ждали товарищи, я должен был передать им прокламации, чтобы они разбросали их на Пресне рабочим. Я катастрофически опаздывал! Наконец я схитрил: я шмыгнул у Кудринки в подворотню — и был таков! Когда я оглянулся, шпика уже не было! Я прошёл на Садовую, сел в конку и доехал до Сухаревки. А оттуда пошёл на Разгуляй. Я шёл медленно, всё время оглядываясь, — шпика не было!
— Молодец! — сказал я.
— Ворона! — крикнул дядя.
— Где ворона? — не понял я.
Я посмотрел в окно.
— Я ворона! — заорал дядя. — Жалкая, глупая ворона! Шпик шёл за мной — я его просто не замечал! Это была опытная сволочь! Я заметил его; только когда поравнялся с домом Ципперштейна… — Дядя пыхнул дымом прямо в лицо мне. — Квартира Ципперштейна была на первом этаже, понимаешь?
