Как я влиял на Севку - Геомар Георгиевич Куликов
— Ладно. Раз уж взялся…
Мы шли по коридору с Ирой Зиминой. За нами Алик с Муравьёвой. Они о чём-то вполголоса разговаривали и хихикали. Несколько раз я слышал, как Алик называл наши фамилии: мою и Ирину. Но мне было всё равно. У Иры развязался ботинок. Она хотела положить портфель на пол. Я сказал:
— Зачем? Давай подержу!
Я стоял с двумя портфелями под мышкой, когда мимо прошли Алик и Муравьёва. Они прямо-таки давились от смеха.
За ужином папа сказал:
— Давно собираюсь спросить: как успехи твоего подопечного? Мымриков, кажется, его фамилия?
Я застыл с вилкой в руках. Посмотрел на папу, он преспокойно разрезал кусок мяса.
— Мымриков, — сказал я. — А успехи — не очень…
— Что так?
Я пожал плечами.
— Он, если я не ошибаюсь, капитан вашей хоккейной команды?
— Да, — сказал я.
— А как относятся к его школьным делам товарищи по команде?
Я опять пожал плечами:
— Никак не относятся…
— Почему же?
— Они не из нашего класса. А двое даже из чужой школы.
— Тогда понятно. Это, конечно, уважительная причина.
Папа отодвинул тарелку и взялся за газету.
— А что, — спросил я. — Разве нет?
— Отчего же? — сказал папа. — Вполне. Если, положим, тонет мальчишка, но чужой школы, разве из-за него надо лезть в воду?
— Так Севка не тонет.
— А я разве говорю, что он тонет? И извини, пожалуйста, я хочу почитать газету.
— Значит, не мешать?
— Да, — сказал папа, — если возможно.
— Возможно, — сказал я.
Сначала папа читал газету. Потом разговаривал с мамой. Потом достал рубанок и принялся строгать какие-то палочки.
Мне очень хотелось ещё поговорить насчёт Севки. Я вертелся возле папы. В другой раз он обязательно бы спросил, что мне надо.
А тут словно перестал меня замечать.
Тогда я предложил:
— Можно, буду тебе помогать?
Папа поднял голову и посмотрел на меня так, будто только что увидел.
— Пожалуйста!
— А что надо делать?
— Можешь вот эти бруски отпиливать.
— Ладно, — сказал я. — Отпилю. А что ты из них сделаешь?
— Полку для цветов. Только пили аккуратнее, — предупредил папа. — Впрочем, у тебя уже есть опыт.
Это папа вспомнил про клюшку.
Я попилил немножко и сказал:
— Не так-то просто вытаскивать этих самых утопающих.
— Конечно, — согласился папа. — Но, понимаешь, всё зависит от того, кто и как вытаскивает. Главное, как говорится, гнуть свою линию. Он тебя вниз. А ты его вверх. Вверх и вперёд!
Мы бы, наверно, ещё поговорили насчёт Севки, но вошла мама и объявила:
— Котик, пора спать!
Мне очень не хотелось уходить, но папа сказал:
— Приказ командира — закон, — и добавил: — А своего подшефного ты всё-таки приводи. И не только тогда, когда никого дома нет.
— Хорошо, — пообещал я. — Обязательно приведу.
Глава двенадцатая
Утром я побежал к Феде. Было ещё очень рано. Я долго колотил руками и ногами обитую войлоком дверь, прежде чем мне открыли.
— Извините, пожалуйста, мне нужен Федя, по важному делу, — одним духом выпалил я Фединому отцу.
— Заходи, — сказал он. — Сейчас позову.
Через минуту или две выскочил Федя. Заспанный, в трусиках и майке.
— Ты чего?!
— Срочно нужно собраться! — сказал я.
— Случилось что-нибудь?
— Да, — сказал я.
— А чего?
— Потом расскажу. Можешь потерпеть?
Феде очень хотелось узнать, что за срочное дело, из-за которого я поднял его в такую рань, но он мужественно согласился.
— Могу. Могу потерпеть. Подожди здесь. Сейчас оденусь.
Когда мы с Федей спустились во двор, я сказал:
— Теперь за Эдиком.
— Сперва к Севке, — сказал Федя. — К нему ближе. А потом к Эдику.
— К Севке не надо, — сказал я.
— Как — не надо? — спросил Федя.
— Очень просто. Не надо и всё.
Федя вытаращил глаза:
— А почему?
— Потом объясню, — сказал я. — Ты же обещал потерпеть.
— Ладно… — не очень охотно согласился Федя.
Мы побежали к Эдику. От него к Серёжке Блохину. От Серёжки — к Борису. Его мать нас здорово отругала, но Бориса мы всё-таки вытащили.
Я повёл ребят за сараи на брёвна, где раньше Лёша всегда собирал команду. Их прямо-таки распирало от любопытства. Но я молча шёл впереди и они молча топали следом за мной.
— Рассаживайтесь! — сказал я, когда мы добрались до места.
Ребята послушно принялись карабкаться на брёвна. А я, засунув руки в карманы пальто, расхаживал по тропинке, проложенной вдоль сараев.
— Ну, — сказал Федя, — выкладывай!
Я остановился, поглубже вдохнул в себя воздух и спросил:
— Как, по-вашему, что надо делать, если тонет человек?
— Глупый вопрос, — сказал Федя. — Вытаскивать! Чего ж ещё?
— Правильно, — сказал я.
— А что, — спросил Серёжка, — кто-нибудь утонул?
— Ещё нет, — сказал я. — Но может!
— А-а… — запнулся Серёжка, — кто? Кто может?
— Севка, — сказал я. — Наш капитан.
Ребята, как горох, посыпались с брёвен.
Федя схватил меня за грудки.
— Чего ж ты голову морочишь?! Бежать надо. А то, пока мы тут сидим, он…
— Нет, — сказал я, пытаясь отцепить Федины руки. — Ничего за это время с ним не сделается. Он уже давно тонет. Не первый день.
Федины руки сами собой разжались.
— Как это не первый день? Я ж его вчера видел. Ты, часом, не того? — Федя постучал себя по лбу.
— Дело в том, — объяснил я, — что Севка тонет не в прямом, а в переносном смысле. И, между прочим, неизвестно, что хуже…
— Как это: тонет в переносном смысле? — спросил Серёжка.
— Очень просто, — сказал я.
И всё рассказал про Севку. Про то, как он чуть не загубил дерево дружбы. Как подло вёл себя на отрядном сборе.
Я говорил, как пламенный трибун. А когда кончил, понял, что речь моя не достигла цели.
Ребята смотрели кто куда, только не на меня.
— Ну, — спросил я.
— Не люблю я ввязываться в такие дела. Не нравится мне это — во! — Федя провёл ребром ладони по горлу.
— А когда из-за Севки с нами играть отказываются, это тебе нравится? — спросил я. — Тут не в одних отметках дело. Тут человек погибает!
— Ну, уж и погибает? — усомнился Федя.
— А ты как думаешь? Если он с таких лет жульничать начнёт, знаешь, что его впереди ожидает? Тюрьма!
Эдик свистнул:
— Это ты загнул!
Но я уже чувствовал, что попал в точку.
Я нарисовал картину страшного Севкиного будущего, если мы, его товарищи, срочно не вмешаемся в его непутёвую жизнь.
— Ладно, — сказал Федя, — а что ты предлагаешь?
Я перевёл дух. Раз сказал «а», надо говорить и
