Илга Понорницкая - Даша Птичкина и ее друзья
Несколько прохожих шагали по дороге вровень с ними. Но друзья больше ни с кем не заговаривали.
Мишка тихонько напевал какую-то песенку.
Закрытая карета, запряженная четверкой лошадей, на большой скорости обогнала их. Наверное, в ней ехал какой-нибудь вельможа. Надо бежать следом за ним! Да разве угонишься! Ребята быстро запыхались и снова пошли шагом.
Вдруг впереди раздался топот копыт. Он все приближался. Вскоре они увидели всадников, которые мчались им навстречу с громким криком:
— Тревога! Всем — на королевскую площадь!
Горожане выскакивали из домов, пускались бежать по улице.
Друзья поспешили за ними.
На площади уже некуда было ступить. Это была так себе площадь, совсем небольшая. Над ней тяжело нависал серый королевский замок с большим балконом.
— Тревога! — раздался оттуда громкий голос. — Тревога! Страшное горе постигло нас, горожане!
— Это кричит король? — деловито осведомилась Люда у своих соседей.
— Как можно? — ответили ей шепотом. — Это глашатай. Разве пристало королю…
— А где король? — опять спросила Люда.
— Тревога! — опять раздался громкий голос. — Страшная беда постигла нас! Кто-то разгневал каракатицу!
Толпа глухо охнула.
— Разорено ее родовое гнездо. Побиты солдаты-повара. Нашему славному королю Брюк-Швыку Пятому уже предъявлен ультиматум. Теперь ей на съедение будет направляться вдвое больше молодых людей, чем было до сих пор. Иначе каракатица грозится потопить наш остров вместе с королевским двором…
— Ох! Ох! — раздалось вокруг.
Многие плакали.
— Здорово же запугала их каракатица! — сказал Пашка.
— Я этого не сочиняла, что она может потопить весь остров, — стала оправдываться Даша.
— Но пыль в глаза пускать — это по ее части! — засмеялся Пашка. — Тем более, как я смотрю, дикие они какие-то здесь.
— Вот-вот, — сказала Катя. — По-моему, у них совсем нет спорта! Пока мы шли, я думала — чем же они могли бы заниматься 500 лет назад? Здесь даже нет площадок для игры в брюк-швык-бряк…
— Что? — раздалось вдруг рядом. — Наш Брюк-Швык? Бряк?!
— Она говорит о славном короле Брюк-Швыке… — послышалось со всех сторон.
Тут же откуда ни возьмись появился целый взвод солдат.
— Наверно, ты хочешь рассказать во всеуслышанье о рыцарском турнире? — заговорили они наперебой.
— О том самом, который проходил третьего дня в присутствии гостей с четырех соседних островов?
— Они теперь все арестованы…
— Чтобы не допустить распространения ложных слухов…
— Поскольку некоторые злопыхатели утверждают, что на этом турнире славный Брюк-Швык упал с лошади.
— Брякнулся, по-другому…
— Да, брякнулся. Отсюда и пошло: брюк-швык-бряк…
— Но это, скажу я вам, клевета!
— Поскольку наш Брюк-Швык не брякался третьего дня с лошади!
— Он никогда не брякался с лошади!
— Наш Брюк-Швык лучший всадник из всех, когда-либо живших на свете!
— О, наш славный Брюк Швык!..
— Где же он?! — в нетерпении закричала Люда. — Скорее, к нему! Нет, расскажите еще… Значит, он хороший наездник… Его зовут Брюк-Швык. Красивое имя. А он какой? Он старый или молодой? Надеюсь, у вас еще нет королевы?
— Как это — нет королевы?
Солдаты схватили ребят за руки и потащили в замок. Следом увязалась толпа горожан. Скоро все оказались в большом зале, где на троне восседал важный и сердитый старик с еще более важной и сердитой старухой. На столике у трона в изысканной прозрачной вазе, наполненной водой, сидела золотистая улитка. Она была гораздо меньше, чем 500 лет спустя. И все же Мишка сразу узнал ее. Он радостно помахал улитке рукой. Но она никак не ответила ему. Ведь она была еще с ним незнакома.
Мишка стал осматривать зал дальше.
Позади трона, в полумраке, стоял бледного вида парень. А рядом с ним, цепко держа его за локоть, стояла… Ой, это была она! Каракатица!
— Да! Точно! Эти, эти! — закричала она, только увидев ребят.
— Вы посмели поднять руку на придворную каракатицу? — грозно спросил король.
— Да, но она хотела меня съесть… — попробовала объясниться Даша.
— Ну и что? Вы, судя по всему, простолюдины. Велика беда! А теперь она съест моего сына, принца Брюк-Швыка Шестого… Такое условие поставила нам каракатица. Иначе она грозится погубить весь остров!
— А если бы мы справились с каракатицей? — спросил Пашка.
Тут из толпы горожан выступил старик в длинной темной одежде, и, пав перед королем ниц, воскликнул:
— О, славный Брюк-Швык! Прости меня, недостойно, но, думаю, тебе лучше нас известно: с каракатицей нельзя иначе справиться, как только колдовством! А замеченные в колдовстве непременно должны отправляться на костер!
— На костер! — заревела толпа.
— Стойте! — воскликнул бледный принц. — Это наверняка чужестранцы! Возможно, в других краях научились справлять с каракатицами без колдовства. И сейчас они поведают нам, как это делается…
— Это делается… Главное, не бояться… — хором заговорили ребята. — И кофта тоже нам помогла. А главное, каракатицы-то никакой и нет. Ее Дашка придумала…
— Как? Меня нет? — оскорбилась каракатица. — Вот они и давеча мне говорили, что никакой меня и нет…
— Какое кощунство! — ахнула королева.
— Это что! — сказали солдаты. — Осмелимся доложить, они и про вас, ваше величество, распространяют ложные слухи.
— Какие слухи? — спросила Валя. — Ничего мы не распространяли.
— А кто говорил: «Брюк-Швык — бряк»?
— Что?! — закричал король. — Я же под страхом смерти запретил упоминать, как я брякнулся с лошади…
— Тем более, ты вовсе и не брякался с лошади, — напомнила ему королева.
— Да! И я уже издал королевский указ, в котором черном по белому написано, что я никогда не брякался с лошади… А каждый, кто посмеет утверждать обратное, будет караться смертью. Так же как и те, кто окажется поблизости и вольно или же невольно услышит, как я третьего дня брякнулся… Поэтому вы все должны быть казнены!
Толпа издала тяжелый вздох.
— О, мой король! — не растерялась какая-то худая, остроносенькая женщина, одетая в лохмотья. — Воля твоя, ты можешь всех нас казнить! Но ты, мой король, много потеряешь, если не услышишь сначала, как поет один из этих гнусных детей! Он так поет…
— Как он поет? — рассеянно спросил король.
— Поет — как дышит! — ответила простолюдинка. — Я шла за ними с самой городской окраины, завороженная чудесным пением. При этом было видно, что он пел не стараясь. Просто шагал и пел, не замечая даже, что поет… Вот этот мальчик — она ткнула грязным пальцем в Мишкино лицо.
— А ну-ка, спой! — приказал ему король.
Мишка запел первую пришедшую на ум песенку. Голос его взлетел под мрачный потолок тронного зала, забился, закружился там. Толпа застыла. На глазах у всех выступили слезы. Многие из Мишкиных слушателей тут же позабыли обо всем на свете. Они не помнили, как их зовут, богаты ли они или бедны, где оказались сейчас и для чего. Им виделась бескрайняя земля за синим морем. Люди строили на ней необычайно красивые, просторные дома и ездили друг к другу в гости в быстрых самоходных каретах.
Словом, им виделось то, чего на самом деле не бывает.
А это уже было колдовство.
Не сразу островитяне пришли в себя. Некоторые простолюдины, опомнившиеся раньше других, успели тихонько улизнуть из зала — подальше от королевского гнева. Не видно было и каракатицы. Пока Мишка пел, на ее глазах выступили слезы. И теперь она поспешила скрыться от людей, видевших ее плачущей. Она позабыла даже о принце, которого ей совсем было согласились выдать на съедение. И что интересно, никто ее исчезновения и не заметил. Никто уже не вспомнил о страшной хозяйке острова.
Дольше всех под впечатлением от Мишкиного пения оставалась королевская семья.
— Это колдовство! — воскликнул, наконец, Брюк-Швык. — Слушая тебя, о, странный мальчик, я хотел помиловать всех, кто собрался здесь! В том числе и вас, семерых! А значит, это стал уже не я! Ты околдовал меня, и ты вместе с товарищами заслуживаешь смерти.
— Да, это колдовство, — согласился принц, смахивая слезы. — Мне нечего возразить тебе, отец.
— Взять их! — приказал король.
Солдаты окружили наших друзей.
«Теперь — или никогда», — подумала Люда. Она вдруг опустилась на колени, да так ловко, точно каждый день тренировалась.
— О, славный король Брюк-Швык! — воскликнула она. — Смею заметить: я нисколько не умею петь!
— Что-что? — переспросил король.
— Нисколько! Ну, совсем не пою! Учитель в школе говорил, что я вообще не слышу музыки. Он даже никогда не видел, чтоб какой-нибудь ребенок был настолько глух к музыке, как я… Вот, Дашка, подтверди! Николай Алексеевич ведь так говорил?
— Говорил, — сказала Даша, белая, как снег.
