Николай Печерский - Восемьдесят восемь дорог
— Верно, однако, говорит. Улетел гурак…
Мы сели завтракать. Над яркой, по-весеннему зеленой долиной летали в вышине птицы. Муслима пила чай из маленькой золотистой пиалки и украдкой поглядывала вверх. Искала свою птицу гурак. Она верила, что птица, которая приносит людям счастье, жива. Мы тоже верили этому и были счастливы.
Только Игнат и Олим не разделяли общей радости. Руки и грудь у них были в красных пузырчатых волдырях. Мальчишки украдкой чесались и морщились от зуда и боли. Наш хозяин заметил это. Он подал пиалу Олиму, указал глазами на волдыри, облепившие его руки, и спросил:
— Что это у тебя, Олим-джан?
Олим-джан смущенно опустил глаза.
— Между прочим, бобо, это я крапивой, — сказал он, — прямо все руки сгорели…
Чабан прищурил и без того узкие глаза, будто хотел получше рассмотреть Олима. Покачал головой и сказал:
— Пойдем в юрту. У меня там масло есть, так и быть — помогу…
Олим и Игнат отправились в юрту смазывать свои волдыри. Пошел за мальчишками и я.
Чабан не торопился. Так повелевали за коны медицины. Он налил в блюдечко какого-то темного густого масла, бросил туда щепотку соды и размешал все это пальцем. Потом усадил рядом с собой Олима, заголил его руку и стал втирать мазь своей шершавой растрескавшейся от работы ладонью. Остановился на минуту, вытер лоб и вздохнул.
— Ох, Олим-джан, Олим-джан! Ну разве так можно?
Олим смиренно смотрел на своего спасителя.
— Что вы, бобо?
Старый чабан смазал вторую руку Олима и только тогда, выделяя каждое слово, сказал:
— Запомни, Олим-джан, эта птица муравьев не ест. Запомни!..
Чабан растер черной мазью второго пострадавшего, потом вывел нас из юрты и показал тропу.
— Идите прямо и прямо, — сказал он. — Пусть будет легко вашим ногам. Хайр, бачаго!
— Хайр, бобо!
Мы взвалили рюкзаки на спину, поклонились старому чабану и тронулись в путь.
Редакция не отвечает
В Конгурт мы пришли совсем разбитые. Сначала хотели проситься на ночлег в чайхану, но потом передумали и выбрали местечко на краю поселка. Тут росли деревья и бежал небольшой арык. Было тихо и спокойно. На веревке ходила по кругу, как часовая стрелка, белая бородатая коза.
Вода в арыке была мутная, как в блюдечке, где моют кисточки. Я наклонился и зачерпнул горсть. На ладони замерцали юркие неуловимые золотинки. Эта вода пришла из какой-нибудь горной речки. Возможно, даже, из Кызыл-су, которая была уже где-то тут недалеко.
Я назначил дежурных. Игнату поручил поставить палатки и наносить туда травы, а Олиму — развести костер и готовить ужин.
— Я ухожу в Конгурт, — сказал я. — Вы люди самостоятельные. Надеюсь, все будет в порядке.
Я оставлял мальчишек вдвоем нарочно. Сегодня, когда мы шли в Конгурт, они снова поссорились. Игнат не замечал Олима, не отвечал на его вопросы. Короткое перемирие, которому я радовался, закончилось. Все начиналось сначала…
Мальчишки по-разному приняли мое поручение. Игнат смотрел куда-то мимо меня и недовольно шевелил бровями. Олим против дежурства и общества Игната не возражал.
— Между прочим, Александр Иванович, вы не волнуйтесь. Мы тут с Игнатом все провернем.
Он взял Игната за руку и пошел с ним к арыку. Там, сваленные в кучу, лежали наши вещи. Игнат высвободил свою руку. Но Олим снова завладел ею.
— Ты, Игнат, не волнуйся, — услышал я издали. — Со мной не пропадешь!
Я невесело ухмыльнулся и пошел в Конгурт по узкой, бегущей рядом с арыком тропке. Надо было позвонить в редакцию, встретиться с директором школы и поговорить со школьниками. В кишлаке их, как звезд в небе. Целый день они гоняют по улицам. Все видят и все знают. Так мне советовал Расул Расулович.
Я шел в Конгурт, думал об Игнате и Олиме. Со всеми другими Игнат жил душа в душу. Только с Олимом у него все шло наперекос. Видимо, нелегко сблизить этих людей. Слишком разные у них характеры. Кстати, первый раз они сразились еще в Душанбе, перед самым походом. Об этом мне рассказала вчера наша санитарка Муслима.
Случилось это так. Игнат с матерью уехали на день в Кокташ. Там жил один знакомый Ольги Павловны из Сибири. Игнат оделся по-летнему, в парусиновые штаны и белую нитяную футболку с короткими рукавами. Черный волосатый костюм с широкими, как у матроса, штанами, остался висеть дома, на гвоздике. Олим пришел к Муслиме и увидел это отставшее от моды облаченье. В голове его моментально созрела идея.
— Между прочим, этот костюмчик можно переделать, — сказал он.
— Не говори, Олим, глупости…
Но Олим уже рассматривал костюм Игната, щупал материал пальцами, что-то соображал и прикидывал в уме.
— Ты, Муслима, не бойся, — задумчиво сказал он. — Не первый раз…
И это была правда. Олим лично переделывал себе штаны. Ему завидовал весь город. Таких узеньких, расклешенных внизу штанов не было ни у кого. Даже у заядлых душанбинских пижонов с черными усиками, веревочкой вместо галстука и кольцом на левой руке.
— Мы сделаем Игнату сюрприз, — сказал Олим. — Хоб?
Муслима поколебалась, но согласилась. Ей тоже хотелось сделать Игнату сюрприз. Сначала Олим взялся за пиджак. Он прорезал с правого и левого фланга прорехи. Пиджак стал вполне современным. Он напоминал черный фрак и отчасти откидной багажник «Москвича». Со штанами Олим тоже возился не долго. Олим распластал штаны на столе, приложил к ним длинную конторскую линейку и провел мелом четкую категорическую черту. Чавкнули, как гильотина, ножницы, и на пол, завиваясь спиралью, упали длинные черные лоскуты. Дело, которое получило потом в Душанбе название «операция икс», свершилось.
Хозяйка дома Муслима и главный закройщик с нетерпением ждали Игната. Муслима при этом немного трусила, а Олим держался, как штык.
— Между прочим, так даже в ателье не сделают, — утешал он сообщницу. — Игнат до потолка подпрыгнет. Вот посмотришь!
Но эффекта, на который твердо рассчитывал Олим, не вышло. Игнат остался недоволен.
— Чо напартачили? — спросил он, хмуро разглядывая костюм. — Ты думаешь, у матери денег мильон, да?
Олим с трудом уговорил Игната примерить костюм новой модели. С пиджаком еще было туда-сюда, но с брюками получился полный конфуз. У Игната оказались крупные мужские ноги. Они решительно не лезли в тоненькие черные макаронины. Только с помощью Олима штаны удалось надеть. Они придали фигуре Игната легкомысленный и задиристый вид.
Но Олим не падал духом, потому что прекрасное и великое лучше всего видно постороннему, объективному взгляду. Он открыл дверь и впустил в комнату Муслиму, которая была удалена на время переодевания Игната. Олим сделал рукой широкий величественный жест и сказал:
— Он сомневается, этот человек.
Скажи ему, Муслима!
Но тут случилась осечка. Вместо четкого, беспристрастного ответа Муслима отвернулась и фыркнула в ладонь.
Игнат подозрительно посмотрел на Муслиму.
— Чо, однако, смеешься?
Муслима изо всех сил старалась сдержать себя. Закрывала рот ладонью, надувала щеки. Но все было напрасно.
— Ха-ха-ха-ха! — разнеслось по комнате. — Ха-ха-ха-ха!
Это «ха-ха-ха-ха» было последней каплей, которая переполнила чашу покорности и терпения Игната. Забыв все на свете, он бросился на Олима с кулаками. Пахлавон (то есть богатырь) Олим Турдывалиев пулей вылетел из дверей и бросился бежать по улице.
Игнат преследовал Олима. Узенькие макаронины с треском лопались на Игнатовых ногах и развевались сзади, как черные пиратские флаги. Что было потом, покрыто мраком неизвестности. О баталии, которая развернулась где-то за городской чертой, свидетельствовал только лиловый фонарь под глазом Олима. Он носил его ровно две недели.
И сейчас у меня было неспокойно на душе. А что если Олим снова отчебучит какой-нибудь номер? Видимо, немало еще придется мне хлебнуть горя с этими людьми…
В Конгурте меня сразу соединили с редакцией.
— Товарищ клиент, идите в кабину. Душанбе на линии, — сказала мне девушка из круглого и глухого, как тоннель, окошка в стене. — Говорите громче.
С замиранием сердца я вошел в кабину, снял с рычага черную, еще хранившую тепло чьих-то рук, трубку.
— Алло, редакция! — закричал я. — Алло!
Где-то далеко, наверно, в Душанбе, голос другой девушки сказал:
— Конгурт, Конгурт! Ваш номер не отвечает!
Этого не могло быть! В редакции всегда кто-нибудь есть. Туда можно звонить даже ночью. К телефону подойдет вахтер Гулямов, который без конца пьет чай и думает о жизни.
«Никого нет, — скажет он. — Позвоните, пожалуйста, завтра».
Если у того, кто звонит, есть время и желание, Гулямов может поговорить с ним, рассказать кое-какие новости. Ночью Гулямову скучно, а спать не разрешают, хотя, честно говоря, в редакции, кроме чернил и старых подшивок газет, ворам воровать нечего.
