Анна Воронова - Лунное танго

Потом она вообще перестала вести дневник.

Иногда они приходили к Никите втроем. Если не было мамы, Динка сразу шла на кухню, а Нонна – в комнату, где обычно шушукалась с Никитой минут десять. Динка в такие моменты всегда слегка краснела, а Нонна вела себя абсолютно вольно и порой капризничала:

– Никита-а! Принеси мне ча-аю!

– Нонна, погоди, некогда. У меня статья, давай я допишу быстренько, перечитаю и поправлю. А ты пока сама завари, знаешь ведь, где чего.

– Фу, Никитос, ты такой скучный становишься, сил нет! К тебе девчонки пришли красивые, задвигай свою статью, потом допишешь. Радоваться надо. Вот Джимчик нам всегда рад, пушистый мой!

– Нонна, отвали, не могу. Я маме обещал.

– А я твоей маме обещала, что ты со мной не заскучаешь. Ну, покажи статью-то, оппа…

В квартире раздался рев раненого тираннозавра, и Динка, хоть и сидела на кухне, вздрогнула и пролила чай.

– Нонна! Я же просил! Черт возьми, почему ты всегда мешаешь мне работать?!

– Потому что я важнее работы. А будешь на меня орать, вообще все сотру, понял?

– Отдай мышку!!!

– А ты попрыгай, попрыгай. Ну, давай! Давай! Никиточка, ну не дуйся, зайчик. Какая статья? Пошли на кухню, там Динка, наверное, уже под стол залезла, ты ее пугаешь, когда так дергаешься.

– Нонна, сколько раз я тебя просил – не зови меня зайчиком…

– Ну, котик, мне нравится звать тебя зайчиком.

– И котиком не зови!!!

– А как? Симпампунчик? Никита, все, все, мир, бросай комп, считаю до трех. Раз, два-а…

– Ладно, только на полчаса, мне действительно важно…

– Я важнее. Ура, Динка, он выполз из своего рабочего логова! Я ж говорила, я его извлеку. А теперь, Никитос, налей мне ча-аю…

Что делают люди перед Днем святого Валентина? Некоторые срочно влюбляются. Некоторые, наоборот, поскорее ссорятся. А большинство пыхтит надо открытками, пытаясь придумать достойную события надпись.

Правильно надписать открытку – это уже большая литература. Хочется чего-нибудь эдакого, неземного, лучше всего в стихах, как у Пушкина, или, на крайний случай, у Льва Толстого. Но ведь всю «Войну и мир» на сердечке не уместишь, даже четверть не влезет, вот и приходится все укладывать в три слова. По нынешним временам и три слова – это вполне приличное послание. «Я тя лю сонц!» – оцените, сколько в этой краткости душевного трепета. А уж если совсем Шекспир в душе распоясался, можно добавить: «И чмоки!» Это уже как второй том «Войны и мира», как контрольный выстрел в голову. А можно классически, сдержанно: «Я тебя цалую всю, как писал поэт Басю».

Но для этого надо быть мастером. А Динка была обычной девчонкой и очень мучилась, не зная, что кому надписать, чтоб коротко, поэтично и романтично.

Открытки, кстати, она нарисовала сама. Ей нравилось порой делать что-то своими руками, тем более что валентинки рисовать легко. Редко кто к сердечку пририсовывает трех медведей в сосновом лесу. А вот подписи!

«Я люблю тебя, скотина, с Днем святого Валентина!» – вот это ей нравилось. Она Егору послала, пусть приколется. Но вот одному человеку хотелось написать совсем другое. Совсем.

Динка ощутила холодноватую веселую жуть, будто вампира по голове мимолетно погладила. И решительно подвинула к себе тетрадь.

А, будь что будет, сейчас она напишет, что хочет!

Нонна о такой ерундовине, как валентинки, вообще не думала. Она пачками покупала их в магазине, уже надписанные. Другое дело – платье. Платье – это серьезно.

Поэтому она позвонила Динке. И вот уже десять минут описывала, чего, собственно, желает ее жаждущая красоты душа.

– Я хочу, чтоб убойно и стильно, понимаешь? И чтоб на других не похоже. Знаю я их, припрутся в розово-голубой синтетике с оборочками. Или в поясе с ботфортами. Или с кринолином, под которым трактор можно спрятать – фу-у, колхоз.

– Да не смыслю я в этом ничего, – отбивалась Динка. – Чего ты ко мне пристала?

– Не свисти, у тебя вкус. Я в поезде еще заметила, шмотки прикольные. Я же не слепая, у меня глаз наметанный. Пошли, заодно позырим, чего там вообще. Мне надо такое – чтоб ах! Чтобы он сразу упал и умер…. и так тридцать три раза подряд. Девчонки недавно на рынок ходили, понакупили того самого розового и голубого, сплошь фуфло китайское… хотя, глянуть, что ли?

– Нет! – дернулась Динка. – Была я там, в рассаднике жутких розочек. Ладно, давай я с тобой по магазинам пробегусь, только быстро.

– Быстрее чем за два часа все равно не получится. Зато головная боль отпадет, тебе ведь тоже нужно прикупить, на бал-то. Давай минут через десять у «Мира»?

– Лады, – сдалась Динка, прикидывая, успеет ли потом пробежаться с Джимкой. А то Никитос без нее всю крепость снежную раздолбает, а ей же тоже хочется.

Первые полчаса они просто ходили из магазина в магазин.

– Господи, да здесь что угодно – только не платья. – Динке хватало нескольких взглядов на вешалки. – Это комплект «веселая мымра», это вообще платье в стиле «боевой экстаз мазохистки». Ой, нет, только не стразы размером с кирпич! А это вовсе не платье, это три бантика, для приличия связанные нитками в единый ансамбль.

Наконец они остановились в большом торговом центре, где платья показались им «ничего».

– Я пошла мерить. – Нонна нырнула в кабинку, нежно прижав к груди десяток вешалок. Динка выразительно помахала вслед мобильником – мол, время – цигель-цигель, ай-лю-лю, постарайся побыстрей.

Нонна по мере сил старалась.

Первое оказалось кружевное, атласное:

– Ну как?

– О-хо-хо… Того, кто эти рюшечки на грудь приделал, надо отправить шить авторские бронежилеты, ей-богу. В них, по-моему, заблудиться можно. К тому же ты в нем толще на размер. Одно это уже поражает воображение.

– Хм… да я и сама вижу, что не фонтан.

– Померяй лучше сразу черное, я его помню, длинное такое.

Черных оказалось два. Первое, с золотым кантом и золотыми пуговицами, Динка отвергла сразу. Мол, прибавь к нему погоны, сапоги и коня – и вперед, в гусарский эскадрон. И ладно бы, даже оригинально, только пуговицы величиной с мяч. И звякают друг об дружку на ходу, как подковы боевой лошади.

Увидев второе, она улыбнулась:

– Вот это классное. Длинное, сидит хорошо, разрез красивый. К нему узкий браслет и цепочку можно, а больше ничего не надо.

– Ты думаешь? – Нонна повертелась так и эдак. – Да ну, как-то слишком просто. Ну черное, ну разрез.

– Элегантно.

– Все девчонки в мини до пупа придут, а я тут в элегантном шушуне до пят… Нет, давай синее посмотрим.

Синее как раз было мини. Сидело оно идеально.

– Впечатляет, – осторожно отметила Динка, – цвет яркий, тебе идет, к глазам подходит. Да и волосы у тебя черные, с синим нормально. Ты из-за цвета его взяла?

– Ага, – Нонна повертелась перед зеркалом. – То есть не из-за цвета, а из-за Никиты. Синий – его любимый, он этот цвет обожает.

– Да? А мне казалось…

– Я и блузку такую купила, потому что он любит. Атласную. Ниче, симпатичная, я специально для него надеваю. Его любимый цвет.

А у Динки в голове зазвучал Никитин голос, когда он отряхивал снег с черных джинсов, после беготни на берегу, и оправдывался: «Хоть и липнет все к ним, а я все равно в черных больше всего люблю. Это мой цвет. В нем всегда ночь, как будто кусочек космоса…»

– …Мне казалось, он любит черный, – Динка сказала это тихо, да Нонна все равно не прислушивалась. Нонна вообще редко кого слушала, кроме себя.

Она померила еще красное, широкое, приговор которому Динка вынесла мгновенно: вот если бы борец сумо был невестой и собрался выходить замуж…

В итоге остались синее и черное. Нонна выбрала синее. Возражать Динка не стала – смотрелось эффектно. А черное ей вдруг захотелось купить самой. Она ведь тоже приглашена на бал, Нонна права. Не в джинсах же идти.

Динка представила себя на высоких каблуках, в черном платье с разрезом, с розой в зачесанных волосах – и стремительную испанскую гитару, и темную тень навстречу…

А синее Нонне идет. Вполне стильно. И даже убойно.

Все как она хочет.

Только любимый Никитин цвет все-таки черный. Чем дальше Динка общалась с Никитой и Нонной, тем больше удивлялась – они как будто не слышали и не видели друг друга. И дело не в том, что они любили разные фильмы, что Нонна предпочитала голливудские блокбастеры, а Никита – авторское кино. Но Никита, такой внимательный с ней, Нонну все время шпынял, подкалывал и пропускал мимо ушей почти все, что она говорила. А Нонна жила в святой уверенности, будто все, что нравится лично ей, – нравится и Никите тоже. И никогда не спрашивала его самого. Прям как Динкины родители…

Февраль

(после долгого перерыва)

Господи, господи, что мне делать? Какую чушь я тут несла. Какой маленькой девочкой я теперь себе кажусь. Дура, дура, во дура!

Нет, надо быть честной.

Динка, ты ж не будешь врать сама себе?