Анна Масс - Я и Костя, мой старший брат
Дик Сэнд в руках пиратов! С неожиданным для себя чувством ликующего бесстрашия я бросилась на парня и лягнула его ногой.
Он отпустил Сережу и обернулся ко мне.
— Ты смотри! — произнес он удивленно. — Салага, а тоже туда же!
Он схватил мою руку и быстрым движением завернул за спину. От боли я согнулась.
— Отпусти!
Он еще сильнее вывернул мою руку.
— Сережа! — жалобно позвала я.
От слез, навернувшихся на мои глаза, все заволоклось туманом.
— Сережа!..
Мне было так больно, что я даже кричать громко не могла. Казалось, если я напрягу голос, мне станет еще больнее, хоть уж и так нет сил терпеть. Но я собрала все силы и, почти спускаясь на колени от боли, позвала в третий раз, так громко, как только могла:
— Сережа! Помоги!
— Вон он, твой Сережа, бежит, за штаны держится! — сказал мой мучитель.
— Врешь!.. — прошептала я. Я уже не звала, а мысленно молила: «Скорее, Дик Сэнд, побеждай того, другого, и спаси меня, я ведь больше не могу, не могу…» Слезы стекали мне за воротник.
— А ну отпусти ее, паразит! — услышала я рассерженный женский голос и сейчас же почувствовала огромное облегчение: моя рука была на свободе.
Перед мальчишками стояла женщина с хозяйственной сумкой в руке. Из сумки выглядывали батоны и пучки зеленого лука.
— Бессовестные! К кому пристали! Вон он, милиционер. А ну пошли!
Тех двоих как ветром сдуло. Я подвигала рукой и оглянулась. Сережа шел ко мне от угла.
— Что же ты? — сказала я. — Я тебя зову-зову…
— Я и хотел! — ответил он возбужденно. — Если бы эта тетка не подошла, я бы… Они бы у меня…
Мы снова пошли рядом. Мне было стыдно отчего-то, но отчего — я и сама не могла определить. Я испытывала неловкость за Сережу. Может, он сейчас мучается, не знает, как я теперь про него думаю: струсил он или нет? А я не думаю, что он струсил. Неужели я могу в это поверить? Надо ему сказать, что я этого не думаю, успокоить.
Но Сережа первый заговорил:
— Сама во всем виновата! Зачем тебе понадобилось с ними связываться? Мимо таких типов лучше молча пройти!
— Но ведь сам-то ты не прошел? — улыбнулась я его поучающему тону.
— Я схитрил, — ответил он гордо. — Я спокойно свернул в первый попавшийся подъезд. С таким видом, как будто это мой собственный подъезд. Он было поперся за мной, а я крикнул: «Папа!» Он и отстал. Я уже один раз этот способ применял. Безотказно действует.
Мне захотелось прервать его, закричать: «Ты что! Ты не видел разве, как он выворачивал мне руку? Не слышал, как я звала тебя? И ты мог отсиживаться в подъезде?!»
Но он говорил так уверенно, у него было такое спокойное лицо, словно он сделал все, как надо, и ему нечего стыдиться.
Я подумала: может, это я ничего не понимаю? Может, это раньше сильные спешили на помощь слабым, а теперь это правило вроде как отменили, и пусть слабые выкручиваются, как хотят?
Я ничего не сказала Сереже. Рука побаливала. Я осторожно согнула ее и прижала к груди. Потом я сделала вид, будто вспомнила что-то важное, прибавила шаг и вошла в подъезд, когда Сережа только еще подходил к воротам.
Дома я спокойно разделась и пошла мыть руки, словно ничего особенного не произошло. А на самом деле произошло.
Дик Сэнд исчез! Моя игра вдруг потускнела и погасла. Когда я легла в постель, я перед сном хотела все же еще поиграть в Дика Сэнда, но не игралось — и все!
С Сережей я никогда больше не ходила по улицам. Мы редко встречались, даже потом, когда выросли, хотя продолжали жить в одном подъезде.
А книжку я все-таки спасла, запихнула ее глубоко под ван-ну, туда, откуда иногда по вечерам выползали черные тараканы. Может быть, некоторые тараканы и заболели скарлатиной. Но мне их не жалко. Примерно через месяц я книжку вынула, обернула ее в белую бумагу и написала на обложке: «Тургенев. Записки охотника». Потом я предлагала ее Юле, но Юля от нее отказалась: боялась заразы. И книжка осталась у меня. Я ее до сих пор храню.
ДЕВУШКА ИЗ МАЛЕНЬКОЙ ТАВЕРНЫ
Я шла узкой межой через поле еще не пожелтевшей пшеницы. Мне навстречу дул теплый ветер. Я раскинула руки, и колосья с обеих сторон защекотали мои ладони.
Что происходит со мной в последнее время? То плакать хочется без причины, то вдруг радость нахлынет, отчего — сама не знаю. Я шла и пела: «Девушку из маленькой таверны полюбил суровый капитан…» — и переносилась в привлекательный мир благородных пиратов, красивых девушек, шхун, бригов. Она захватывает, эта песня. А те, что мы поем в лагере под руководством нашей воспитательницы, про любителя-рыболова, про чибиса, — не захватывают, хотя, может, они и не плохие. Малышовые они. Нет в них той таинственности.
…Каждый год с попутными ветрамиИз далеких африканских странБелый бриг, наполненный дарами,Приводил суровый капитан…
Мне легко и свободно, и шаг упругий, и так приятно ощущать свое тело, особенно там, где набухли и топорщат платье два маленьких, немножко болезненных бугорка. Когда я чувствую на себе посторонние взгляды, я начинаю стыдиться этих недавно появившихся бугорков, сутулюсь и стараюсь незаметно загородить их руками. А сейчас мне не стыдно, потому что я одна и никто меня не видит.
Тропинка круто спускается вниз, в овраг. Чуть сбоку от тропинки — ствол упавшей березы, как мостик. Я взобралась на этот ствол и, балансируя, пошла по нему до того места, где он расходился надвое. Села в развилку, откинулась на упругие ветки. Надо мной проплывало облако, похожее на белый бриг.
Нужно возвращаться в лагерь, но мне хочется еще хоть немножко продлить ощущение беспричинного счастья. Да, именно счастья, хотя на самом деле счастье — это, наверно, что-то совсем другое. Но как же тогда назвать это состояние спокойного блаженства?
Я возвращалась из деревни Дровнино, где снимала дачу моя тетя. Каждый день после полдника я ходила к ней пить молоко, которое она специально для меня покупала. А сегодня тетя Нина сказала:
— Ты похорошела!
Мне так важно было услышать эти слова! Еще недавно я почти не думала о своей внешности. Ну, может, и раньше думала, но не так. Без этих мучительных переходов от надежды к полной безнадежности со жгучим желанием понять: какая я?..
— И загар тебе к лицу, — сказала тетя Нина. — Небось уж и мальчишки ухаживают?
— А ну их! — ответила я, как бы давая понять, что мальчишки-то ухаживают, да вот меня-то они не очень интересуют.
Тетя Нина так и поняла и шутливо погрозила мне пальцем.
Значит, глядя на меня, можно предположить, что за мной ухаживают мальчишки! Пусть на самом деле ото не так, но, значит, ото может случиться! «Я похорошела! — пело во мне. — Я похорошела!»
…И она с улыбкой величавойПринимала ласково привет,Но однажды гордо и лукавоБросила презрительное: «Нет!»
Чем же он ей не угодил, этот суровый капитан? Такой обветренный, высокий и стройный, с седыми висками? Я бы на ее месте, не раздумывая, ответила: «Да!» — и стала бы вместе с ним бороздить океаны.
…Он ушел, спокойный и суровый,Головою гордой не поник,А наутро чайкой бирюзовойУходил к востоку белый бриг…
Я почему-то, без видимой связи с песней, стала думать про Надю. Эта девочка появилась в нашем пионерском лагере несколько дней тому назад и сразу стала в центре всеобщего внимания. Она была очень красивая: две черные косы, сросшиеся брови, прямой нос, темный пушок над верхней губой. В столовой ее посадили за наш стол. Я очень не хотела этого, но меня никто не спросил. А не хотела я этого потому, что за нашим столом, кроме меня и косенькой, болезненной Нины Авдотьиной, сидел Саша, капитан футбольной команды. И я ни с кем не хотела его делить, по крайней мере в столовой. Нина в счет не шла. За столом я была вне конкуренции. До той минуты, как за наш стол посадили Надю. Она ела с отсутствующим видом, думала о чем-то своем, несомненно, очень важном и значительном. Отдала Нине свою булочку от полдника, объяснила:
— Мне нельзя сдобы.
Она ни на кого не смотрела, сидела, потупив взор, как восточная принцесса.
Раньше у нас за столом было весело и просто. Мы кидались хлебными шариками и хохотали так, что суп брызгал изо рта. Но при Наде мы перестали так себя вести. Она ела очень изящно: отламывала от куска хлеба маленькие кусочки и жевала с закрытым ртом. На Сашу она ни разу не взглянула. А вот Саша то и дело бросал на нее взгляды.
За обедом я посоветовала Наде нацарапать инициалы на алюминиевой ложке. Она с недоумением спросила:
— Зачем?
Я объяснила, что мы все так делаем, и когда ложка снова случайно попадает владельцу — это очень интересно.
— Что тут интересного? — удивилась Надя.
