«Вся жизнь моя — гроза!» - Владимир Ильич Порудоминский
Донос
В июне 1826 года Александр Полежаев окончил университет. Все экзамены он сдал на «отлично».
Полежаев был уже известный поэт. Его стихи охотно печатали журналы. Профессор Мерзляков расхваливал в лекциях своего талантливого ученика.
Стихи Полежаева были грустными. Обычно он рассказывал про человека, который вспоминает свою давнюю любовь.
Исчезли, исчезли весёлые дни,
Как быстрые воды умчались;
Увы! Но в душе охладелой они
С прискорбною думой остались...
Александр писал о несчастных влюблённых — и не знал, какие несчастья ждут его самого в недалёком будущем.
...На рассвете 13 июля в Петропавловской крепости были повешены пятеро декабристов — вожди восстания, остальных мятежников отправили на каторгу, сослали в Сибирь, на Кавказ.
А через двенадцать дней после казни император Николай Первый торжественно въехал в Москву для коронации: русских царей венчали на царство в Успенском соборе Московского Кремля.
Горели золотом церковные купола. Колокольный звон плыл над городом. Воздух вздрагивал от залпов орудийного салюта. Стаи птиц метались по небу. Николай Первый ехал верхом рядом с золотой каретой, в которой сидела императрица. Ряды войск, выстроенные вдоль улиц, толпы народа приветствовали его. Но на душе у многих людей были ужас и уныние.
Лицо нового царя было неподвижно и холодно, неподвижный взгляд светлых глаз устремлён поверх людских голов. Он думал о том, как истребить в своих подданных непокорность, желание бороться, самостоятельно думать и поступать. Он хотел выкорчевать эти чувства, как корчуют, выворачивают деревья — чтобы ни один, самый тонкий корешок не остался в земле.
Проезжая мимо университета, царь покосился на него с неприязнью. Среди декабристов было немало здешних воспитанников.
А ещё два дня спустя на письменный стол к царю легла секретная бумага под названием «О Московском университете». В ней говорилось, что студенты желают вольности и не признают над собой никакой власти. Для примера были приведены самые бунтарские строчки поэмы Александра Полежаева «Сашка». О том, что человек должен быть свободным в мыслях и делах. Что каждый имеет право смело судить обо всём на свете. О тяжёлых цепях, опутавших Отчизну.
Поэт звал угнетённый народ:
Когда ты свергнешь с себя бремя
Своих презренных палачей?..
И эти строчки тоже были приведены в бумаге.
Донос на университет и на Полежаева сочинил отставной полковник Иван Петрович Бибиков. Он долго служил в армии, потом несколько лет жил помещиком в своём богатом имении. После восстания декабристов он захотел помочь новому царю искоренить всех непокорных, всех мятежников. Он решил вернуться на службу и рассчитывал получить хорошее место.
Царь прочитал донос и приказал немедленно доставить к нему Полежаева.
Поэт и царь
Полежаева разбудили среди ночи, посадили в карету и повезли. Ночь была летняя — короткая, светлая. Небо за Москвой-рекой пожелтело, по нему тянулись клочьями лиловые разорванные тучи. Красная площадь была пустынна. Над ней звонко разносился цокот лошадиных копыт. Памятник Минину и Пожарскому темнел на фоне белокаменных Торговых рядов. Рядом с Полежаевым в карете сидел офицер; высокую треугольную шляпу с пучком петушиных перьев он держал на коленях — потолок кареты был для неё низок. Офицер всю дорогу молчал и, отвернувшись, смотрел в окно. Это был, наверно, дурной признак. Карета свернула в Спасские ворота Кремля. Полежаев ободрился: хорошо хоть не в тюрьму.
Кремлёвский дворец был ярко освещён. В люстрах и настенных подсвечниках горело множество свечей. Их огонь отражался в зеркалах и высоких окнах. За окнами уже синел рассвет. В залах дворца небольшими группами стояли придворные, о чём-то деловито беседуя. Генералы в золотых эполетах и с лентами через плечо отдавали торопливые распоряжения подчинённым. Туда-сюда пробегали дежурные офицеры. Из белых дверей появлялись торопливые чиновники с портфелем для бумаг под мышкой. Казалось, началась война или поступило известие о новом восстании.
Полежаева отвели в кабинет царя. Николай Первый поднялся из-за стола и посмотрел ему в глаза своими холодными глазами. Люди обычно не выдерживали его долгого, неподвижного взгляда. Боясь царского гнева, они кланялись и просили прощения, даже не зная, в чём виноваты. Николаю это нравилось. Он хвастался, что его взгляд останавливает у подданных кровь в жилах. Но Полежаев не испугался: он внимательно смотрел на царя большими чёрными глазами.
Тут же, в кабинете, был министр просвещения, крупный, тучный старик с длинными седыми космами. Лицо у него было бледно. Оттого что Полежаев выдержал царский взгляд, министру стало совсем страшно. Он поклонился и бессильно развёл руками, хотя царь к нему не обращался. А старик был не робкого десятка: в прежние годы, раньше чем сделался министром, он служил на флоте, командовал большим военным кораблём — фрегатом, ходил в дальние походы, участвовал в морских сражениях.
Царь протянул Полежаеву тетрадь.
— Ты сочинил эти стихи?
В тетради был переписан «Сашка». Полежаев никогда не видел свою поэму так красиво переписанной и на такой славной бумаге.
— Я, — ответил он.
— Читай вслух, — приказал царь.
Полежаев читал:
Когда ты свергнешь с себя бремя
Своих презренных палачей?..
Министр закрыл глаза от ужаса.
Царь слушал поэму, а в памяти вставал долгий рассвет 14 декабря, грозные молчаливые полки на площади. Стихи были продолжением того дня, следами, остатками декабрьского бунта. И эти бунтарские стихи, и тот бунт были от непозволительной вольности мыслей.
— Это всё ещё следы, — мрачно проговорил царь, когда Полежаев кончил читать. — Последние остатки. Я их искореню.
Он решил не арестовывать Полежаева, не отправлять его на каторгу или в крепость, — ещё, чего доброго, возомнит себя героем. Он приказал немедленно сдать поэта в военную службу и держать под самым строгим надзором. Пусть помарширует стихотворец на плацу, постоит, не шелохнувшись, на часах, поползает по грязи. Глядишь, забудет, как стишки кропать, — научится и думать, и поступать, и говорить по команде.
За окнами уже совершенно рассвело, но на царском столе в высоких подсвечниках горели свечи.
